— Вы говорили, что ваш муж захотел, чтобы вы приготовили для него курицу.

— А, да. И я с тех пор все сокрушаюсь, что ее для него не приготовила Я даже просыпаюсь по ночам и думаю об этом. Но я не знала, миссис Блайт, что он умирает. Он никогда не жаловался и всегда говорил, что ему лучше. И всем интересовался до самого конца. Если бы я знала, что он умирает, миссис Блайт, я зарезала бы для него курицу, не думая о яйцах.

Миссис Митчелл сняла свои порыжевшие черные кружевные митенки и вытерла глаза носовым платком с черной каймой в добрых два дюйма шириной.

— Он съел бы ее с таким удовольствием, эту курицу, — всхлипнула она. — У него до самого конца были свои собственные зубы, у бедного моего Энтони… Ну, как бы то ни было, — продолжила она, сворачивая носовой платок и натягивая митенки, — ему исполнилось шестьдесят пять, так что он лишь немного не дожил до определенного человеку предела. И у меня появилась новая пластинка с гроба. Мы с Мэри Мартой Пламмер начали собирать эти пластинки примерно в одно время, но она скоро меня опередила — так много ее родственников умерло, не говоря уже о ее трех детях. У нее этих пластинок больше, чем у любого другого в здешних местах. Мне по этой части не особенно везло, но теперь наконец у меня уставлена ими вся каминная полка. Мой кузен Томас Бейкер был похоронен на прошлой неделе, и я хотела, чтобы его жена отдала мне пластинку с его гроба. Но она похоронила его вместе с пластинкой. Сказала, что собирание пластинок с гробов — варварский пережиток. Она была Хэмсон в девичестве, а Хэмсоны всегда чудили. Так на чем я остановилась?

На этот раз Аня, право же, не могла сказать миссис Митчелл, на чем та остановилась. Пластинки с гробов ошеломили ее.

— Ну, короче, бедный Энтони умер. «Я ухожу радостно и спокойно» — вот все, что он сказал, но улыбался он и в самую последнюю минуту… в потолок — не мне и не Серафине. Я очень рада, что он был так счастлив перед кончиной. Иногда, миссис Блайт, я думала, что, возможно, он не совсем счастлив в этой жизни, он был ужасно впечатлительный и чувствительный. Но вид у него в гробу был очень благородный и внушительный. Мы устроили пышные похороны. День был просто замечательный. И хоронили его с кучей цветов. Под конец я, правда, немного ослабела, но в остальном все прошло очень хорошо. Мы похоронили его на кладбище в Нижнем Глене, хотя вся его семья покоится в Лоубридже. Но он давно выбрал место для своей могилы — сказал, что хочет быть похоронен возле своей фермы и там, где сможет слушать море и ветер в ветвях деревьев, там — вы, наверное, знаете — деревья с трех сторон от кладбища. Я тоже была рада — я всегда считала, что это очень уютное маленькое кладбище, и мы сможем высаживать герань на его могиле. Человек он был хороший, он наверняка сейчас на небесах, так что пусть это вас не тревожит. Я всегда думаю, что, должно быть, довольно трудно написать некролог, если не знаешь, куда попал покойный. Так я могу рассчитывать на вас, миссис Блайт?

Аня сказала «да», чувствуя, что миссис Митчелл готова сидеть и говорить до тех пор, пока не добьется ее согласия. Миссис Митчелл, облегченно вздохнув, с трудом поднялась с кресла.

— Мне пора идти. Я жду, что сегодня вылупятся индюшата. Мне было очень приятно поговорить с вами, и жаль, что я не могу задержаться у вас. Овдовев, чувствуешь себя такой одинокой. Может быть, мужчина и не очень много значит в жизни, но его вроде как не хватает, когда он умрет.

Аня любезно проводила ее по дорожке к воротам. Дети на лужайке бегали за малиновками, и ростки нарциссов виднелись повсюду.

— У вас великолепный дом, совершенно великолепный дом, миссис Блайт. Но у нас семья была небольшая — только мы и Серафина, да и где было взять деньги? Энтони ужасно любил наш дом. Но я собираюсь продать его, если мне дадут хорошую цену, и поселюсь в Лоубридже или в Моубрей-Нэрроузе — сначала подумаю и решу, где будет лучше вдовствовать. Страховка Энтони придется очень кстати. Что ни говорите, а легче выносить горе в достатке, чем в бедности. Вы поймете это, когда сами станете вдовой… хотя я надеюсь, что это будет еще очень не скоро. Как идут дела у доктора? В эту зиму здесь было столько всяких болезней. Он, должно быть, неплохо заработал. До чего ж у вас приятные детки! Три девочки! Сейчас такие милые, но подождите: вот подрастут, и начнется беготня с мальчиками. Не то чтобы у меня было много хлопот с Серафиной… Она была спокойная — как ее отец… и упрямая, как он. Когда она влюбилась в Джона Уитейкера, так вышла за него, несмотря на все мои возражения. Рябина? Почему вы не посадили ее у парадной двери? Она не впускала бы в дом фей.

— Но кому же хочется не впускать в дом фей, миссис Митчелл?

— Вы говорите прямо как Энтони. Я только пошутила. Конечно, я не верю в фей… Но если бы они все же существовали, то, как я слышала, были бы ужасными проказницами… Ну, до свидания, миссис Блайт. Я зайду за нехрологом на следующей неделе.

— Миссис докторша, дорогая, вы дали навязать себе работу, — заметила Сюзан, которая слышала большую часть беседы, пока чистила серебро в буфетной.

— Да, вы правы. Но, знаете, Сюзан, мне самой хочется написать этот «нехролог». Мне нравился Энтони Митчелл, хоть я и мало видела его, и я уверена, что он перевернулся бы в гробу, если бы его некролог оказался обычной трескотней, какую печатает «Дейли энтерпрайз». Энтони был обременен чувством юмора.

— В молодости Энтони Митчелл был очень хорошим парнем, миссис докторша, дорогая, хотя, как говорят, немного не от мира сего и не настолько предприимчив, чтобы угодить Бесси Пламмер. Но зарабатывал он вполне достаточно и всегда платил свои долги. Конечно, женился он на девушке, на которой ему никак не следовало жениться. Но хотя Бесси Пламмер выглядит теперь так, словно сошла с шуточной валентинки, тогда она была прехорошенькой. У некоторых из нас, миссис докторша, дорогая, — заключила Сюзан со вздохом, — нет даже таких воспоминаний.

— Мама, — сказал Уолтер, — вокруг заднего крыльца прорастает ужасно много львиного зева. А на подоконнике кладовой две малиновки начали вить гнездышко. Ты ведь позволишь им, да, мама? Ты не будешь открывать окно и пугать их?

Ане довелось раз или два встретить Энтони Митчелла, хотя его маленький серый домик, зажатый между еловым лесом и морем и прикрытый сверху, словно огромным зонтиком, развесистой старой ивой, стоял в Нижнем Глене, большинство жителей которого лечил доктор из Моубрей-Нэрроуза. Но Гилберт иногда покупал у мистера Митчелла корм для лошадей, и однажды, когда тот приехал с очередным возом сена, Аня провела его по своему саду, и они обнаружили, что говорят на одном языке. Ей понравился Энтони Митчелл — его худое, изборожденное морщинами, приветливое лицо, его смелые и проницательные, желтовато-карие глаза, что всегда смотрели прямо и открыто и никогда не обманывали его, за исключением, быть может, того единственного случая, когда поверхностная и недолговечная красота Бесси Пламмер заманила его в ловушку безрассудного брака. Однако он никогда не казался несчастным или неудовлетворенным. Пока он мог пахать, выращивать и убирать урожай, он был так же доволен, как какое-нибудь залитое солнцем старое пастбище. Его черные волосы лишь чуть-чуть тронула седина, и зрелый, безмятежный дух проявлялся в нечасто озарявшей его лицо, но очень доброй улыбке. Его старые поля давали ему хлеб и мирное блаженство, радость победы и утешение в горе. Ане было приятно, что его похоронили рядом с его полями. Он, возможно, «ушел радостно», но он и жил радостно. По словам доктора из Моубрей-Нэрроуза, когда он сказал Энтони Митчеллу, что не может обнадежить его в смысле выздоровления, Энтони улыбнулся и ответил: «Что ж, жизнь теперь, когда я старею, стала немного однообразной. Смерть принесет нечто вроде перемены. Мне очень любопытно познакомиться с ней поближе, доктор». Даже миссис Митчелл наряду со всем тем вздором, который намолола, высказала несколько замечаний, дававших возможность увидеть настоящего Энтони. Несколько дней спустя, сидя вечером у окна своей комнаты, Аня написала стихотворение «Могила старика» и прочитала его с глубоким чувством удовлетворения.