Крафтон издал вопль ужаса.

— Почему же я не сплю в столь поздний час? — выкрикнул он. — В этом замешаны адские силы. Который час?

— Без четверти час, полковник… Уже бьет три четверти!

— Проклятье! Вот она! — захрипел он, указывая дрожащим пальцем на темный угол комнаты и повторяя: — Вот она! Вот она!

Я ничего не видел, но странная тяжесть стеснила мне грудь.

— Тень… Тень, являющаяся без четверти час… Вы видите ее?

Я поглядел туда, куда указывал палец, но ничего не увидел и сказал ему об этом. Он опустил голову.

— Конечно, — забормотал он, — вам ее не увидеть. Она так легка, так субтильна, эта тень. Но вы можете услышать ее.

— Ваша тень шумит?

— Призрак стучит, ужасно стучит.

Я прислушался и ощутил, как на меня, парализуя волю, начинает накатывать животный страх. Я ничего не видел, но начал слышать.

Издалека доносились глухие стуки; они равномерно отбивали какой-то гнетущий дьявольский ритм. Я растерянно оглядывался и не мог понять, откуда идет угрожающий стук. Звук то раздавался рядом, то удалялся, словно конский топот, потом тут же возвращался обратно и походил на хлопанье перепончатых крыльев.

— Отчего этот шум? — прошептал я.

Полковник поднял остекленевший взгляд агонизирующего человека.

— Это стучит тень.

— Где? — с отчаянием воскликнул я.

— Пойдем и посмотрим, — вдруг с твердостью сказал он. Схватил лампу и двинулся по коридору впереди меня. Звуки стали почти неразличимыми и словно растворились в воздухе, будто чьи-то неуверенные руки постукивали по потолку. Я сказал об этом хозяину, и тот, подняв голову, прислушался.

— Нет, — с яростью сказал он. — Они доносятся из-под пола, из погреба. Прислушайтесь!

Он был прав — из мрака погреба, дверь которого отворил полковник, доносился стук деревянного молотка, обернутого тряпицей.

— Пошли, — приказал он.

Звуки становились все внятней. Вдруг Крафтон распахнул дощатую дверь, и я увидел просторный винный погреб с рядами бутылок. Он поднял лампу к потолку и очертил копотью круг.

— Она стучит! Боже, как она стучит! — простонал он.

— Кто… кто она?

— Тень! Всегда без четверти час. Она всегда стучит в это время, а я сплю и не слышу ее, ибо хочу спать и не слышать ее. Этой ночью вы заставили меня бодрствовать, гнусное существо!

Я глянул на него — отвратительное зрелище. Глаза налились кровью, в них вспыхивали яростные огоньки. Он разинул рот, в котором желтели кривые зубы с огромными клыками. Неужели передо мной стоял мягкий доброжелательный человек, любитель лубочных картинок?

— Грязный шпион! — закричал он и поднял руку.

С невыразимым ужасом я увидел, что он сжимал в руке громадную сечку, заточенную словно бритва.

— Скотина! — рявкнул он.

Лезвие просвистело около моего носа, и во все стороны полетели осколки бутылок — в погребе запахло портвейном и ромом. И тут, как ни странно, ко мне вернулось самообладание — я перестал страшиться невидимки — передо мной стоял помешанный.

— Полковник, — спокойно сказал я, — вам мало одного призрака, который является без четверти час?

Он замер и тихо опустил сечку, зловещие огоньки померкли в опустевших глазах. Лампа упала и погасла, но, к счастью, не взорвалась.

Несколько минут я стоял в непроницаемом мраке. Воцарилась непроницаемая тишина — ни малейшего стука.

Я чиркнул спичкой и увидел полковника Крафтона распростертым на плитах погреба. Он был мертв.

Я немедленно покинул дом и, где вброд, где вплавь, добрался до трактира «У веселого возчика». Наутро вернулся в дом вместе с судебными чиновниками, и врач констатировал, что полковник Крафтон умер от разрыва аневризмы.

— Разройте пол погреба, — сказал я полицейскому офицеру.

— Зачем?

— Чтобы извлечь труп миссис Крафтон, убитой ревнивым мужем.

Труп с рубленой раной на голове был найден.

Тогда я рассказал мрачную историю о странных ударах, звучащих в ночи, и умница-врач покачал головой.

— Понимаю вас, мистер Репингтон, — сказал он. — Вы слышали биение сердца преступника, усиленное его собственным ужасом от содеянного. Случай исключительно редкий, но не единственный в анналах медицины. Его сердце разорвалось от бешеного биения этой ночью. Боже, что выстрадал этот человек!

— Однако, — сказал я, — не это навело меня на мысль о возможной виновности полковника Крафтона… Быть может, доктор, я удивлю вас, сказав, что вечером и во время ночной беседы меня одолевал смутный страх.

— Инстинктивный?

— Вовсе нет, дедуктивный… и он происходил от лубочных картинок, мысль о которых не оставляла меня.

— Объяснитесь, — потребовал врач.

— Я никогда не видел столь полной коллекции, как у полковника Крафтона. В ней имелись все сказки, кроме самой известной истории, о которой знает любой малыш.

— А именно?

— Истории Синей Бороды! Крафтон не мог вынести обвинительного рисунка, муж-убийца напоминал ему о собственном преступлении. Эта странная лакуна заставила работать мою мысль, и задолго до рокового часа я начал догадываться…

Мепл Репингтон считал, что это печальное приключение положило конец его литературной карьере, открыв путь в полицию.

— Чертов Репингтон, я не знал об этом его приключении, — произнес мистер Триггс, присовокупив свой голос к выдумке и простительному греху сочинительства.

Мистер Пайкрофт пробормотал:

— Они пили араковый пунш. Если хотите, я вам приготовлю такой же.

— Эта история, — продолжал Триггс, — напоминает мне дело Криппена. Я видел его в суде — у него было доброе задумчивое лицо, и в нем чувствовался человек науки.

— Я приготовлю араковый пунш, — пообещал аптекарь.

— Ах! Ах! — воскликнул мистер Дув, радуясь удачному рассказу, — араковый пунш. А где же лубочные картинки?

— Я их очень люблю, — признался мистер Пайкрофт.

Мистер Триггс обсуждал с миссис Снипграсс меню обеда, которым хотел отблагодарить мистера Пайкрофта. Он колебался между свежей морской рыбой и дичью, когда явился мистер Дув и объявил новость.

— Мистер Пайкрофт умер! Он принял такую дозу цианистого калия, что от него за милю несет миндалем, как от итальянского марципана. Мистер Чедберн собрал комиссию и поручил мне сообщить, что вы включены в нее. Это займет несколько минут, ибо самоубийство не вызывает никаких сомнений, а вам вручат вознаграждение в шесть шиллингов и пять пенсов.

— Но почему этот славный человек оборвал свою жизнь?! — вскричал мистер Триггс.

— А с каких пор доискиваются причин событиям, происходящим в Ингершаме? — ответил вопросом на вопрос мистер Дув.

— А я так хотел узнать рецепт аракового пунша, — печально сказал Триггс. — Мне положительно не везет.

Трагическая кончина аптекаря Пайкрофта стала темой устной хроники, и слава мистера Триггса несколько померкла.

Он не стал переживать. Напротив, обрадовался, ибо знал, что не заслуживает ее. И чем больше он размышлял о тайне Пелли, тем яснее понимал, что разоблачение мясника Фримантла ничего не разъяснило.

Самоубийство Пайкрофта, причину которого он пытался разгадать, вызвало у него состояние угнетенности и быстро переросло в глубочайшую меланхолию.

Опасаясь встреч с людьми, которые засыпали его набившими оскомину вопросами, он сидел дома, курил одну трубку за другой и листал тома Диккенса. Несколько раз в день он оглядывал залитую солнцем главную площадь и шептал:

— Кобвел умер от страха… его сосед Пайкрофт покончил с собой… сестры Памкинс исчезли… Фримантл в сумасшедшем доме. Черт подери, остались лишь кондитер Ревинус и мэр Чедберн — только их дома пока не раскрыли своих тайн.

Весельчак Ревинус по-прежнему уставлял полки пирогами и плетеными корзинками с аппетитными сладостями.