Прим здорово ладит с Питом, показывает ему ту самую козу Леди, о которой я рассказывала ему в пещере. А вот мама поначалу чувствует себя неловко в присутствии Пита, словно не может толком определить, то ли он мне муж, то ли не муж. Наверно, все из-за моего поведения. Позже, когда наши отношения с матерью становятся теплее, я рассказываю ей подробности своего брака. После этого в ее глазах появляется признательность по отношению к Питу, и меня это греет.

Но вот прошла неделя, затем другая. Репортеры оставили в покое наши персоны, и я все меньше появляюсь у Пита дома, а затем и потихоньку перетаскиваю вещи к себе. Он не возражает, вот только и дома у нас больше не появляется. Мы видимся лишь случайно на улице или на городской площади. Иногда все-таки вместе выбираемся к Хеймитчу, посмотреть, жив ли он. После приезда он ушел в дичайший запой, а поскольку мы теперь менторы, то и причин выходить из него у бедняги, видимо, не осталось. Мы всерьез боимся, что он сопьется. Приносим ему еду, выгребаем мусор, а когда начинаются холода, следим за отоплением. Уход за Хеймитчем - это последнее, что связывает меня с Питом. Однажды, где-то через месяц после приезда, он говорит, встретив меня в жилище нашего ментора:

- Без тебя в моем доме так одиноко. Может, хотя бы зайдешь как-нибудь чаю попить?

- Да, зайду, конечно, - неловко отвечаю я. Вот и вся беседа.

А все потому, что за пару дней до этого я все-таки впервые после приезда встречаю в лесу Гейла. У нас происходит непростой и долгий разговор, из которого мой друг узнает все, что происходило со мной на Играх и после них. Он угрюмо слушает, ни разу не перебив. А когда я рассказываю, что Сноу заставил меня быть Питу настоящей женой, он резко встает и со всей силы ударяет кулаком по стволу дерева. Потом еще и еще, пока на костяшках не показывается кровь. Я испуганно наблюдаю, но не говорю ни слова, только кладу ладонь на его плечо. Да и что тут скажешь.

- Ты живешь с ним?

- Уже нет, я переехала к себе.

- И что, он тебя отпустил?

- Конечно. Не силой же он меня будет удерживать. К тому же он сам сказал, что я свободна.

- Я бы тебя не отпустил. Значит, он тебе действительно безразличен?

- Если говорить о любви, то да, - немного неуверенно отвечаю я.

- А я?

- Не знаю. Если бы Игры не вмешались в мою жизнь, я могла бы сказать определеннее, но теперь все так запуталось.

Гейл хмурится.

- Что здесь запутанного? Я тебе либо нравлюсь, либо нет. Точка.

Я молчу, опустив глаза, и наблюдаю, как под ногами копошатся муравьи.

- Я видел Игры, Китнисс. Может, ты притворялась так искусно, что убедила и себя саму? В той пещере. А?

У Гейла есть право сердиться и ревновать, но я все же выхожу из себя.

- Знаешь что, ты понятия не имеешь, каково там, на Арене, и что мне приходилось делать ради выживания. Так что я не собираюсь слышать в свой адрес упреки от человека, который мне даже не…

Я не успеваю договорить, когда Гейл вдруг хватает меня за куртку, наклоняется и целует. Не трепетно и нежно как Пит, но сильно, властно и требовательно. Лишь потом, осознав, что добыча не бежит и не сопротивляется, он смягчает поцелуй, растягивает ласку, обнимает. Затем шепчет, прислонив свою голову к моей:

- Ты не представляешь себе, как я ревную.

- Дай мне время забыть все это, - шепчу я в ответ и чувствую, как он кивает головой.

Романтические перспективы – последнее, чего мне сейчас хочется. К тому же тайно встречаться с Гейлом спустя месяц после приезда – большой и неоправданный риск. Да и есть ли в этом смысл? Да, я теперь замужняя женщина. Но жить с мужчиной и рожать детей никогда не входило в мои планы. Так что даже не знаю, есть ли смысл обнадеживать Гейла, если в итоге мне нечего будет ему предложить. И хотя мой брак фиктивный, мысль о том, что я изменю при этом Питу, мучает мою совесть. Так что сейчас я хочу просто покоя.

Приходит пасмурный ноябрь, и я все реже выбираюсь в лес. Сижу у окна, смотрю на дождь и не знаю, чем себя занять. С Питом мы почти не видимся уже 3 месяца. Мое обещание зайти в гости оказалось пустыми словами. Я незаметно для себя начинаю по нему скучать.

Дожди все льют и льют. Замечаю, что раза три за последнюю неделю какой-то мужчина, закрытый зонтом от моих глаз, наведывается к Питу в гости. Опасаясь, что это человек из Капитолия, подкарауливаю его на своем крыльце. Это отец Пита.

- Привет, Китнисс, - слегка улыбаясь, говорит он.

- Здравствуйте, вы у Пита последнее время часто бываете. С ним все нормально?

- Он болеет уже неделю. Я ношу ему еду, лекарства.

- О, я обязательно к нему схожу.

- Он был бы рад, - только и говорит пекарь.

Мне совестно, что я не то что жена ужасная, но и худший друг, какой может быть у Пита. Прошу у мамы лекарства и травы, беру кусок запеченной индейки, лакомства из города и стучу в двери своего мужа. Никто не подходит. Наверняка он наверху в постели и не слышит меня. Дергаю за ручку, открыто. Когда видишь бардак и запустение в доме человека, любящего порядок, на душе скребут кошки. Возле дивана замечаю даже несколько бутылок из-под вина. Пахнет масляной краской. Значит, Пит все-таки сделал себе мастерскую как мечтал после Игр.

Он лежит у себя в спальне и хрипло кашляет. Услышав шум моих шагов, поворачивает румяное от жара лицо в мою сторону.

- Китнисс? – он удивлен, но с улыбкой добавляет. – Рад, что ты все-таки зашла чаю попить, только я сейчас не слишком готов принимать гостей.

- Даже в таком состоянии умудряешься шутить. Как тебя угораздило так разболеться?

- Да это все открытые окна.

- Ты до сих пор спишь с открытыми окнами?

- Ночью у меня бывает ощущение, что воздуха не хватает. Окна помогают.

- Кошмары мучают?

- Еще как. А у тебя прошли?

- Где уж там.

Я раскладываю лекарства и еду.

- Ты отца встретила?

- Да. Ты бы мог позвонить мне и попросить помочь тебе. Не нужно быть таким гордым.

- А кто мы, чтобы я у тебя что-то просил? – со скрываемым упреком парирует Пит.

- Друзья, - отвечаю я и виновато смотрю в его глаза.

- Ты не хочешь дружбы со мной,- улыбаясь, говорит он. – Друзья не пропадают на три месяца, тем более живя в доме напротив.

Пит обижен. И вполне обоснованно. Я обещала, что постараюсь сохранить между нами дружеские отношения, но ничего для этого не сделала. Он нехотя, но все же принимает мою заботу. Я трогаю его лоб и касаюсь Пита впервые за прошедшие три месяца. Он вздрагивает.

- Надо сбить температуру, - важно говорю я.

- Как в старые времена.

- Ты голодный? Я принесла индейку. Сегодня подстрелила.

- Я поел. А ты, значит, снова охотишься. Так и думал, что не бросишь свое ремесло.

- Ты тоже свое не бросил.

- Ты ходишь в лес вместе с Гейлом?

- Иногда. А что?

- У вас все хорошо? – будто бы равнодушно интересуется Пит.

- Также, как было до Игр.

- Вот и отлично.

- Мама сказала чай из этой травы хорошо помогает от кашля. Я пойду заварю, а ты пока выпей жаропонижающие таблетки.

Пит молча выполняет просьбу.

- Хочешь посмотреть мою мастерскую? Она на первом этаже рядом с кладовой. Правда, тебе вряд ли понравится то, что я рисую.

- Я посмотрю. Жаль, что ты сам не сможешь мне показать.

Я иду вниз. Пока кипятится вода, захожу в мастерскую. Пит был прав, меньше всего я хотела бы сейчас видеть, как он нарисовал Голодные Игры. Стараюсь не задерживать взгляд на изображениях Мирты, переродках, кровавом теле Катона и с интересом разглядываю, как Пит изобразил меня. Воинственную с луком наготове, серьезную, склонившуюся над его раной, беспомощную в луже крови после удара Мирты ножом, изящную в свадебном платье, а вот и спящую в его руках. Последняя картина затрагивает болезненные струнки души. Перед окном стоит неоконченный портрет его отца. Добрые глаза, мягкая улыбка. Как у Пита. Мне грустно от того, что рассказали мне эти картины, мне тяжело от того, какие воспоминания они во мне пробудили.