Эмма держалась с Робертом обходительно; улыбалась ему, вкладывая душу, и при всей своей смекалке и женском чутье никак не могла разобрать, как Роберт к ней относится. Она верила старой мудрости, что влияние общественного мнения – особенно близкого друга – закладывает квинтэссенцию взаимоотношений. Эмма мало участвовала в их занимательных беседах и часто ловила на себе познавательный взгляд Роберта. Ей было странно находиться под наблюдением этого задумчивого молодого человека, но любопытство её к нему, на удивление, увеличивалось в разы. Что у него на уме, когда он смотрит на неё своими чёрными ясными глазами? Она билась рыбой об лёд и возвращалась домой в двояком ощущении: экстатического счастья от того, что Фрэнку она небезразлична, и лёгкой взвинченности от неясности, какой эффект произвела на Роберта.

Потом потеплело: солнце восторжествовало над зимними терзаньями. Эмма больше не видела Роберта. Вдвоём с Фрэнком они снова вернулись к развлекательному досугу: посещали музей, мюзикл-холл, театр и чаще отдавали должное прогулкам в парке. Голубое, как ранней весной, небо, воспрявшее без грузных туч, вдохновляло своей жизнерадостностью. Птицы не летали, не сидели на ветках озябших деревьев парка, но, казалось, с минуту на минуту должны романтично запеть для двух ликующих душ. Эмма порывисто рассказывала Фрэнку о детстве и родителях, он слушал и простодушно улыбался. Потом она примерялась, как слушатель, а Фрэнк болтал о Роберте, нахваливая целеустремленность друга.

– Я так благодарен Робу! – с жаром говорил он. – Это благодаря ему я стану врачом. Его пример для меня бесценен!

В череде историй Эмма подытожила, что Роберт Харли – опасный соперник, могущий употребить своё влияние на Фрэнка во вред Эмме в случае, если она ему не приглянулась.

– Наверно, вы уже успели и обо мне поговорить? – осторожно спросила она.

– Нет.

Он как-то неловко улыбнулся и отвёл взгляд. Лаконичность Фрэнка смутила Эмму, и ей пришлось отказаться от затеи дознаться о мнении Харли.

Весной Фрэнк водил её в студию к Огюсто Руссо. Эмма окружала себя зрелищной фанатичностью к искусству. Они смотрели, как художник работал, говоря с французским акцентом, и делились с ним личным восприятием его творчества. Иной раз они заходили в кафе "London», съедали обед, ели рогалики или пили кофе со сливками. При любом удобном случае Эмма хвалила Фрэнка за эрудицию и чуткое отношение к медицине. Ему было приятно. А летними вечерами они бродили по мостовой во время заката, яркого, как щеголеватая артистка, млеющая желанием обратить на себя внимание. Фрэнк улыбался, когда Эмма заходилась в восхищении от красоты умирающего дня, но ни слова не ронял.

Так пришла осень. Зачастили дожди. В театре ставили пьесы "Трагическая история доктора Фауста"¹⁰ и "Пигмалион¹¹", а также премьеры комедий. Фрэнк доставал им билеты на спектакль в партер. Эмма грустила, даже когда постановка требовала от зрителя по-меньшему улыбку. Фрэнк аплодировал без устали, широко улыбаясь, а большие карие глаза лучились бодрым всплеском эмоций. Сосредотачивая в себе терпение, Эмма не выбивалась из общей аудитории и тоже купала труппу в овациях. Фрэнк, замечая за ней искру задора, снова дружески улыбался.

На прощание Фрэнк всегда жал Эмме руку с невероятной аккуратностью, лаской, и она начинала страдать от его целомудренной сдержанности. Оставаясь же с Фрэнком наедине, её сводила с ума мысль о поцелуе, которым он без труда воспламенит её губы. И она спрашивала себя, почему он медлит?

В те нестерпимые дни ожидания её сморила меланхолия, заключенная в сомнении: а настолько ли хороша она собой, как вбивала ей мать? Столько времени они ходят там и сям, а от него никакой инициативы. Неужели он не питает к ней симпатию!? Да что там симпатия, если она любит его всем своим юным животрепещущим сердцем!? Пускай он не наделен безусловным вкусом и увлекается пустым (разве мазня в галереях, хоть и известная, а также набор музыкальных нот – стоят шума, которым удостаивает их Фрэнк?). Да, ей не интересен театр: артисты в её представлении не личности; разыгрывая из себя тех и других, они не имеют собственного лица. Музыканты в большинстве своём пьяницы и лентяи, а музыку необходимо слушать лишь в редкую стежку, когда приедается обыденность.

Но даже вопреки этому её существо тянулось к нему. Эмма молила себя набраться покорности, украшающей девушку. И она ждала. Прошел месяц, и два прошло, но Фрэнк оставался любезным всезнающим кавалером, не посягающим на честь влюбленной девушки, и по-прежнему дарил ей только долгое уверенное рукопожатие. Так летело время, оставляя в прошлом год трогательных благопристойных встреч.

В Лондон нагрянула зима. В конце января город захватила страшная метель. Видимость составляла не больше двух ярдов, автомобили стали редким гостем дорог: водители проявляли благоразумие обождать, пока несвойственное Лондону явление затихнет, а Фрэнк жил вдали от Эммы. Она додумалась, что Фрэнк не посмеет выйти из дома в такой буран. Стараясь сохранять непринужденность, особенно в присутствии матери, она ждала от него вестей. Но он не звонил и не прислал записку. Метель разыгралась на три дня, не давая никаких надежд на встречу.

Но на четвёртый день, когда буря оставила город справляться с последствиями своего гнева, Фрэнк всё-таки объявился, причём с обещанной год назад "Принцессой Клевской". Долгая разлука послужила толчком к переменам в девушке. Эмма, измученная тоской, растеряла терпеливость, а следом и показную уравновешенность. На этот раз влечение к нему было столь безудержно, что – едва миссис Морган оставила их на минуту, а Фрэнк в тот момент просвещал Эмму о поездке в Венецию в позапрошлом году – Эмма без слов поцеловала его услаждающим прикосновением: коротким, но достаточным, чтобы понять всю прелесть жаркой кожи её нежных губ. Фрэнк оборвался на последнем до поцелуя слове, замер и глянул на Эмму долгим необъяснимым взглядом. Если уж что и крылось за ним, так это весомое удивление. А ей хотелось увидеть в нём счастливый блеск и теплоту. Потом он поглядел в окно, где солнце укрылось за шеренгой низких туч, подумав о чем-то своём. Эмма сразу подметила, что его глаза блуждают далеко за пределами стекла. Ей досаждало его безразличное молчание. Она задумала извиниться за свой поступок, но тут с работы пришёл мистер Морган. По-доброму он поприветствовал двоих, и завязалась беседа.

Дружба Фрэнка с Эммой приходилась ему по нутру. Хорошего образованного собеседника днём с огнём не сыщешь, а будущий врач – интеллигентная компания. Всерьёз мистер Морган Фрэнка не воспринимал, а только как сына доктора Чарли О'Брайна.

Вернулась миссис Морган, разрешив дела на кухне, а спустя четверть часа Фрэнк заявил о своём уходе и, согласно правилу, распрощался со всеми. Эмме напоследок он даровал теплый скорый взгляд, без намёка на улыбку. Душа Эммы тихонько стонала в груди от его неприступности. Она поняла, что недооценила поклонника – он безразличен к ней. Ему нравится водить её в приличные места: ведь приятно сидеть с обворожительной девушкой и доказывать самому себе безо всяких прикрас, чего заслуживает в жизни. Она скрашивает его одиночество, и отринуть такой дар с его стороны было бы неразумно. Вот он и пользуется удачей. Сомнения мучили девушку до рассвета.

Утром, едва солнце коснулось земли, выглядывая из белых пушистых облаков, Эмма получила письмо от Фрэнка. В нём говорилось, что намеченная ими встреча вечером состояться не может по вине непредвиденных обстоятельств, требующих личного присутствия Фрэнка. Он также извинился, что посмел отчитаться в письме, а не собственной персоной. Эмма вспыхнула, скомкав лист, написанный мелким, вылущенным почерком, и бросила его в камин. Перво-наперво она подумала, что таким неприемлемым образом он собирался порвать с ней, испугавшись сказать подобное ей в глаза. Она закурила. Обвиняя себя в том, что снова поддалась воле порока – нетерпеливость очень мешала ей жить – она мыслями ушла в себя. Разве могла она терпеть дольше, чем уже терпела? Год – это двенадцать долгих месяцев, и за триста шестьдесят пять дней он даже не удосужился её разочек поцеловать. А, между тем, ей уже двадцать с хвостиком! Чего доброго, годик-другой пройдёт, а на третий её назовут старой бездетщиной. Уж этого выжидать не придётся – окружающие так и высматривают нового барашка для жертвенного приношения на ложе пересудов. Она выбросила сигарету в камин, следя, как пламя пожирает брошенный лист желтоватой бумаги, и аккуратные черные буквы исчезают, как заклинание, написанное на древних рунах. Она пришла к идее не отвечать на его письмо, давая повод нагрянуть к ней с визитом.