– Так в чём дело? – переспросила Мэри, поворачиваясь к Луизе.

– Вы же помните мою дочь Эмму? – взволнованно спросила она.

– Ну разумеется, – в тоне Мэри мелькала ирония, подразумевающая, что запомнить единственную дочь приятельницы не составляет большого труда. – Сколько ей сейчас?

– Почти двадцать четыре. Она замужем за врачом Фрэнком О'Брайном уже два года. Вы помните, как она упрашивала меня скорее дать согласие на этот брак?

– Ах да, помнится, вы были против каждой ворсинкой своей души… – едко улыбнулась Мэри.

В глазах Луизы вспыхнуло раздражение. Если так пойдёт и дальше, зря она пригласила миссис Блэкшир в трудную минуту. Но раздражение, просящееся в свет божий, ввиду многолетней выдержки удалось сохранить внутри.

– Верно, была против. Но сейчас, когда они уже создали семью и превратились в самостоятельный остров с уставом внутреннего распорядка, мне бы не хотелось, чтобы что-то сумело потопить этот остров домашнего уюта.

– Вы хотите сказать, что их семья на гране распада?

Уже не сдерживая эмоций, вплоть до глупых мелочей миссис Морган выложила о встрече с дочерью, состоявшейся до визита Мэри и Вильяма.

Во время приезда дочери Луиза спускалась к обеду по лестнице, бегущей красной ковровой дорожкой вниз. Эмма О'Брайн вспорхнула в дверь, открытую прислугой. Её маленькое личико сияло розовым румянцем, как нежный закат Индонезии. Каштановые волосы были собраны на затылке с лёгкостью, но спешно. А синее шелковое платье до колен, обшитое камнями, привносило в голубые глаза красочный морской оттенок. Они блестели озорно, ярко и вполне себе выдавали, что непрошенное вторжение к матери в час, когда знать предпочитала отдохнуть на диванчике– хранит оправданно-весомую причину. Миссис Морган заимела в правилах никогда не является в приличный дом, не оповестив хозяев запиской или звонком (к телефону Луиза привыкала с атеистическим холодом, ощущая, что это удобное зло скоро подвергнет мир непростому испытанию дьивола). И ждала того же от знакомых людей. Ведь изысканные обеды и женский туалет требовали некоторого времени на подготовку. Она любила, когда всё шло своим чередом, и, если нечто непредвиденное вносило хаос в безупречный распорядок дня, она теряла самообладание и хватку укладываться в часы, отведенные для выбранных занятий. Большинство её гостей не только знали это само собой разумеющееся правило поведения, но и сами строго придерживались его, обязуя достопочтенных лиц объявлять о своём визите заранее: желательно за день, а лучше – за два. Потому Луиза почувствовала нарастающее раздражение от того, что дочь, столько лет воспитывающаяся на пристойных началах, не сумела впитать и малой части прекрасного воспитания.

– Я не ждала тебя, – небрежно сказала Луиза, поравнявшись с дочерью. – У тебя что-то срочное?

Эмма ни капли не смутилась материнской неприветливости, столь предсказуемой в тех обстоятельствах.

– Очень срочное! Мне нужно тебе кое-что сообщить.

Разглядывая, как синие глаза Эммы блестят точно капли дождя от солнца, в душу Луизы забралось странное волнение. По собственному убеждению, она считала, что её интуиция, ни разу не дающая промаха, достойна истинной награды. Она была уверена, что дочь попала в беду.

– Тогда чего мы стоим? Идём же!

Они проследовали в кабинет, где ранее покойный отец Эммы, мистер Морган – простой конторщик, занимался бумагами и угощал панибратов ликером или виски с содовой. Комната, обставленная в благородных коричневых тонах, умещала три кресла с обивкой цветочного бархата; чиппендейловский стол; шкаф, запирающийся на ключ; тяжелые тёмные занавеси с бахромой – комната заключала свет, бьющий из двух смежных окон, в свои строгие стены, будто яркое освещение служило проявлением распущенности.

Луиза курила редко, прислушиваясь к советам отца единственного зятя – мистера Чарли О'Брайна, называющего пристрастие к табаку причиной дурной кожи. А кожа, между прочим, это не уши – именно она является передовицей красоты и молодости. Ни одна женщина не считалась красавицей, если её кожа напоминала серый крашенный сафьян. Хотя уши, думалось Луизе в ту тревожную минуту, тоже играют не последнюю роль. Она закурила – к чёрту красоту, когда её дочь в беде! Но сесть себе не позволила – уж очень волновалась!

Эмма тоже не удостоила кресла вниманием. Она подошла к окну, где за его пределами текла смиренная жизнь Ля-Мореля – городка на юго-западе Франции, где медленно передвигались удобные: с крышами и без, длинноватые автомобили; здания в три этажа кричали шиком фасада и белых ставень продолговатых окон. Собравшись с духом, Эмма повернулась к матери и сказала:

– Мама, я приняла решение подать на развод.

У миссис Морган зашумело в ушах. Её рука бессильно опустила сигарету в пепельницу. Да, именно этого она боялась – дочь вернётся в родительский дом с незабываемым позором, униженным достоинством и без каких-либо средств к существованию. До свадьбы будущий зять Фрэнк казался Луизе простым и заурядным претендентом на руку Эммы; но не лишенным вкуса и большого капитала, что, надо признать, неотъемлемо важно для зачисления мужчины в одну строчку с достойными гражданами. Герцогинь осталось столько, что их по пальцам можно пересчитать; а королевская знать распростерла скудные ветви драгоценной крови на древе родословной и чахла на глазах. Желающим не исчезнуть со страниц летоисчисления в качестве простолюдина приходилось действовать в матримониальных целях, вцепившись в какого-нибудь nouveau riche. Собственно, Луиза так и сделала, когда поняла, что попусту растрачивается на уговоры для дочери, не желающей отступиться от брака с врачом общей практики. Пока те сомнительные моменты проскочили в маленькой голове Луизы с накладкой чёрных волос, она взялась за сердце и нехотя села, стараясь оправиться от шока. Эмма О'Брайн подскочила к ней, пала ниц, не переживая о помятом наряде, и крепко стиснула руки матери в своих.

– Мама, я так счастлива! Взгляните на меня: разве когда-нибудь вы видели меня такой радостной? Я порхаю как ночной мотылёк от одной мысли, что вновь стану свободной женщиной!

– Умоляю, милая! Что ты говоришь? – чуть ли не вскрикнула Луиза, с ужасом выпучивая светлые глаза.

– Я поняла, что больше не люблю Фрэнка. Мы слишком разные. У нас нет ничего общего, ни-че-го-шень-ки! Даже детей! Почему мы должны сохранять то, чего на самом деле нет?!

– Ты с ним уже говорила?

– Нет, сперва хотела обсудить с тобой.

Глаза Эммы переливались живым блеском, а румянец расплескался по всему лицу, обрисовывая в ней пленяющую молодость вперемешку с девственным очарованием. Миссис Морган мало-помалу приходила в себя. Ей пришло в голову, что дочь крепко сядет на её попечение и это будет ощущаться, как рыбная кость, вставшая поперёк горла. Она чудесно жила в обустроенных апартаментах, так щедро подаренных ей Фрэнком О'Брайном ещё до их свадьбы с Эммой, что довольно быстро смирилась с принудительным одиночеством. Несколько дней, конечно, как и полагалось честной матери, она придавалась унынию от скорбной мысли: жаль, что дети, словно птицы, в конечном итоге покидают родовое гнездо, чтобы свить своё. Пару раз Луизе даже удалось всплакнуть по ходу размышлений, как жесток вселенский мир к несчастным матерям. Но стоило ей только влиться в круги почетных вдов-француженок поняла, что мир жесток, но благодарен тем, кто по достоинству выполнил родительский долг перед своими детьми. Луизе подурнело, когда не бедное воображение перенесло её в квартиры на Вайтечапель-роуд в Лондоне, где раньше ютилась семья Морган, не знавшая тонкостей приёма на зубок, а из приглашенных бывали один-два британца – коллеги мистера Моргана. Вместо изысканных картин – там дешёвые фрески XVII века; вместо

кресел: бархатных и уютных – очень грузные и жёсткие, как изношенные стулья; где нет слуг, заботившихся о том, чтобы вода была достаточно комфортной температуры для тела хозяйки.

– Но дорогая… – отозвалась Луиза. – Как же ты собираешься жить? Фрэнк полностью содержал тебя: твои наряды… украшения… разные прихоти… Как ты будешь обходиться без всего этого?! Право, ни одна уважающая себя женщина не опуститься до лишения себя всякого права на необходимое!