С Фрэнком всё было иначе. Пусть, конечно, их знакомство поражало галантностью поведения Фрэнка, его изобретательностью, но теперь он уже не тот, и она не та…

1923 – 1926

Эмма и Фрэнк познакомились зимой 1923 года, когда миссис Морган принимала у себя семью О'Брайн в качестве благодарности доктору Чарли за излечение её желудка. Им был уготован скромный обед, дозволенный платежеспособностью мистера Моргана. Тогда они жили в бедных комнатах на Вайтечапель-роуд в Лондоне. Миссис Морган радушно хлопотала с чаем, мазала хлеб джемом и укладывала его на тарелку, пока мужчины курили трубки, рассуждая о экономике страны, журя и порицая прошедшую войну. В полном естестве Эмма вышла к гостям из другой комнаты в очень скромном платье-чехле без рукавов, узоров и вышивок, чисто молочного цвета. Это придавало ей вид ослепительной невесты. Её светлое лицо было эффектно подчеркнуто волнами каштановых волос, приложенных на косой пробор, и нахлобученной челкой. Глаза темной бирюзы, глубокопосаженные в глазницах (что ни капли не портило их), смотрели с неистлевающим задором. Фрэнк сидел на стуле рядом с мистером Морганом, и в тот момент, когда Эмма робко засеменила к свободному месту на истрепанном диване, Луиза передала гостю чашку чаю на блюдце. Он смотрел на Эмму во все глаза и не смел оторваться. Худое его смуглое лицо слегка вытянулось, а рот с пламенными полными губами застыл в изумленном замешательстве. Понимая, что протянутую руку молодой гость не собирается освобождать от предложенной ему чашки, Луиза проследила за очарованными глазами Фрэнка и отошла в сторону, узрев Эмму. У той разгорелись глаза, и искру, родившуюся в те минуты между ними, нельзя было не заметить.

Так он и не сводил с неё своих больших светло-карих глаз с прямыми чёрными ресницами, и Эмме казалось, что никогда ещё не видела столь замечательных глаз. Они мерцали, как два маяка, и ничего будто бы кроме них на лице и не было. Большие, разграничивающие зрачок, незастенчивые и не наглые – очень смелые глаза. Гладковыбритый подбородок; заостренный маленький нос и широкие чёрные брови, заметно выступающие над глазницами – все черты его наружного облика выделялись четкими, плавными линиями. Костюм его веял консервативностью: темно-серый, с высокой талией, а брюки наоборот – узкие, укороченные, обнажающие носки. Худоба делала из него юнца, но благородная манерность перечеркивала это впечатление.

В продолжении вечера, когда всех объединил один беззаботный разговор, мистер Морган развлекал гостей оригинальностью своей речи и немецким акцентом. Чарли О'Брайн слушал его с деликатным спокойствием, изредка вставляя уместный возглас понимания. Затем степенность слов вытеснили шутки. Эмма и Фрэнк не следили за сменой обстоятельных бесед. Оба отмалчивались, что подметила Луиза. Даже когда Чарли рассказывал семье Морган о своих пациентах во время благотворительной миссии в Зимбабве, о которых всегда любил слушать двадцатиоднолетний Фрэнк – всякий раз как в первый раз, он пропустил мимо ушей всю историю, то и дело поглядывая на Эмму. Она тоже обращалась к нему пылающим взглядом. Юность лет – а именно такое ощущается в девятнадцать с половиной – смешивала кровь её в игристое вино и дурманило рассудок хуже опиума.

Дело шло к завершению чаепития. Фрэнку хотелось улучшить момент и остаться с Эммой наедине, чтобы услышать её голос. Но он не мог позволить себе заговорить с незнакомой красавицей просто так или в минуты общей беседы. К сожалению, случай не представился, и он покинул квартиру Морган в услаждающих мечтах.

На следующий день мистер Морган снова пригласил к обеду Чарли, и Фрэнк, узнав, что отец принял приглашение, напросился с ним. Он снова увидел Эмму. В это время гости следовали за Луизой в гостиную мимо той незакрытой комнаты, где Эмма читала, полусидя на кушетке. Ему не терпелось выманить её на разговор, да так, чтоб родители не заметили его ярую увлеченность девушкой.

И всё-таки, когда Луиза, также угостив их бедным ужином, пошла на кухню за чайником, а два приятеля болтали о новой редакции, открывшейся в пределах квартала, Фрэнк проскользнул в комнату, меблированную просто и слишком броско, указывая на безвкусие и малообеспеченность, и подошёл к Эмме.

– Я не сильно отвлеку вас, если уточню, что за книгу вы читаете? – спросил он с утонченной улыбкой.

Эмма подняла взор ясных очей, которые засверкали. Он заговорил с ней, и она пыталась затаиться в счастье своём и отяжелить взгляд, чтобы выдать наигранное безразличие. Но у неё не получалось. Открытым локотком она упиралась в подушку, а ладонью с изящно сложенными пальцами подпирала щеку. Неприкрытые до колена ноги, длинные и очень тонкие у щиколотки, возлежащие грациозностью "Махи"⁸ де Гойя: одна за одной – будто замерли в лёгком движении. Та художественная поза, не лишённая замысла, приносила ей кокетливого шарма – с неё хотелось писать портрет. Полукруглый вырез платья выставлял налитую грудь, которая поднималась чувственно и волнующе, и Фрэнк едва дышал от каждого её вдоха.

Эмма сконфузилась и, опустив глаза на обложку книги, снова посмотрела на Фрэнка.

– «Голландские мемуары», – смущённо ответила она, а Фрэнк уже забыл, что принудил её к ответу. Он мужественно совладал с собой.

– И как вы их находите?

– Довольно занимательные.

Взгляд Фрэнка стал осмысленным и загадочным.

– Если вы так интересуетесь Мари де Лафайет, я могу предложить к прочтению очень занятную её работу. Называется «Принцесса Клевская».

– Да очень хочу, – горячо сказала Эмма, спустив ноги в комнатные туфли.

Фрэнк снова улыбнулся и пообещал, что принесёт её завтра, если девушка не откажет ему в свидании. Эмма ликовала всем сердцем, но как и прежде вела себя учтиво, без фривольностей. Они уговорились о времени, когда зайдёт за ней, и он, пожав ей руку с особой нежностью, вернулся в гостиную.

Как только Фрэнк вышел, взбудораженная Эмма отбросила книгу в сторону. Узнав, что молодой О'Брайн придёт на обед, она впервые взяла названный роман в библиотеке отца с умыслом произвести хорошее впечатление (всем угодны образованные девушки с тягой к всепознанию, чего не было у Эммы). Она подпрыгнула от счастья – ей удалось заполучить интерес достойного юноши, и всячески отбивалась от стыдной мысли, что Фрэнк раскусил её небескорыстную затею. Да, она сильно сплоховала, не прочитав и названия книги прежде, чем фальсифицировать, что читает её который день. Но тут же успокоилась. Да есть ли разница, догадался он или нет, если то не остановило его стремления назначить ей свидание? Теперь остаётся поменьше говорить, чтобы укрепить впечатление её блестящей образованности. Пустых болтушек тоже не любят мужчины. А Эмма была нетерпелива в разговоре и легко находила тему даже в самом примитивном. Молчаливость, по её предупреждению, черта людей с бедным языкознанием и фантазией. Потому она, столь одарённая природой к разговору, любила беседовать и производить фурор, используя фразочки той эпохи с французским диалектом района Нейи, куда она дважды ездила на летнюю неделю к кузинам. Знала она и что необходимо одеваться скромнее. Тогда Фрэнк не спутает её очарование с вульгарной доступностью.

Вынашивая план обольщения, Эмма продумала всё до мельчайших тонкостей: как будет себя вести и как пройдёт их прогулка. Если пойдут в кино – она не станет спорить с выбором Фрэнка и снова сыграет себе во благо. Если решат прогуляться по улочкам – она будет восторгаться шумным движением лондонской улицы, незнакомыми прохожими, погодой; при этом делая вид, что не замечает, как реагирует Фрэнк на её чувственность Джульетты. Если же он выберет музей или галерею – с этим будет посложнее. Эмма далека от искусства, исторических моментов и всего того, что даёт обзор великих экспонатов и произведений эстетического блаженства. Но она как-нибудь выкрутится. Он будет ею восхищен.