И затем она заметила выражение лица Беллатрикс. Женщина подняла рамку с фотографией, держа ее обеими руками, глядя на нее самым странным взглядом.
— Что это? — спросила Гермиона.
Беллатрикс дернула головой от внезапности вопроса, однако не отвела взгляд от фотографии в руках.
— Фото из моего детства, — отстраненно ответила ведьма. — Я… Я любила эту фотографию.
От напряженности голоса Гермиона насторожилась еще больше.
Что-то здесь не так.
— Но это не самое ценное, просто глупое фото, сделанное в конце дня… И это… И я здесь не совсем такая, какой была в молодости, — быстро добавила Беллатрикс разочарованным голосом.
Ничего хорошего.
Любопытство взяло верх, и Гермиона посмотрела через плечо Пожирательницы смерти, чтобы рассмотреть странную фотографию.
Она ахнула и чуть не отступила.
Это была фотография Друэллы Джиневры Блэк, обнимающей обеими руками очень молодую Нарциссу и Андромеду. Обе девочки выглядели до ужаса испуганными, они смотрели на последнего человека на фотографии.
Беллатрикс.
Это могла быть только она; даже в детской одежде ее можно было узнать сразу, как и всю известную семью.
И она плакала.
Плакала с улыбкой на лице.
Ее маленькие черные глаза были дикими, безумными, полными огня, о котором Гермиона уже успела позабыть. Девочка, казалось, могла в любую секунду расхохотаться сквозь слезы. Мать и сестры отступили от нее в сторону, испуганные, от чего Гермионе стало еще хуже.
В ту самую секунду, как она взглянула на это фото, она поняла, что за ужасное, холодное чувство наполняло комнату, и она знала причину.
— Это крестраж, — в ужасе выдохнула Гермиона и чуть не сломала нос об локоть ведьмы, мгновенно развернувшейся в ее сторону.
Хорошие рефлексы помогли ей сохранить нос в целостности.
— Что ты только что сказала? — громко потребовала Беллатрикс грубым голосом, сжимая проклятую фотографию в одной руке, а палочку в другой.
Она широко распахнула глаза.
— Это… Беллатрикс, я…
— Что ты сказала? — зашипела ведьма.
Вероятно, ведьма знала значение слова, но Гермиона не была уверена, хорошо ли это для нее.
Темные распахнутые глаза казались дикими, но не так, как на фотографии. Они были полны страха, редко встречавшегося у Пожирательницы смерти.
— Беллатрикс… Я думаю, Сам-Знаешь-Кто заставил тебя создать крестраж, — осторожно произнесла Гермиона.
Она с трудом сглотнула, когда Беллатрикс резко отступила, словно от удара в лицо. Да, ведьма определенно понимала, о чем идет речь, и Гермионе не понравилось то, насколько потемнело лицо Беллатрикс.
— Это то самое ужасное заклинание, о котором ты говорила, и причина, по которой он заставил тебя убить того человека. Не ради подтверждения твоей преданности, а чтобы забрать что-то у тебя. Когда он говорил о самой ценной вещи для тебя, он не имел ввиду фотографию, — пробормотала Гермиона нервным тоном, понимая опасность этой информации. — Он говорил о твоей душе.
— Я знаю, что значит чертов крестраж! — зарычала в ответ на ее нервозность женщина, заставляя Гермиону побледнеть.
Хорошо, да, Гермиона предполагала это, но нервы есть нервы, иногда их сложно держать под контролем.
Пожирательница тяжело дышала сквозь сжатые зубы, словно дикий зверь. Она перевела взгляд с Гермионы на фотографию в подрагивающих руках.
Волан-де-Морт заставил ее не просто убить человека… Но и разорвать душу. Это так неправильно…
Сочувствие перекрыло страх в Гермионе, нараставший от их нового открытия. Сейчас она была в этом полностью уверена; она в секунду признала крестраж, этот озноб по телу и холод, наполнявший комнату, не оставлял сомнений.
Вот почему он так настаивал на убийстве. Если он считал Беллатрикс нестабильной и непредсказуемой, ему понадобился бы рычаг управления. Волан-де-Морт не блефовал, и они все это понимали.
И Волан-де-Морт верил, что душа есть самой ценной для Беллатрикс. Так же, как и при создании собственных крестражей, он взял у Беллатрикс что-то дорогое из ее прошлого и поместил туда частицу души.
Наблюдая за Беллатрикс, Гермиона поняла ход мыслей темного волшебника.
Она вспомнила их разговор; ярость, с которой Беллатрикс объясняла неправильность убийства и его последствия для убийцы. Она, наконец, поняла, почему Пожирательница могла временами быть бессердечной, холодной и злой словно черт, почему она могла пытать и калечить, и в то же время по возможности избегала убийства.
Душа была ценна для ведьмы, настолько ценной, что она отказывалась убивать даже тогда, когда остальные вокруг делали это без всякой мысли, даже тогда, когда сам Темный Лорд приказал ей.
И Волан-де-Морт сделал самое ужасное с этой ценностью; он разорвал ее пополам.
Тишина наполняла комнату. Гермиона не знала, что сделать или сказать. Она хотела утешить Беллатрикс, но разве это возможно? Что вообще можно сказать в подобной ситуации?
Ужасно и так неправильно.
Беллатрикс уставилась вниз на крестраж в пугающем сочетании опустошения и печали на ее лице.
— Раньше я была счастливой на этой фотографии, — мягко произнесла она хриплым голосом.
У Гермионы сжалось сердце от осознания, что ведьма была на грани от слез.
— Мы все были. Моя мать обнимала всех нас, и мы улыбались. Это была одна из немногих фотографий, где мы искренне улыбались. И теперь… — голос ведьмы сорвался от непереносимых чувств.
— И теперь они смотрят на меня с отвращением и страхом. И они должны. Я словно… Словно сошла с ума.
— Ты не сошла с ума, — решительно сказала Гермиона, но Беллатрикс только сжала зубы и усилила хватку на чудовищной фотографии.
Она излучала спокойствие перед бурей, и Гермиона отчаянно пыталась понять, что нужно сделать, чтобы изменить ситуацию, чтобы как-то облегчить тот огромный вес, который лег на плечи Беллатрикс.
Она уже шагнула к ведьме, несмотря на то, что решение было не совсем разумным, и открыла рот, чтобы попытаться утешить всеми возможными способами, когда заметила что-то еще на пьедестале, незамеченное отвлеченной на фотографию ведьмой.
— Что это? — спросила Гермиона.
Беллатрикс даже не среагировала. Она была поглощена вещью в ее руках, и Гермиона закусила губу, прежде чем быстро подойти к пьедесталу.
Отвлечение всегда помогает, не так ли?
Там был маленький сложенный лист бумаги, и Гермиона заколебалась, прежде чем поднять его. Она осторожно развернула оторванный с самого края лист и начала его читать, в то время как Беллатрикс все еще стояла в пугающей тишине.
Взгляд гриффиндорки пробежался по заглавию в начале бумаги, и кровь ее вскипела в жилах, когда она разобрала написанное минутой спустя.
Это была вырванная страница из книги, и слова Эликсир Преданности были выведены жирным шрифтом на самом верху.
Этот… Этот ублюдок!
— Я знала! — воскликнула Гермиона и с нетерпением развернулась к женщине с этой информацией, словно она могла как-то утешить. — Я знала, что ты не безумна, взгляни на это, Беллатрикс…
Она оборвала речь и замерла при виде ведьмы.
Женщина сгорбилась над крестражем. Слезы катились по ее лицу, от чего на стекле в углу фотографии образовалась влага. Она дрожала, и Гермиона никогда еще в своей жизни не видела кого-то до такой степени опустошённого, в особенности Беллатрикс, которая всегда казалась настолько сильной и непробиваемой, настолько гордой и высокомерной, что подобное зрелище было просто немыслимым.
Для женщины это было слишком.
Человек, которого она боготворила, ради которого пожертвовала всем, во имя которого совершала ужасные поступки, заставил совершить ее такое отвратительное насилие над собой, чтобы суметь ее контролировать в безумном состоянии, в которое он даже сам не верил, в которое он сам ее потом толкал.
У Гермионы разрывалось сердце, и она была в отчаянии от того, что не знала, как забрать эту боль.
— Это то, на что мы охотились, ну, знаешь… Крестраж.
