Я одернул себя. Интересно, почему Риг мне кажется более привлекательным, чем Свен? Я как-то привык к тому, что все стремились накачать мышцы, все считали, что чем парень сильнее, физически сильнее, тем лучше. Значит, Свен должен казаться красивее? А вот на самом деле…

Я пригляделся к Свену. Потом к Ригу. А потом стал уж совсем бесстыдно их сравнивать, переводя взгляд с одного на другого. И понял, что они оба были красивыми. Будь я какой-нибудь девчонкой, вполне мог бы влюбиться в обоих. То, что делало Рига более привлекательным, касалось его поведения, того, как он себя держал, как себя вел, как смотрел, как дышал, как поворачивал голову, как говорил. И, конечно, того, что он говорил. Отделить внешность от человека было невозможно, а как человек Риг был без сомнений гораздо более красивым…

Что за чушь! Я вдруг испугался. Я, парень, рассуждаю о красоте других парней! К своему стыду я понял, что смотрю, как они одеваются, вспоминаю, как оттопыривали их члены трусы, и при этом пытаюсь решить, что делает каждого из них красивым. Бред!

Я резко отвернулся и почти бегом направился вон из класса. Прочь от глупых, порочных, извращенных мыслей! В умывальню, чистить зубы!

*

Мы исполнили конкурсную программу великолепно. Серьезно. Гораздо сильнее, чем играли в предыдущем туре. Тем не менее, в финал мы не прошли.

Грустные и подавленные, в молчании, мы снимали с себя теперь уже не нужную оркестровую одежду, так похожую на бутафорскую военную форму, укладывали инструменты, читали расписание «для выбывших участников» и, ненавидя и восхищаясь, тихо завидовали веселящемуся тут же, около нас, оркестру Хёугесунна, победившему в нашей группе.

До обеда оставалось еще полчаса, и я пошел шататься за кулисами местного театра, где, собственно, и проходил конкурс. В Ставангере построили самый обычный провинциальный театр, но мне все равно было интересно.

Почти сразу меня догнал Свен. Рига с ним не было, что и не удивительно — Риг как первая скрипка отвечал за укладку смычковых инструментов.

Мы неторопливо разговаривали, заглядывая в репетиционные залы, рассматривая пылящиеся в коридорах декорации, прислушиваясь к звукам настраиваемых инструментов — начинался полуфинал для фюльке Трёнделага.

Свен рассказывал о своей девушке. Я слушал и почему-то постоянно вспоминал, как он дрочил на меня по ночам, как его мускулистое тело прижималось ко мне под простыней, как через трусы проступал рельеф его члена…

Разговор переключился на то, что не будь онанизма, было бы совсем ужасно. Я про себя ухмыльнулся — Свен фактически признался, что мастурбирует. Тем временем он начал вспоминать придуманные вчера приемы «помощи друг другу». Я подсмеивался. В целом получалась довольно фривольная беседа, для меня еще и сдобренная встававшими перед внутренним взором картинами. Неудивительно, что мой член поднялся.

В этот момент мы проходили мимо какой-то невзрачной двери, и Свен вдруг сказал, что мне нужно обязательно кое-что увидеть. И тут же распахнул эту дверь.

Это была кладовка, тесное помещеньице с обилием щеток и ведер. Все это едва освещалось единственным окошком под самым потолком.

Свен тут же заложил дверь шваброй.

Мне понадобилась секунда, может, две, чтобы понять, что происходит. Я рванулся к двери, но Свен всем телом прижал меня к стене.

— Давай, помоги мне! — пробормотал он.

Я отчетливо почувствовал, что у него стоит. Не сомневаюсь, что и он почувствовал, что мой член напряжен.

— Зачем нам девчонки! — шептал он, прижимаясь ко мне все сильнее. — Зачем нам девчонки, когда есть ты!

Я опять рванулся, пытаясь вывернуться, но Свен был сильнее. Его руки сжали меня, не позволяя двигаться.

— Давай, будь другом! — говорил он лихорадочно, и его горячее дыхание ударяло в мое лицо. — Минутное дело! Что, тебе жалко?!

Одна его рука оказалась на моем животе и теперь заскользила вверх-вниз, ощупывая его. Еще через секунду и вторая рука пришла в движение.

Меня лапали! Самым откровенным способом лапали! Как лапают девчонку!

— Пусти! — выкрикнул я, но Свен не обратил на это ни малейшего внимания.

Его рука перебралась на мою грудь, потом опять рванула вниз на живот.

— Давай, Мати! Помоги мне! Зачем стесняться, ведь мы же оба мужики!

Кричать было бесполезно. Кто еще мог находиться сейчас в этой части здания?

Ладонь, плотно прижимаясь ко мне, опустилась еще ниже. Потом еще ниже. Не успел я опомниться, как почувствовал ее на своем возбужденном члене.

Меня всего колотило от страха, обиды и возмущения…

— Ты же хочешь! — говорил Свен. — У тебя стоит! Так стоит, что аж дрожит! И я хочу! Помоги мне! Давай! Не ломайся! Ты же не девчонка! Чего нам бояться? Чего опасаться?

Его пальцы сжимали через штаны мой член, то соскальзывая на мошонку, то поднимаясь к головке…

Я снова рванулся. Но всего, чего я добился — Свен придавил меня лицом к небеленой кирпичной кладке. Его сильное тело прижалось ко мне сзади. Руки заскользили по моей спине, плечам, ногам и почти сразу же сжали зад. Жадные ладони закружили по ягодицам.

— Ты же лучше любой девчонки! — бормотал Свен. — Ты такой красивый, Мати! Давай же, помоги мне!

Он вдруг позволил мне оторваться от стены, и я было обрадовано шагнул к двери, но Свен дал мне лишь одну секунду относительной свободы и, когда я оказался в центре кладовки, тут же сжал обеими руками.

— Давай, не стесняйся! Мы же оба парни! Тебя же не убудет!

Его руки стали пригибать меня.

— Ну же, Мати, друг, не ломайся, ты же не девчонка! Мы же оба мужики. Это минутное дело! Ты это делаешь, я знаю, так сделай это для меня!

Пальцы прямо через брюки попытались пробиться в бороздку меж моих ягодиц. Вторая рука уже расстегивала мой ремень.

— Ты такой красивый! Я тебя так хочу!

Свен наваливался на меня всем телом, пригибая все ниже и ниже.

— Давай, — слышал я бормотание за спиной, — пригнись, дай свою задницу! Пожалуйста, Мати!

Я вдруг понял, что он хочет, чтобы я уперся руками в противоположную стену и так стоял, неподвижно и покорно. А сам, похоже, собирался войти мне в зад. От одной мысли об этом меня начало трясти. Я знал, что выворачиваться из этих сильных рук бесполезно.

Я опять подавил в себе паническое желание трусливо завизжать, заорать во все горло. Это было недостойно. Да и бесполезно — мы были где-то на задворках театра, театра, где прямо сейчас вовсю играли оркестры.

Ощущение бессилия, ужаса и обиды заполоняли меня. Жадные ладони вызывали отвращение.

— Свен, пусти! Пусти! — сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, по возможности спокойно сказал я.

Может, мой тон его отрезвит? Но тело мое опускалось все ниже, а жадные пальцы уже шарили в расстегнутой ширинке, ощупывая через трусы яйца и напряженный член. Было больно. И очень обидно.

И тогда я ударил Свена. Ногой, назад. Скорее пнул, чем ударил, но он вдруг отпустил меня и согнулся, держась за пах. Я резко развернулся и стал лихорадочно застегиваться.

— Ах ты! — заревел Свен и бросился на меня.

Удар его кулака пришелся мне в глаз.

— Я к тебе как к другу! Прошу помочь, а ты!

Свен замахнулся еще раз, но я бросил попытки застегнуть ремень, выдернул швабру из ручки двери и выскочил в коридор. Удар все-таки догнал меня, я почувствовал боль в затылке и покатился по полу. Парень уже нависал надо мной, и я видел замах его ноги, готовящейся ударить меня по яйцам.

От ужаса, который я испытывал в тот момент, силы мои утроились. Я взвился в воздух и помчался по коридору. Почувствовал удар твердого носка туфли где-то в районе копчика, но удар был по касательной, и я, к счастью, не упал…

Свен не стал меня догонять. Когда я, запыхавшийся, остановился перед дверью в нашу гримерную, его рядом не было…

*

Не заметить фонарь под моим глазом было невозможно. Меня сразу же окружили со всех сторон. Посыпались вопросы. Кто-то протянул намоченный в воде платок. Дирижер, почуяв неладное, прорвался через толпу и стал спрашивать, что случилось.