Потом пришли родители Никитоса, и во второй раз за дни сурка мы поужинали вместе — я горячим чаем на травах, они котлетами с лапшой…

825-й день сурка

— Я подумал, что… — я сглотнул. — Все-таки это возможно — любить женщин и одновременно одного-единственного парня… Ты так не думаешь?

Никитос молчал. Я пожал плечами и склонился над книгой, изрядно осточертевшей мне за эти циклы.

— А ты в какой садик ходил? — вдруг спросил Ник.

У меня от удивления глаза на лоб полезли. Это обычно я сбивался на всякие отвлеченные темы, Никита по своей инициативе такого не делал. Для него работало довольно строгое правило: в кухне мы можем говорить «про жизнь», но в комнате все же придерживаемся Фауста.

Следующий час мы говорили обо мне. На немецком, само собой. Я рассказал Никите и про песочницу во дворе, и про друзей по детскому садику, и про ненавистную пенку на горячем молоке. Потом переключился на школу, поведав о странном географе, ненормальной Светке и кубке по плаванию. Упомянул о лагере, в котором был позапрошлым летом и в котором научился играть в теннис. Прошелся по тому, что хочу стать ученым, исследователем физики времени.

Никита слушал, позволяя себе иногда бросать на меня взгляды. Когда я смотрел в другую сторону, он вообще не отводил от меня глаз. Это, конечно, радовало, но хотелось какого-то продолжения, а его не было…

Сексуальное напряжение между нами постоянно ощущалось. Никита же не предпринимал никаких действий.

Как его подстегнуть? Как еще я могу его подстегнуть?

И в то же время я чувствовал себя счастливым от того, что он так мучается от своей преступной тяги ко мне!

Через час Никитос поднялся, чтобы дохромать до туалета. Нельзя пить столько кофе! А в тот день я сумел влить в Ника две кружки подряд.

Я для приличия выждал секунд двадцать, потом набрал на телефоне Никиты свой номер. По всей квартире разнесся трезвон звонка. Я что-то сказал якобы в трубку.

— Никита, — крикнул я, громко топая к двери туалета, — извини, мне срочно нужно домой. Я тебе потом отзвонюсь! Ладно?

— О’кей, — донеслось из-за двери.

Голос был приглушенный, но в нем отчетливо слышались нотки смущения. У Ника реально на этом пунктик. Он всегда стеснялся, когда я, презрев все приличия, разговаривал с ним через дверь туалета. Ну отливает человек, и что? А что в этом особенного? Почему, собственно, нельзя разговаривать? Особенно для любовников, несколько лет напропалую трахающихся друг с другом?

Я так же громко дотопал до входной двери. Обул кроссы. Щелкнул замком. Топнул пару раз уже на лестничной площадке. Захлопнул дверь. На цыпочках прокрался в комнату и спрятался в углу, за шторой, позади кресла, в которое, по моим наблюдениям, Ник никогда не садился.

Конечно, была большая вероятность ошибиться — Никита мог уйти в свою комнату, спальню или на кухню, но он вернулся именно сюда.

Обвел взглядом пустую гостиную.

— Артем!

Понятно, ему никто не ответил.

Никита проверил входную дверь и обошел остальные комнаты. Вернулся обратно. Бухнулся на диван и включил телевизор. Пощелкал каналами, нашел какой-то древний детектив и отложил пульт. Устроился поудобнее, совершенно расслабившись. Откинулся на спинку, разбросав по ней в стороны руки. Закрыл глаза.

Прошла, наверное, минута, и я решил, что Никитос на самом деле заснул, но он неожиданно открыл глаза, потянулся за пультом и выключил ящик.

Посидел так несколько секунд, глядя прямо перед собой. Его рука приподнялась и поправила член в штанах. Стало хорошо видно торчащий стержень.

Закрыл глаза. Положил ладонь на то место, где сходятся ноги. И застыл в такой позе еще на несколько мгновений.

Потом его рука слегка сдвинулась вверх по члену и тут же немного вниз. Замерла. И стала по чуть-чуть двигаться туда-сюда.

Еще через десяток секунд Ник обхватил через штаны пенис. Сжал в кулак. Сильно, потому что дыхание его сбилось. Ладонь скользнула ниже и сжала яички. Медленно поднялась до пупка. Вернулась на член и опять стала его потирать.

Мой Ник занялся тем, чем все мы занимаемся, когда накапливается слишком много сексуального напряжения.

Я смотрел на лицо Никиты, на его закрытые глаза, неподвижные губы, расширяющиеся ноздри, и пытался представить, о чем Ник сейчас фантазирует. Конечно, он мог себе представлять какую-нибудь девушку из соседнего подъезда. Или ту же Наташу из бассейна. Конечно, мог. Но я был уверен, что думает он сейчас обо мне.

Еще с добрых полминуты Ник сидел, откинувшись на спинку дивана, и несильно водил рукой у себя между ног. Постепенно дыхание его участилось, щеки порозовели, бедра раздвинулись шире.

Никита всегда дрочил сидя. Мог откинутся в кресле, мог принять почти горизонтальное положение, но никогда не ложился полностью. Это была его удивительная черта, которую сейчас, спустя пятьдесят лет, я вдруг вспомнил. Это воспоминание наполнило меня нежностью и тихой радостью. Как такая мелочь могла заставить меня расчувствоваться! Я вспомнил, как мы иногда занимались этим странным сексом — сидели друг напротив друга, глядели в глаза и дрочили…

Никитина ладонь скользнула в спортивки и стала ходить там, внутри, вверх-вниз. Его вторая рука сжалась на краешке дивана.

Может, выйти к Нику? Ну испугается на мгновение, но перед ним ведь появится тот, о котором он сейчас мечтает! Испугается, а потом обрадуется! Что он там себе представляет? Что я перед ним раздеваюсь? Так я на самом деле могу перед ним раздеться! Что я сажусь рядом с ним, подставляя свое тело? Я, реальный я, могу сесть рядом с ним и позволить сделать с собой все, что он захочет! Что я устраиваюсь у него на коленях? Боком? Лицом? Спиной? Я сам хочу устроиться у него на коленях!

Никита слегка приподнялся на диване и сдвинул штаны вниз. Наружу выскочил его невероятно красивый член, твердый, напряженный. Стал виден кустик лобковых волос. Из-под резинки трусов показался краешек мошонки.

Меня ударило, будто током. Я невольно вздохнул, но, к счастью, не слишком громко.

Я чувствовал, что и во мне желание достигает крайнего предела, того, за которым уже невозможно рассуждать и думать. Конечно, скорчившись всего в полутора метрах от Никиты за спинкой кресла, прикрытый только шторой, я не мог заняться тем, чем занимался он, но выдерживать напряжение становилось очень трудно. Воздух явственно накалялся, становился тяжелым, наэлектризованным.

Ник схватил член в кулак и стал его накачивать. Шумно вздохнул. Из приоткрывшегося рта появился кончик языка и облизал губы.

Я глядел на эту картину, изнывая от желания. Напряжение становилось просто невыносимым!

Бедра Никиты раздвинулись, но им мешали штаны, и тогда Ник одним быстрым движением стянул их до самых щиколоток. Обнажились его длиннющие ноги, стройные, ровные, немыслимо красивые. Острые коленки широко разошлись в стороны. Мошонка, сексуальная, манящая, повисла, стали видны прижавшиеся к стволу яички. А еще ниже проглянул самый краешек задницы.

Я снова не смог сдержаться и вздохнул. Наверное, слишком громко, но Ник ничего не заметил.

Ладонь Никиты вернулась на член и стала его накачивать. Над верхним краем кулака часто и быстро замелькала розовая головка. Таз пришел в движение и стал немного, едва заметно подаваться вверх. Живот под футболкой напрягался.

Ник завозился на диване, сполз немного, и его задница оказалась на самом краю, почти в воздухе. Стали видны незагорелые полушария, такие упругие, такие красивые, зовущие!

Кулак теперь ходил очень быстро. Ник тяжело дышал открытым ртом. Пальцы на свободной руке напряглись, впились в диван, побелели.

Никитино тело напряглось, приподнялось над диваном, замерло. Свободная рука метнулась к футболке и дернула ее вверх, обнажив красивый живот с напрягшимися мышцами. И тут же из кончика члена вылетела длинная белесая струя. Она расплескалась по животу, оставив на коже множество перламутровых капель. Несколько попали на футболку.

Следом за первой вылетела вторая, уже не такая сильная, затем еще и еще.