Я уселся на его колени — лицом к лицу, широко раздвинув ноги, сжав между ними его тело, обняв его за шею. Впился губами в губы.

Мы провели некоторое время, целуясь. Мое тело было прямо под руками Димы, и он догадался дать им волю.

Потом я упал на диван, вывернувшись так, чтобы Дима оказался на мне. Кости, весь миллион торчащих твердых костей, все острые выступы, впились в меня, и я не удержался от стона — в основном, боли, но и удовольствия тоже. Почувствовать на себе тело Димона, все тело, разом, было приятно. И боль казалась удачным дополнением к этому удовольствию — вроде соли к еде.

Я закрыл глаза и отдался — ощущениям, которые дарили мне руки Димы, ощущениям, которые дарили мне мои руки. Ласкал острия плеч, твердые крылья лопаток, стиральную доску ребер, шипы позвонков, мячики худеньких ягодиц. А парень целовал меня, и его тело невольно двигалось по мне, доставляя своей твердостью новое удовольствие и новую боль.

Все это происходило у нас с Димой далеко не в первый раз, и я в который раз удивлялся, что все это мне может нравиться. Меня ведь никогда не тянуло к дистрофанам. Не люблю ни качков, ни откровенных доходяг. Но в Димоне эта худоба была настолько красива, что я ею невольно восхищался. Он был практически единственным и при этом ярким и невероятно сексапильным исключением из правила! Наверное, есть люди, которые созданы быть дистрофанами. Именно в таком виде они прекрасны! Именно в своей худобе они и способны вызывать сильнейшее сексуальное желание! Подкачай такой человек мышцы — и магия пропадет. Станет его тело, может, более привычным на ощупь, но потеряет очарование, перестанет быть столь притягательным. Получив опыт с Димой, пораженный своей тягой к нему, я здесь, в петле времени, соблазнил парочку таких же доходяг. Удовольствия не получил никакого. Скорее наоборот. А вот Димоном я всякий раз наслаждался!

Минут через пять лихорадочных зажиманий и поцелуев всего подряд парень сполз с меня на пол, на колени, и сделал вторую попытку мне отсосать. Коснулся губами головки члена, осторожно, легонько, и ничего плохого не случилось. Прикоснулся снова, смелее, и снова прокатило. И тогда он опять вознамерился заглотнуть весь пенис. Пришлось вмешаться.

— Может, я как-то не так устроен, — пробормотал я тихо, тщательно «смущаясь», — но поцелуи здесь, у основания, мне… ну… особого удовольствия не дают. А вот когда ты целуешь… э-э-э… головку… Может, корень… рукой?

С ботаном что хорошо? Он слушается!

Головка моего члена погрузилась в рот Димона, основание члена охватили длинные худющие пальцы, и я снова закрыл глаза от удовольствия. Жаль только, что парень в буквальном смысле этого слова сосал. Обхватил пенис губами и делал сосательные движения. Ох уж эта наивность девственников!

Я стал слегка двигать бедрами, чтобы головка все-таки хоть немного терлась о язык. Волны наслаждения разливались по всему телу, я отдавался им, лишь иногда морщась, когда Дима своими неумелыми движениями причинял мне боль.

Я вдруг представил, что это Никита сосет мне сейчас, и одной этой мысли оказалось достаточно, чтобы все мои ощущения взлетели, вспыхнули, расцветились, взорвались, усилились стократ. Едва я вспомнил о Нике, меня пронзило острое удовольствие, все мое тело напряглось, в меня впились копья наслаждения, и меня, будто океанской волной, накрыло оргазмом. Я, как тот девственник, не продержался и минуты!

Наверняка струи спермы, неожиданные, сильные, обильные, должны были испугать Диму, но я этого не видел. Я был вместе с Никитой, деля свое удовольствие с тем единственным человеком, которого любил…

Когда я пришел в себя, Дима сидел рядом со мной на диване. Одной рукой он мягко, нежно ласкал мое тело, во второй держал тот самый стакан воды — теперь уже пустой.

Я вдруг испугался, что в исступлении мог выкрикнуть имя Никиты…

— Как ты? — осторожно спросил я.

— Я тебя люблю! — прошептал Дима.

Дальше последовали обычные сопли девственника — я тебя люблю, всегда буду любить, мне нужен только ты, я не смогу жить без тебя, оставайся со мной навсегда.

Я слушал, все еще нежась в объятиях послеоргазменного удовлетворения.

Когда Димон стал повторяться, я притянул его к себе, и мы поцеловались.

— Теперь ты уйдешь? — спросил парень.

Он всегда это спрашивал. Наверное, искренне считал, что после одного оргазма люди разбегаются.

Я сильнее сжал ладонями его затылок и снова впился губами в его губы…

Потом мы лежали на диване. Рядом, прижавшись, о чем-то тихо разговаривая. Глаза Димы светились счастьем, он безотрывно смотрел на меня, то и дело целуя нос, щеки, веки.

Потом я задремал…

Я спал, наверное, всего несколько минут, но, когда я проснулся, Димы рядом не было, зато на кухне гремела посуда. За столько раз я уже знал, что Дима, одевшись в нечто, что он называл «домашней» одеждой, варил нам чай и резал бутерброды — не замысловатые сэндвичи, которые так любил Никита, а простые ломтики черного хлеба с кружками дешевой колбасы.

Я вышел в коридор, отыскал в груде одежды трусы и натянул их на себя. Сверху набросил футболку. Вроде и не нагой, и все равно смотрится весьма откровенно — длинные стройные ноги как были голыми, выставленными напоказ, так и остались, футболка их только еще больше подчеркивала, а в трусах было отлично видно стоящий член. Именно то, что нужно, чтобы девственник потерял голову от одного моего вида.

Дима и потерял. Замер с чайником в руке, в восхищении глядя на меня.

— Я… — сказал он. — Как могло случиться, что… Такой красивый парень… И вдруг я…

— Ты себя недооцениваешь.

Когда чай был разлит по кружкам и мы уселись на стулья, я, как всегда в этот момент, изобразил, будто мне в голову только что пришла новая идея. Предложил Диме подняться. Он встал, оказавшись прямо передо мной.

Я приспустил его спортивные штаны с трусами до колен и несколько секунд любовался худющим плоским животом с проступающими мышцами и тонкой дорожкой волосков от глубокого пупка вниз. Провел рукой по торчащими костям. Понюхал твердокаменный член, прыгавший у меня прямо перед носом. Дима смутился, хотел отодвинуться назад, но я его удержал. Чего там смущаться? Димон пах, как пахнет любой юноша, только что принимавший душ, — то есть практически никак.

Потом я сделал небольшой глоток из кружки, подержал горячий чай на языке, проглотил и взял Димин член в рот. Димон вскрикнул, вскрикнул в голос, именно вскрикнул, а не застонал. Вздрогнул всем телом. Его глаза сделались огромными.

Я сделал новый глоток чая. Сжал головку пениса между горячим языком и небом. Пропустил между зубами и горячей щекой.

Новый глоток обжигающего чая, новый вскрик, чуть тише. И дрожь всего тела.

Я знал по опыту, какое это неожиданно яркое и ни с чем не сравнимое ощущение. Диме и обычных минетов еще по-настоящему никогда не делали, а тут такое!

Парень напрягался, извивался, то поднимался на цыпочки, то приседал, рычал, стонал, вскрикивал, его глаза то закрывались, то широко открывались. Руки от избытка ощущений то и дело взмывали в воздух.

Я знал: то, что я делаю, иначе как пыткой не назовешь. Конечно, пыткой наслаждением. Дима был на грани оргазма, но кончить никак не мог, а горячий рот снова и снова сжимал его член.

Я допил чай в своей кружке и без всякого зазрения совести взял Димину.

Вся затея с горячим ртом была моей полнейшей импровизацией, я такого Димону никогда еще не делал. В этом месте я ему просто отсасывал. Сегодня же мне почему-то захотелось сделать Димке что-то необычайное, пусть даже ему и не с чем сравнивать.

Уже под самый конец руки парня отыскали опору в виде моей головы, так что Димин оргазм я в первую очередь ощутил как боль от вырываемых волос. Потом уже были дергания всего тела, напряжение отчетливо видимых при такой худобе тонких мышц, сдавленные стоны и обильные струи спермы.

Наконец, Дима обмяк и повалился на меня. Я подхватил его, но удержать не смог и лишь смягчил падение на пол. Лег рядом.