А как я оказался на практике именно здесь? Я ответил, что мне хотелось быть с ним, с Димой.

В этом месте Димон понял, что разговор сворачивает в какую-то странную, непонятную сторону, и умолк. Даже вернулся к проверке тетрадок.

Затем мы выясняли, что никакого особого дела у меня сейчас нет. И темы для разговора с ним, с Димоном, у меня тоже особой нет. Я просто пришел посидеть с ним.

Через полчаса он уже знал, что я влюбился в одного человека и теперь страдаю. Хожу вот неприкаянный. Ищу человеческого общества. Тот человек такой красивый, такой притягательный, я его очень хочу (мы, мужики, ведь можем так говорить?), а он меня не замечает.

— Так подойди к ней и признайся! — пробормотал Дима с видом знатока женских душ, что выглядело смешно, поскольку он был полным и стопроцентным девственником.

Я в ответ признался, что влюбился не в «нее», а в «него». Ну, так получилось.

Дима удивился, но педагог взял в нем верх, и он мне долго объяснял, что ничего плохого в этом нет, что светлое чувство прекрасно вне зависимости и так далее…

Я напомнил, что главная беда не в том, что я влюбился в парня, а в том, что предмет моей страсти меня не замечает. И красноречиво умолк, глядя на Диму. Тут даже он начал догадываться. Смутился, отвел взгляд, заерзал.

Разговор не клеился, но я продолжал давить, рассказывая, какой красивый и желанный мой «предмет» и как мне обидно, что он меня не видит.

Наконец, начал сокрушенно спрашивать, не потому ли меня тот парень игнорирует, что я урод? Как вежливый человек Димон ответил, что все строго наоборот, я симпатичный. Тут он невольно ко мне присмотрелся, и убедился, что я таки действительно красив, как ангел. По его лицу было видно, что он совсем от себя не ожидал, что вдруг разглядит красоту другого мужчины.

Я спросил, неужели моему «предмету» было бы противно меня поцеловать. «Вот ты, Дима, посмотри на меня! Тебе было бы противно меня поцеловать?»

Парень совсем растерялся и замолчал, но было очевидно, что он сейчас представляет, как меня целует. Позже он мне будет рассказывать, что впервые подумал о сексе со мной, конечно, чисто теоретически, именно в этот момент.

Дима теперь был не в состоянии проверять свои тетради. И обрадованно схватился за этот повод, чтобы от меня сбежать. А я тут же рассказал, что живу рядом с ним. Благо за столько раз я его район знал назубок. Димон совсем потерялся, не смог придумать, что можно противопоставить моему наезду, и через пять минут оказался со мной в одном троллейбусе.

Мы сидели рядом, я всю дорогу прижимался к нему бедром, а Димон откровенно страдал — его привычный мир рушился.

Пока мы шли к подъезду, я наслаждался картиной, откровеннее которой даже представить себе было сложно, — у Димы стояло, причем стояло изо всех сил, а он, вот девственная душа, даже не догадывался, что это видно всем вокруг.

Потом я напросился к нему «на чай». Он понимал, что впускать меня к себе нельзя, но и дать настоящий отпор стеснялся.

В коридоре его квартиры, едва за нами захлопнулась дверь, я прижался к стене и, отводя взгляд, спросил, думает ли он до сих пор, что я не урод. Он что-то пробормотал в ответ. Я снова спросил: действительно ли меня можно захотеть поцеловать? Он потерянно кивнул. Следующий вопрос: ты, Дима, можешь себе представить, как целуешь меня? Он ничего определенного выдавить из себя не смог.

Дальше все было просто, проверено и обкатано.

— Поцелуй меня, — проговорил я тихо и прикрыл глаза.

Дима в замешательстве пригнулся и чмокнул мою щеку. Наверное, просто потому, что не знал, как отказаться. Ну, типа неудобно, человек попросил!

Я тут же его снова попросил. «Поцелуй в губы!»

Дима чмокнул меня в губы.

Я снова попросил. «Поцелуй меня по-настоящему!»

И вот тут Дима впился губами в мои губы. Теперь уже, похоже, не потому, что я на него наехал, а потому что распробовал.

Вот и все! От знакомства до первого поцелуя — два часа! Ну не круто?

Дима потихоньку ловил кайф. Это чувствовалось по его дыханию. Потом оторвался от меня, но я тут же вернул его обратно:

— Еще!

Он снова впился в меня поцелуем…

Когда ему не хватило воздуха и он от меня оторвался, я начал приводить его в порядок. Для начала снял очки. У него ведь симпатичное лицо! А в таких очках получается одно уродство!

Дима не возражал. А когда я сказал «Еще!», снова стал меня целовать.

Пока все происходило на детском расстоянии, будто пятилетние карапузы в песочнице целуются. Однако после шестого или седьмого «Еще!» он, вроде как, решился меня обнять. Другими словами, сжал ладонями мои локти.

Эти девственники! Локти! Ничего себе обнимашки!

Впрочем, было в этом что-то трогательное…

При очередном поцелуе я положил ладони на его плечи. Волей-неволей ему пришлось опустить свои руки мне на поясницу. И, похоже, ощущение живого тела в ладонях совсем выбило его из колеи — оторвавшись от меня, Дима стал что-то говорить о том, как давно он обо мне думал, мечтал, но никак не находил в себе силы подойти.

Вот врун несчастный! И этот поток лжи лился на меня каждый раз!

Я, в свою очередь, говорил то же самое — ты такой красивый, а они, красивые, такие заносчивые, и я так боялся с тобой заговорить! И так далее по накатанной мелодраматической дорожке. Только в фильмах в конце этой дорожки слезы, а у нас — крепкий здоровый секс!

Я взял его ладонь и медленно, так, чтобы он, негодяй, задохнулся, провел ею по своему животу вниз. Димины глаза округлились, целовать меня он забыл, глядел ошалело, но не сопротивлялся. А потом сглотнул — как раз в тот момент, когда кончики пальцев коснулись самой верхушки члена.

— Поцелуй меня! — прошептал я, старательно отводя глаза и подталкивая его ладонь еще ниже.

Он испугался ощущения члена, отдернул руку, но я дал нашему девственнику возможность реабилитироваться и ничего не стал делать. Стоял с опущенными глазами и ждал. И все возвращалось — и губы, и ладонь.

Несколько минут (минут!) Дима просто держал руку у меня на ширинке, а я терпел его медлительность, ловя мазохистский кайф от совращения невинного дитяти и обслюнявливания моих губ.

Потом начались легкие поглаживания, становившиеся все более размашистыми и сильными — но тоже крайне медленно. От прикосновения неподвижной руки до сжимаемого всей пятерней члена — минут пять, не меньше! За это время он обжевал мне губы так, что они стали болеть.

Но было приятно, мне нравилась эта неопытность.

Когда движения Димы у меня между ног стали уж совсем грубыми, я, не отрывая своих губ от его, взял эту обезумевшую руку. Она сразу обмякла, совершенно не сопротивляясь. Глаза парня испуганно уставились на меня. Наверное, он подумал, что сделал что-то не так. Я же медленно повел его ладонь вверх, под футболку, по ставшей чувствительной коже живота, по ребрам, к одному из сосков. И там оставил.

Все повторилось — нерешительное, легкое касание без движений, потом робкие попытки двинуть пальцы туда-сюда и, наконец, лихорадочное тискание всего, что можно обнаружить у парня под футболкой.

Еще через некоторое время (а прошло уже, наверное, добрых полчаса после первого поцелуя) я еле слышно, «смущаясь» и «сгорая от стыда», попросил, чтобы он снял с меня эту самую футболку. Дима нерешительно потянул за ткань, и я поднял руки, чтобы ему было удобнее. Деваться Димону было некуда, и через секунду я остался по пояс голый.

Тут инстинкты взяли свое, и парень начал целовать меня с новой силой — губы, шею, плечи, ямочки над ключицами. А еще через мгновение прижался ко мне всем телом, реально распластав меня по стене в своей прихожей. Я почувствовал его каменный член, худое твердое тело, многочисленные торчащие кости и невольно застонал. Мне это нравилось, без всякой игры нравилось.

Теперь уже руки Димки сами порхали по мне, а губы, не отрываясь, целовали все подряд — от ушей до пупка.

На мгновение вынырнув из эротической пелены, уже окутывавшей меня, я стал расстегивать пуговицы на его уродской рубашке. Дима, как всегда, смутился — он стеснялся всего в своей внешности, даже одежды. Впрочем, я бы тоже ее стеснялся. Лучше ходить голым, чем надевать, гм, это!