– Ну, чё ты меня интригуешь? Рассказывай…

– Помнишь, что мы людей засунули на Дон?

– А-а-а, – с облегчением выдохнул Глеб. – Я думал страсть какая. Чё им будет? Надо только радоваться. Живи, как первобытный человек. Никто не помешает.

– Кроме карантина. Ты знаешь, что изолировали не только город. По всей границе области стоит оцепление. Ни туда, ни сюда. Карантин на три недели.

– Что ты предлагаешь?

– Надо их вытаскивать.

– У тебя есть «окно» на границе?

– Придётся злоупотребить положением. Сначала достать билеты на Москву. О-ой, представляю, что меня ждёт! А потом как-то вывезти.

Андрей замолчал, мысленно перебирая кабинеты, коридоры, лица.

– Ищи Влахана. Будет упираться, скажи: морду набьём. Выезд – на пятницу.

– Эт уже завтра.

– Как? Не может быть!

Казарин вскинул взгляд на календарь. Пятница, действительно, была уже завтра.

Всю оставшуюся часть дня он не давал остыть телефону. Вот когда пригодилось умение добиваться нужного не мытьём, так катаньем. Начальник отделения дороги приказал ни с кем, ни под каким предлогом не соединять. Для высшего руководства была «вертушка». Для остальных – он перестал существовать.

Андрея некоторое время «пофутболили», пытаясь послать по кругу. Но надо было знать Казарина. Друзья не зря говорили о нём: «Андрей, если захочет, слона за хобот на пятый этаж приведёт». Где лестью, где металлом в голосе он достиг ушей начальника отделения дороги. Тот его, конечно, знал и приготовился с мучительной опаской отказать, когда Казарин попросит билет.

Но Андрей не стал ничего просить. Наоборот, он сам предложил. И предложение сделал заманчивое: встретиться, поговорить, чтобы потом написать о том, как действует руководство дороги в чрезвычайной обстановке.

Начальник всё равно не мог никуда уходить, а поскольку телефоны приказал отключить, то самое время было побеседовать с известным журналистом.

Отделение дороги находилось от редакции через площадь. Минут сорок Андрей и Главный железнодорожник говорили о неожиданно возникшей опасности, об умелых действиях многотысячного коллектива, о том, что это – хорошая проверка готовности железной дороги к любым испытаниям. «В отличие от областного здравоохранения», – вставил Казарин, вспомнив издевательский взгляд Краснова. Жаль только, многие не понимают, вёл свою линию Андрей, какой ценой спасает этот, седой уже, в генеральском мундире человек страну от возможной опасной эпидемии. «Хорошо, хоть семья да умные люди оценят», – на всякий случай польстил Казарин. Начальник нахмурился, но оспаривать не стал.

– После всего этого надо месяц отпуска – и на Дон! – как бы случайно бросил Андрей. В действительности, сказал не просто так. За те минуты, пока стоял возле секретарши, успел выяснить пристрастия начальника.

– О-о, Дон! О чём вы говорите! Я его вижу-то, когда проезжаю по мосту.

Следующие полчаса они не давали толком сказать друг другу. Перебивали один другого, хватали за руки, генерал пересел за стол к Андрею и стал рисовать самую уловистую, но запрещённую (браконьерскую!) снасть – «кольцовку».

Потом Казарин рассказал, что такой же, как они с генералом, страстью болеют и его коллеги – московские журналисты. Отправил их на Дон, а в понедельник двоих вызывают на работу. «Сами понимаете, мы – журналисты – люди подневольные. Когда самое большое начальство (поднял глаза вверх) пошлёт, всё бросай и мчись».

Из кабинета начальника отделения дороги он вышел с тремя билетами в купейный вагон.

С начальником областной Госавтоинспекции полковником Цветковым договориться было легче. Андрей несколько раз писал про него статьи, ездил в рейды, поддерживал гаишников репортажами. С подачи Цветкова Андрея наградили значком «Отличник милиции». Он называл его Орден внутренних дел. Даже звонил Казарин Цветкову не всегда через секретаршу – знал прямой телефон.

– Борис Иваныч? Ваш летописец Пимен. Да-да, Казарин. Зайти или обсудим по телефону?

Он рассказал о ситуации. Особо выделил, что руководство железной дороги отнеслось с пониманием к трудностям застрявших на Дону журналистов.

Цветков пообещал выписать пропуска на два мотоцикла с пассажирами и отдельно для Казарина спецпропуск с красной полосой. Она означала: данное лицо проверке не подлежит. Сказал также, что будет предупреждён пост на выезде из города.

Чем ближе подъезжал Казарин с друзьями к посту ГАИ у границы города, тем больше транспорта стояло на обочинах. Возле самого поста вся дорога была забита грузовиками, легковыми машинами, мотоциклами. Люди показывали милиционерам какие-то бумаги, совали удостоверения, кричали, упрашивали. Одуревшие от жары и ора гаишники вытирали пот с красных лиц и уже никому ничего не отвечали. Молча ходили вдоль перегородившего дорогу барьера с автоматами, опущенными дулом книзу.

Через несколько метров дорогу перекрывал такой же барьер, но с другой стороны. Там машин было совсем мало. Видимо, основную часть отрезали ещё на дальних подступах.

Между барьерами ходил капитан.

Не доезжая до самого столпотворения, Андрей крикнул Глебу в ухо, чтоб тот остановился. Казарин и Пустовойтов любили ездить вместе. Владька Филонов сразу встал сзади.

Андрей бросил шлем в коляску, пошёл пробиваться к капитану. Но дорогу ему преградил лейтенант с автоматом. «Куда прёшь?» В другой раз Казарин выдраил бы этого лейтенанта. «Фамилия! Звание – чётко! А вот вам моё удостоверение. В руки не брать! Мне что, звонить полковнику Цветкову?»

На этот раз было не до воспитания.

– От полковника Цветкова к капитану!

Капитан услышал фамилию начальника, подошёл.

Казарин показал пропуска на мотоциклы, подписанные начальником областной ГАИ, свой – с красной полосой. Подумал и достал редакционное удостоверение, в которое заранее вложил удостоверение «Отличника милиции». Последнее особенно произвело впечатление на капитана.

– Наш, што ль?

– Ваш, ваш. Спецзадание. Вывозим группу московских журналистов.

Капитан с подручными проделали коридор через людскую толпу. Глеб с Филоновым, не обращая внимания на крики раздражённых людей, быстро проехали раздвинутые барьеры. Казарин прыгнул на заднее сиденье пустовойтовского мотоцикла, и «спецподразделение», как его называл орущей толпе капитан, помчалось по пустынной дороге.

Это была необычная езда. Шоссе, по которому всегда в обе стороны двигалось много транспорта, было абсолютно пустынным. Изредка появлялся какой-нибудь грузовик на перпендикулярной сельской дороге, пересекал шоссе и, пыля, пропадал у горизонта. Жизнь шла, но за пределами большой транспортной артерии.

Часам к семи вечера мотоциклы дотарахтели до знакомого мужикам повёртка к Дону. Дальше надо было двигаться по берегу, вдоль реки. Искать стан. Обычно станы попадались часто. Люди приезжали рыбачить на выходные, немало людей проводили на Дону отпуска.

Сейчас проехали по берегу с километр, но ни одного стана не встретили. Остановились.

– М-м-может, они в-в другую сторону у-ушли? А м-мы п-прём не туда.

– Глеб им рисовал идти сюда, – сказал Казарин. – Тихо!

Неподалёку что-то звякнуло, потом – голос:

– Куда, стерва, прыгаешь? Опять в песке…

– Э-эй! – крикнул Пустовойтов.

– А-а-а! – откликнулось метрах в пятидесяти.

Раздвигая кусты, городские быстро пошли на голос. Место для стана «фарфористы» выбрали удачное. Большую поляну почти со всех сторон обступали высокие деревья: клёны, тополя, вязы. Кривые стволы простирали «руки» так, что сверху поляна была закрыта ветками от солнца. В разрывы между деревьями к поляне подходили, где плотные, где редкие кусты тальника.

Передняя часть поляны свободно открывалась Дону. Вода была недалеко – метрах в десяти. Мелкий, почти белый песок полого уходил к воде сразу от поляны.

Противоположный берег был крутым, обрывистым и, к удивлению впервые попавших сюда, не бурым, не рыжим, не зелёным, какими бывают каменистые, глинистые или заросшие кустарником берега, а белым. Правда, не сплошь белым, а местами с зеленью, но белый цвет был главным. Здешние жители, а от них – рыбаки, называли крутые берега меловыми горами, и кручи оправдывали своё название. Кое-где они были выпуклыми, как животы великанов, потом «животы» уменьшались, «худели» и над рекой вставала ровная, высотой в десятки метров стена из мела.