Мотоциклы отпадали. Оставался единственный путь – отправить подмосковных гостей автобусом.

Казарин снова позвонил Глебу. Договорились: когда объявятся рыбаки, подойдёт и Пустовойтов – он работал в нескольких минутах ходьбы от редакции.

Примерно через час снизу позвонил вахтёр:

– Андрей Петрович, тут к вам люди. С утра приходили. Сейчас с какими-то мешками, удочками.

– Спускаюсь, Максимыч.

Казарин позвонил Пустовойтову: двигай скорей ко мне. Взял несколько листов чистой бумаги и попрыгал вниз по лестнице.

– В общем так, Валентин Иваныч. Сами виноваты. Надо было хоть позвонить. Мы бы подготовились. А то ни я…

В это время в вестибюль вошёл высокий, плотный мужчина, одних лет с Казариным, темноволосый, с неожиданно яркими голубыми глазами.

– … ни вот Глеб Семёныч… Знакомьтесь. Мой друг: Глеб Семёныч. Тоже рыбак. Что означает: наш человек. Короче, мужики: поедете на автобусе.

Он взглянул на приезжих. Захаров и художник довольно улыбнулись: на чём угодно, лишь бы скорей к воде. Небывалая жара домучивала их. Но горбоносый хмуро сдвинул чёрные брови: видно, он рассчитывал на более джентльменскую доставку.

– Зато отдаём вам своё лучшее место, – с лёгкой обидой сказал Андрей. – Глеб, нарисуй им.

Пустовойтов стал объяснять, куда идёт автобус, где выйти, сколько пешком до Дона.

– Вот здесь, возле устья пересохшего ручья, выбирайте место.

– Вы на сколько приехали? – спросил Казарин.

– Как всегда: на двадцать дней, – ответил малость повеселевший горбоносый. Путь показался не сложным.

– Главное – с вами встретились, – уже торопясь сказал Валентин Иванович.

– Эт вам повезло, ребята, – неодобрительно покачал головой Казарин. – Могли бы поцеловать пробой и вернуться домой. Ну, пошли, пошли.

Схватив связку удочек, он заторопил людей.

– Быстрей на автовокзал. Он здесь рядом. Я позвонил. Заказал вам билеты. Сказал: журналисты приехали. А то будете сидеть, пока от жары не сваритесь. Но в пятницу вечером ждите… Проведаем.

Вернувшись в редакцию, Казарин сразу пошёл в отдел писем. По понедельникам почта была внушительная. Летом, правда, поток несколько усыхал, но всё равно мешок писем приносили. При населении области в два с половиной миллиона человек и тираже газеты в 230 тысяч экземпляров желающих откликнуться на критическую публикацию и тут же пожаловаться на свою беду всегда хватало.

Письма в отделе сортировали. Основную массу направляли в соответствующие организации и органы власти с дежурной припиской: «Для принятия мер и ответа автору». Небольшую часть – самые выгодные письма: по лёгкости проверки, по курьёзности фактов – оставляли заведующему отделом. Пётр Ильич Михайлов готовил для субботних номеров сатирические подборки. Подписывал их «Пётр Пим».

Остальная почта, в зависимости от тематики, рассылалась по отделам. Отделу быта, в котором работал Казарин, писем всегда доставалось больше всех. Но он норовил, особенно по понедельникам, порыться в отложенных для Михайлова письмах. На что благодушный, попивающий и порой робкий Пётр Ильич не обижался. «Дерьма, Андрюша, на всех хватит», – говорил он на извинения Казарина.

Войдя в отдельную комнату Михайлова (две других занимали сотрудники отдела), Андрей поднял руку, чтоб произнести своё обычное приветствие: «Здорово, Пимваленок!» Но Михайлов опередил его. Продолжая слушать кого-то по телефону, он приложил палец к губам.

– Хорошо… Хорошо… – сказал встревоженно в трубку. – Мы постараемся узнать. Хорошо… У вас какой телефон? Из автомата? Хорошо… До свидания.

– Ктой-то тебя с утра расстраивает, Пётр Ильич?

– Не поверишь, Андрей. Мужчина говорит: в городе холера.

– А чумы у него нет? Какая холера? Она в средних веках осталась.

– Сам не пойму. Соседа в больницу увезли, а там сказали: холера.

В это время в дверь вплыла высокая пышнотелая секретарша редактора Лидия Фёдоровна.

– A-а, и вы здесь, Андрюша! Всех вызывает Алексей Митрофанович.

Имя и отчество редактора газеты Малько она выговаривала чётко, с установившимся раз и навсегда любовным уважением.

Казаринский начальник – заведующий отделом быта, ещё не приехал из отпуска: прохлаждался где-то в Англии. Поэтому на заседания редколлегии обязан был ходить Андрей.

С подтырками, шутками все вызванные столпились в приёмной. Но едва вошли в кабинет редактора, как на лица моментально навесили одинаковые, словно униформа, выражения озабоченности. Малько был суровый, до самодурства крутой человек. Не терпел ошибок в материалах, безжалостно наказывал попавшихся «по пьяному делу» и когда поднимал тяжёлый взгляд из-под седых бровей на виновного, не каждый отказывался потом от валидола.

Сейчас Малько был явственно не в себе. Он то начинал снимать чёрный пиджак, то снова поправлял его. Обычно в эту жару Малько ходил по редакции, как все: в рубашке с коротким рукавом. Строгий, официальный пиджак надевал, когда ехал в обком партии. Там работали кондиционеры, и первый секретарь требовал, чтоб все были одеты «как положено». Выйдя из здания обкома в уличное пекло и сев в машину, Малько немедленно снимал пиджак и на четвёртый этаж, в редакцию, поднимался, неся его в руке. В приёмной отдавал Лидии Фёдоровне.

Теперь Малько прямо в пиджаке дошёл до кабинета и никак не мог сообразить, что с ним делать дальше.

– Я был на бюро обкома…

Редактор остановился, глотнул воздух.

– Леонид Сергеич собрал… Экстренно.

Снова замолчал, оглядел всех расширенными глазами.

– В городе холера!

Кто-то нервно хихикнул. Несколько человек в недоумении переглянулись. Но большинство уже не с наигранной, а с настоящей озабоченностью уставились в багровое лицо редактора, над которым дыбился седой хохолок.

– Нам надо определиться, что писать и как. Слово «холера» употреблять нельзя.

– А «чума» можно? – меланхолично спросил Казарин. Он был уверен: произошла какая-то ошибка, и попробовал разрядить обстановку. Но Малько прожёг его гневным взглядом. Редактор благоволил к Андрею, однако зарываться не позволял никому.

– Острая кишечная инфекция! Болезнь немытых рук!

– Но ведь мы так пишем о дизентерии, – подал голос Михайлов.

– И об этой… Также про неё будем. Сейчас готовятся чрезвычайные меры. Важно не допустить паники. Нет никакой холеры! Есть кишечная инфекция. Андрей Петрович…

Казарин в это время повернулся к заведующему отделом промышленности и транспорта. Тот стал говорить Андрею, что чрезвычайные меры остановят жизнь в городе.

– Казарин! Я к вам обращаюсь! Немедленно свяжитесь с облздравом. Надо статью. О профилактике этой… инфекции. Лучше статью самого Краснова.

– Когда?

– В номер.

Судя по тому, как секретарша сразу соединила Андрея с Красновым, Казарин понял: заведующий облздравотделом ждал звонка из редакции.

– Готовим, Андрей Петрович. Два варианта набросали. Где-нибудь через час пришлём.

– Нет уж, давайте я сам приеду.

Он хотел подробно расспросить Краснова, что за чудо-юдо появилось в городе. Да и только ли в областном центре? Тиф ещё знали по книжкам о Гражданской войне. Но холера откуда могла появиться?

Однако Краснов разрушил все сомнения. Холера. Откуда? Пока не знаем. Есть предположение, что от соседей. Раскопали старое захоронение, 19-го века. Подняли возбудителя. Называется «вибрион». Выявляем контакты, но сразу всех не охватить. Достаточно одной капли воды на посуде, рукопожатия и вы – носитель холеры.

Казарин инстинктивно развернул ладони, с тревогой глянул на них.

– А как она проявляется?

– Жидкий «стул», Андрей Петрович. Непрекращающийся жидкий «стул». Диарея…

– Понос что ли?

– Назовите так. Происходит полное обезвоживание организма и человек за короткое время умирает.

– Ё-моё! А я думал, она осталась в истории, как инквизиция.

– Вот опять пожаловала. Пришла… из истории. Назвать её мы не можем, но опасность большая. Немедленно вводим карантин. Плохо, что туристов много. Июль, жара, немытые фрукты. Возбудитель – вибрион этот – может быть везде.