Таким же столично ухоженным выглядел и Агеев. Но все представления путала звезда Героя Советского Союза и эмблема танковых войск на погонах.

Для участника Отечественной войны он был, по убеждению Казарина, молод. А где танкист мог получить Героя после войны, Андрей не знал. Поэтому разговор о командировке решил начать издалека.

– Николай Иваныч, скажите…

– Какой я вам Николай Иванович! – оборвал Агеев. – Не знаете, как обращаться?

Казарин состроил сконфуженную физиономию.

– Знаю, знаю… Но я – глубоко штатский человек, товарищ полковник. Я журналист. Меня больше интересуют люди, их судьбы. Скажите, о вас писали? Вот вы – Герой Советского Союза. За что получили?

Нахмуренное лицо Агеева посветлело.

– За Курскую дугу.

– Как! – удивлённо воскликнул Казарин. – Вы воевали? Сколько же лет было, когда дали Героя?

– Двадцать.

– О вас писали?

Полковник с интересом посмотрел на «партизана» в лейтенантских погонах. Обычно этих людей не удаётся подтянуть даже за долгие трёхмесячные курсы. Гимнастёрки сидят мешком, животы нависают над ремнём, брюки мятые, пилотки напялены на головы, словно ими хотят согреть уши.

А у этого пилотка сидит как надо: верх острый, сама на бочок; на гимнастёрке спереди ни одной складки; сапоги, хоть и солдатские, но начищены до тусклого блеска.

– Писали, – неохотно сказал Агеев, и Андрей понял, что писали давно и, скорее всего, мимоходом.

– Надо будет о вас рассказать, Николай Иваныч. Сделать хороший очерк. Сейчас друзья просят съездить на фарфоровый завод… Вот отпишусь…

Он быстро глянул, как отреагирует полковник на Николая Ивановича и на слова о поездке. Полковник млел.

– А после займёмся вами, – тоном мэтра закончил лейтенант.

Поездка на завод была в кармане.

– Как же вы без предупреждения? А если б я был в командировке? – спрашивал Казарин то Захарова, то горбоносого, ведя всех троих к себе в кабинет.

– Да мы, случай чего, на автобус – и к Дону, – отвечал горбоносый Сергей Михайлович.

– Не-е… Эт как пальцем в небо. Дон – большой.

– Ну, нашли бы, где удочки помочить, – улыбался Захаров, довольный, что Андрей Петрович его узнал и кажется хочет помочь. А Казарин, пока вёл гостей по коридору, пока рассаживал их в кабинете, крутил в мыслях один вопрос: как отправить людей на Дон?

Ведь он действительно звал Захарова с его компанией к себе. Теперь Андрей всё вспомнил до мелочей.

Сначала с председателем профкома Захаровым разговор не получался. Казарин не знал, в чём заключается его работа, а тот, думая, что приехал знаток профсоюзных дел, которому всё известно лучше, чем самому Валентину Ивановичу, говорил скупо, односложно. Вечером в заводской гостинице, которую сделали из обычной трёхкомнатной квартиры в типовом доме, Захаров достал из холодильника заранее поставленную туда водку, порезанную колбасу, хлеб, овощи. После третьего иль четвёртого налива кто-то из двоих зацепил рыбалку. И понеслось. Про случаи. Про снасти. Про места. На время забыли даже о водке. Вспомнили. Налили. Казарин поднял рюмку.

– За хороших людей.

– Эт за кого?

– За нас, конечно. За рыбаков!

– A-а, это верно. Хотя жена говорит: нет другого дурака, окромя как рыбака.

Выпили, презрели захаровскую жену. Валентин Иванович – гримасой и взмахом руки, но таким красноречивым, что Казарин опешил: зачем живёт, если настолько отвратительна? Сам он был холост. Вернее, разведён. Упивался свободой, крепким здоровьем, выносливостью племенного жеребца в постели. Последнее, как кроликов к удаву, притягивало женщин: хоть свободных, хоть замужних, в результате чего менял он их с азартом, но без вражды.

После упоминания о жене разговор перетёк к житейским делам. Казарин был человеком болтливым, открытым и хвастоватым. Рассказал, откуда сам, как попал на фарфоровый завод (конечно, без особых подробностей), дотошно попытал Захарова.

Все остальные дни командировки влюблённый председатель профкома не отходил от Андрея. А тот, не скрывая, что ничего не знает о фарфоровом производстве, прошёл с расспросами весь технологический путь. В цехе сырья тёр в пальцах белую глину – каолин, глядел на обжиг в муфельных печах. Но особенно долго стоял возле художников. Больше всех ему понравилась работа Игоря Кузьмина – он сейчас ясно вспомнил ловкие движения кисти, чёрную тесёмку на голове у парня, чтобы не распадались белокурые волосы. Художник настолько привлёк Казарина, что он предложил председателю профкома позвать его на последний ужин. Уехать Андрей мог бы и вечером: в Москве переночевать у Орловых, а утром, на метро, в институт. Но к нему уже второй раз должна была прийти секретарша главного инженера. Упустить такую возможность он не мог.

После недолгого разговора о производстве Захаров опять упомянул рыбалку. Весь оживился, карие выпуклые глаза заблестели. Андрей сразу подхватил волнующую тему. Пожалел мужиков: где вам здесь, в Подмосковье, ловить?

– А мы тут не ловим, – сказал художник. – Ездим в Астраханскую область. На Волгу. Каждый отпуск туда.

– Подлещик, густера, судачок, – важно сообщил Валентин Иванович. – Прямо там солим, сушим.

Казарин снисходительно усмехнулся:

– Густера-а… У нас её рыбой не считают. Мы едем на Дон. За два дня по полмешка. Лещ… как вон та сковородка. Зобан…

– А это кто такой?

– Хрен его знает. Вроде гибрид леща и краснопёрки. Тоже по кило, по полтора.

– Вот бы куда попасть, – с завистью произнёс художник.

– А что! Приглашаю!

Казарин уже немного опьянел, его понесло: он любил чувствовать себя значительным.

– Приедете поездом, рядом с вокзалом редакция Областной газеты. Встречу. Отправлю.

«Встречу», – мысленно пинал он себя теперь. «Отправлю».

– А вещи-то ваши где?

– В камере хранения. Удочки, рюкзаки.

– Ладно, мужики. Идите погуляйте часик-полтора. Я пока что-нибудь придумаю.

Главное в хорошей рыбалке – уловистое место. Такое место на Дону у Андреевой компании было. Они там ловили рыбу почти каждые выходные. А Глеб Пустовойтов – самый близкий из казаринских друзей, уезжал туда с женой и двумя девчонками даже в отпуск. Но как переправить подмосковную троицу?

Андрей позвонил Глебу: у того был мотоцикл с коляской. Пустовойтов удивился: «Ты что, Андрей? Меня никто не отпустит». Он работал ведущим конструктором в проектном институте. Казарина как-то поразило окончание рабочего дня здесь. Он сидел в пустом вестибюле, ждал Глеба. Стояла тишина. Казалось, в большом здании вообще нет людей. Ровно в шесть пронзительно зазвенел звонок. Казарин не успел встать, а по лестницам уже грохотали, шаркали, цокали торопливые шаги. Похоже, люди заранее прекратили работу и только ждали звонка. Тогда Казарин в очередной раз вспомнил профессора Вяземского, по учебнику которого готовились все журналисты страны. «Вам никогда не придётся снимать табельный номер в проходной. Вы – люди свободной профессии».

Как многие их преподаватели, Вяземский не знал реальной газетной жизни. А в ней было всё: и книги прихода-ухода в приёмных редакторов, и жёсткий, почти военный график сдачи оперативных материалов в номер, а затем самого номера в типографию. Но вместе с тем номерки, действительно, никогда не снимали и даже самые капризные редакторы, требовавшие без опозданий приходить на работу и строго по времени уходить из редакции, не могли уследить за свободным перемещением сотрудника в пространстве и времени. Что ни говори, а всё-таки работа, близкая к творческой.

Переговорив с Пустовойтовым, Андрей задумался. Даже если бы Глеб согласился, одного мотоцикла мало. Нужен второй. Он есть – тяжёлый мотоцикл «Урал», тоже с коляской, ещё у одного казаринского компаньона по рыбалке – Владьки Филонова. Но сначала надо найти Владьку, что непросто, – прорабы по стройке не бегают с телефонами. Потом – уговорить. Филонов был капризен, что порой вызывало сильное раздражение товарищей. Но Казарин понимал истоки этого и был, в отличие от других, более снисходителен. Владька с детства заикался и, расценивая это как свою неполноценность, норовил заставить людей, оказавшихся у него в зависимости, выполнять свои прихоти.