На следующий день после лекции он набрал в железнодорожной библиотеке книг про рыб и о природе. Ася Львовна – бугристая, как оплывший огарок, библиотекарша подложила к этой стопе и художественную повесть. Про сёмгу, где она родилась, ну, и жила дальше. Ночами Вдовину стали сниться зеленоватые глубины, время от времени там медленно проходили одинокие рыбы, похожие на акул. Витéля задом отплывал от них, пока не касался пятками мягкой и почему-то тёплой подводной скалы. Но тут появлялось лицо Петра Первого, каким его Витéля видел в «Истории СССР». Левитановским голосом царь гремел: «В конце XVIII века в реке Куре ловили каждый год по десять тысяч белуг, а уже в XIX веке белуги почти не осталось. Браконьеры!..» Круглые глаза Петра были выпучены, как у морского окуня, поднятого из глубин. Жёсткие кошачьи усы сердито двигались. Витéля тревожно ворочался, и вдруг близко раздавался Люськин голос: «Спи, как следует. Ногами всю захолодил. Не знай чего дёргается».

– Пошлём документы на тебя в область, – продолжал Гаврилин. – Хотя дело не к спеху. А ты устрой пока ревизию нашему хозяйству. Говорят, в моторах разбираешься. Мастера у нас аховые. Я лишь мечтаю о том времени, когда охрану природы будут оснащать и ценить, – Гаврилин задумался, подыскивая сравнение, – как, например, пограничников.

Витéля деликатно улыбнулся.

– Не веришь?

Гаврилина скосоротило.

– Будет такое! Вот тогда запоют у нас браконьёры Лазаря!

До конца апреля Вдовин перебрал несколько лодочных моторов. Заодно подремонтировал казённый мотоцикл (свой по-прежнему стоял в углу кухни). А когда отшумел самый дорогой праздник – День Победы, Витéлю отправили в областную инспекцию.

Вернулся оттуда новый инспектор с удостоверением личности, с наганом и твёрдым приказом ни в коем случае не стрелять, если, конечно, кто-нибудь из рыбьих воров первым не сделает дырку во вдовинской фуражке с «крабом», которую он за пол-литра купил в Мурманске у обалдевшего от праздников «бича». А тут вскоре и лёд на реках взломало. По сине-сверкающей глади моря в броуновском движении тронулись льдины. Рыбинспекция перевела ручку своей жизни на «.. товсь».

Под навесом, где Вдовин ремонтировал моторы, Гаврилин собрал своё воинство. Навес стоял близко к обрыву берега. Где-то внизу туго били под скалу невидимые волны. Косыми молниями оттуда взлетали чайки, мгновенье держались чуть выше навеса и с резким криком, словно железом бли́скали по стеклу, падали за скалу. Воинство курило, жадно глядело на колыхающийся ковёр моря. Пять месяцев предстояло этим людям болтаться вдоль побережья, спать и есть, где придётся, от случая к случаю наведываться домой. К концу сезона многие божились, что рассчитаются. Однако, встав на семейный прикол, трудно отходили от летней вольницы. Тяготились преснотой стреноженной жизни, опухали с пересыпу и снова ждали весны, за которой наступали беспокойные дни, нащупывающие разговоры в чужих домах, булыжный звук стаканов в глухоте белых ночей.

С утра, в честь начала сезона, кое-кто выпил. Где брали водку, никто ни у кого не спрашивал. Недавно ввели талоны на продукты: в месяц полагалось две бутылки водки на человека. Но инспектор для рыбаков был поважней большого партийного начальника. Умаслить его – всё равно, что прикормить рыбу у своей лунки.

Под навесом то и дело вспыхивал хохот. Мужчины задирали друг друга, как борзые, рвущиеся с поводков.

Подошёл Гаврилин, пряча в конверт бумажку. Его тоже поддели. Он прыснул, весело отмахнулся, но тут же построжал и начал напутственную речь. Над «браконьёрами» заклокотали громы и молнии. Старший инспектор призывал обрушить всю силу закона на этих недоносков общества, выявлять денно и нощно, карать штрафом и судом. Затем он повернул к рыболовецким колхозам, и Вдовин с удивлением услышал, что здесь тоже надо держать ухо востро.

– Запасы сёмги, как вы знаете, товарищи, ограниченные. Хотя она нерестится в наших реках, хотя мы и строим рыборазводные заводы, растёт сёмга в открытом море. Вдали от наших берегов. И вот некоторые страны сейчас стали ловить её там, не дожидаясь, пока она уйдёт на нерест.

Под навесом зароптали.

– Куда наши-то смотрят! – крикнул полный мужчина лет сорока в очках на одутловатом лице. – Подводную лодку под них – сразу отловятся.

Гаврилин нахмурился.

– Ну, это, Федотов, не нашего ума дело. Нам свою задачу надо выполнять как следует. Тем не менее, – повысил он голос, – у нас есть некоторые товарищи, которые с браконьёром живут в корешах.

Гаврилин потряс конвертом.

– На участке Карнаухова. Ты где, Карнаухов?

– Тут я, – откликнулся тощеватый мужичок.

– Ага! Знаешь ты такого Мошникова?

– Сморя какого! – весело крикнул Карнаухов. – У нас их десять штук в кажном селении.

– А вот такого, – вскипел Гаврилин, – который безнаказанно блудит у тебя на участке!

– Такого не знаю.

– Вот вам, товарищи, и рыбинспектор! Люди знают, мне об этом пишут, – Гаврилин потыкал пальцем в конверт, – а страж порядка не знает!

Карнаухов негромко (для соседей) огрызнулся: «Гласность – в рот ей два весла. С мово ж села человек. Заедят потом». Гаврилин не мог услышать этого – стоял далеко. Но, видимо, догадался.

– Вы чего там шепчете? – тихо произнёс он, и губы его вдруг перекосило. – Может, устали у нас работать?

Под навесом сразу насторожились. Такой поворот сулил крупные неприятности. За недолгое время работы в инспекции Гаврилин уволил несколько человек, а потерять хлебное место, когда в магазинах шаром покати – такому только дурак обрадуется.

– Дак мы… куда он, Альберт Петрович, денется. Помаем мы ево, – засуетился Карнаухов.

– Поймаем. Только без вас. На этот участок направим товарища Вдовина. А вы поблизости от нас поработаете. Глянем, что к чему.

Гаврилин остро посмотрел на Вдовина.

– Согласен, Виктор Николаич?

Витéля решительно кивнул. Он был как патрон, втиснутый со стальным клацаньем в ствол, и готовый выстрелить туда, куда ствол направят. Люська ждала-ждала, что Витéля одумается, пугала уходом, но Вдовина не прошибло. Забрав дочку, она ушла к своим. Витéлина мать – худая, высокая и молчаливая женщина – несла свой крест без жалоб. Однако тут и она не выдержала. Встала в дверях, растопырила руки: «Все люди, как люди, дорожат семьёй и работой, а этот, куда ни ступит, то вляпается. Отец ранетый был, за такого причудника воевал, а ему хочь плюй в глаза – всё божья роса. Жена который раз уходит – как тута не уйдёшь? Ловил рыбу, теперь ему давай людей ловить».

Витéля окрысился на мать, взволнованно закричал: «Не понимаешь ни бум-бум и не лезь! Об государстве надо думать! Доим его, кто ловчей ухватится, а у государства, может, беда».

Поэтому карнауховское отношение к делу Витéле сильно не понравилось.

– Держут тут всяких, – сквозь зубы прошипел он, – потом, извиняясь за выраженье, вещи пропадают.

Стоящий рядом Федотов медленно оглядел Витéлю с головы до ног и хотел что-то сказать, но тут старший инспектор ошарашил его:

– Вы, Федотов, пока вдвоём поработаете со Вдовиным. Участок отдалённый. Там, я чувствую, инспекторским духом не пахнет. Зато браконьёры, душа с них вон! – рявкнул Гаврилин, – живут, как у Христа за пазухой!

Новый дом колхозной конторы стоял над самой рекой в отдалении от всех изб села. Стрельников умышленно велел построить его здесь. Не много было машин в колхозе, но каждая за чем-нибудь да подъезжала к конторе. Из-за этого единственная улица, когда правление занимало дом в самом селе, была всю весну, лето и осень разъезжена до непроходимости. А сюда, по-над рекой катайтесь, сколько влезет. Опять же, колхоз рыболовецкий, главный транспорт – доры, карбаса и лодки. Пристают прямо под окна конторы. Стрельников видит, кто по дому соскучился, а кто делает план на тонях.

План не даёт покоя председателю. Два года колхоз обгонял всех на побережье. Стрельникова начали хвалить в районе и даже в Мурманске. Тыкали им других председателей. Молодой руководитель, недавно принял колхоз, и смотрите, как сумел организовать людей. Не в одних людях было дело – Стрельников знал это лучше других. Но похвалы приятно щекотали. За зимы насиделся в президиумах, узнал много разного народу, в том числе – «нужного». Однако когда дали план на новый год, опешил. Как появились прошлые успехи, не очень опытом поделишься. А тут надо дать сёмги ещё больше.