Солнце садилось где-то в лесках и лугах пологого берега Дона, и светлость сохранялась только вблизи палатки. Удалённый кустарник уже сливался в одну тёмно-серо-зеленоватую массу.

Зато, начиная с середины Дона и дальше, до противоположных крутых берегов, вода сверкала. Словно полотнище тонкого сусального золота, приготовленное для покрытия огромного купола храма, временно положили на гладкую воду, а оно вдруг взяло, да и расплавилось.

– Господи, как хорошо всё это, – тихо произнёс Казарин. Он лежал, подставив левую руку под голову, и боялся шевельнуться, чтобы взглядом не сдвинуть золотого полотнища на средине реки. – Жить бы и жить вечно…

– Хотя бы долго, – также негромко сказал Пустовойтов.

– Долго – это всё относительно, Глеб, – задумчиво продолжал Казарин. – Нищим, бедным студентом я купил книжку Мечникова. Чем её название меня зацепило – «Этюды оптимизма» – сам не знаю. Но я её начал читать. И два открытия сделал для себя… На всю оставшуюся жизнь. О пользе молочнокислых бактерий… они продлевают жизнь… С той поры начал пить кефир. Ненавидел его до этого. Кислища… как сейчас вспомню – морду выворачивает… На нормальный обед денег нет… Спасибо Хрущёву – сделал тогда в студенческих столовых бесплатный хлеб и, кажется, бесплатную капусту… В другом-то он – ба-альшая падла, а в этом – спасибо ему. Хлеб возьму… капусту… На чай наскребу. И обязательно – стакан кефира. Чтобы не скосоротило, добавлял ложки две сахара…

А второе… как раз насчёт жить долго. Мечников был убеждён, что нормальная жизнь человека – 120 лет. Потом ему самому надоедает.

– Хороший срок, – согласился Глеб. – Куда больше?

– Не знаю… Мне, наверное, никогда не надоест. Я вообще считаю: люди должны жить вечно. Надоело? Можно на время прерваться.

– Где же их всех разместить, если вечно жить будут? – спросил горбоносый. – У меня девять машин в транспортном цехе, а шоферов пятнадцать. Это которые на заводе. За ворота выйти, там ещё сто рыл. А по стране – мама родная!

Наконец-то Казарин вспомнил, где видел этого горбоносого Сергея Михайловича. Начальник транспортного цеха! Два раза возил их с Захаровым по городку. Потом отвёз Андрея к электричке с большой картонной коробкой, в которой был упакован купленный под видом некондиции хороший сервиз.

– Это, Сергей Михалыч, вообще не проблема. Мы сейчас… я имею в виду люди, человечество, живём как в начале освоения земли. Ну, разве это дело: дороги в городах – по земле, заводы – на земле, склады – на земле, дома лепят по сто этажей – тоже на земле. По ней гулять надо… по земле. А её заводами и свалками увечат.

Я не знаю, сколько времени пройдёт… может сто, а может меньше, но люди всё, что называется инфраструктурой, уберут в землю. Мы уже свободно можем создавать под землёй помещения, где, благодаря компьютерам, новым осветительным приборам в комнатах будет настоящий дневной свет, здоровый воздух для дыхания, где за искусственными окнами – их не отличишь от сегодняшних на земле, они даже лучше будут, человек увидит, как настоящие, живые пейзажи. Захотел – берег моря… с шумом волн. Захотел – лес. И даже войти можно.

А про всякие склады, заводы, магистрали и говорить нечего. Единственная опасность – тектоническая. Но даже современная наука используется не на всю катушку. Можно подобрать извечно спокойные, неподвижные районы. Появятся неведомые нам сегодня прочные материалы.

Но земля – это маленькая часть возможностей. Океан – вот где могут процветающе жить миллиарды людей. И не надо строить платформы, цепляться за дно. Дома со всеми удобствами, с разнообразными пейзажами за окном, с видом на зелёную лужайку с балкона, можно построить в глубинах океана. Математические расчёты, опять-таки новые, пока незнакомые материалы, современные гироскопы позволят каждому дому, в каком человек захочет жить – огромному или маленькому, «висеть» в глубине воды ровно, не подвергаясь никаким штормам.

Сейчас мы застраиваем, забиваем, уплотняем землю коробками домов, создаём в одной плоскости магистрали, душимся от этого в пробках, а под землёй делай тоннели в разных направлениях, на разных уровнях.

– С-сказки братьев Г-гримм. Научили т-тебя, А-ан-дрюха, сказки ра-асказывать. Только г-где деньги взять?

– Помолчи, Влахан, – грубо оборвал сбитый со своих видений Казарин. И, немного смутясь от этой резкости, добавил:

– Может мы ещё к старости чево-нибудь застанем.

– Ну, если к старости по Мечникову, – примиряюще заметил Глеб, – то застанем. Сто двадцать лет – хороший срок.

– А я вот не могу себе представить, – снова взволновался Андрей, – что такое сложное существо, как человек, исчезает бесследно. Ну, посмотрите: какие тончайшие и необъяснимые, какие скрытые процессы происходят в недрах костяной коробки, когда человек думает!

– Ты всех-то не обижай таким подозрением, – с улыбкой бросил Пустовойтов. – У нашего Влахана вся скрытая работа ума лежит на поверхности коробки.

Филонов услышал своё имя, повернул голову в сторону Глеба. Но, не заметив продолжения, опять подтолкнул стакан художника, наполненный вином.

– Ну, ладно мышцы, кожа, кости – это всё материальное, можно потрогать. А мысль? Вот мы думаем с тобой, видим там где-то… в мыслях, разные картинки, лица… Что это такое? Биохимический процесс? Нет, Глеб, пусть я тёмный, но не могу согласиться, что мысль – не сам мозг, а мысль… может просто сгнить в земле.

От донской воды качнуло ветерком. Костёр вспыхнул, и, как по команде, на всех набросились комары.

– Ё-моё! – вскочил Казарин, отмахиваясь. – Как мы спать-то будем? Палатка на сколько?

– Пятиместная, – ответил Захаров. – Но там десятерых можно уложить.

– Друг на друга, – скабрёзно хмыкнул горбоносый. – Из-за отсутствия женских пар будем спать с комарами.

– Э-э-э, давайте их в-вытравим!

Заметно охмелевший Влахан не на шутку раскипятился:

– Я н-не могу! У меня кровь с-сладкая.

– У тебя не кровь. У тебя «Агдам».

– Те-б-бе всё шутки, Андрей. П-посмотрим, как тебя б-будут жрать.

– После тебя им никого не захочется. Тем более, кусают только комарихи. Всё лучше, чем твоя Нинка.

Все уснули почти сразу. Городские устали за день, да ещё набрались вина. Влахан и художник спали лицом к лицу, время от времени всхрапывая друг на друга. Горбоносый то бормотал, то вскрикивал во сне, толкал лежащего перед ним художника. Самым крайним с этой стороны палатки лежал Валентин Иванович. Он недолго повздыхал, поворочался и тоже уснул.

У другой стены палатки спинами друг к другу лежали Казарин и Глеб. Андрей попробовал пальцем зарисовать на стене палатки светлое пятно от костра, едва видимое через ткань, но голова кружилась и вскоре он уже храпел.

Проснулся Андрей от того, что кто-то сел ему на живот. Не понимая сквозь сон, кто это так охренел – может Глеб спьяна? Он двинул руки вперёд, чтобы столкнуть сидящего. Руки ни во что не упёрлись, упали наземь, а сидящий вроде как шевельнулся и сильно надавил на живот. Казарин, смутно просыпаясь, сел. В животе сперва полегчало, но тут же внутри как будто резанули бритвой.

«Што за чертовщина?» – пробормотал Андрей и, согнувшись, втянув живот, чтобы не повторилась резь, пополз на четвереньках из палатки. Нащупал фонарик, высунул голову наружу. Приподняв её, исподлобья увидел тёмное, всё в серебристых звёздах небо, вдохнул похолодевший влажный от близкой воды воздух и только хотел порадоваться всему этому, как в животе забурчало, где-то в средине его укололо и нечто выпирающее стало давить к заднему проходу.

Схватив фонарик и забыв про кроссовки, согнутый пополам Андрей ринулся как можно дальше в кусты. Едва успел спустить штаны, как из него с треском и рыком понеслось.

«Чё ж это я сожрал? Может Влахан пожалел чаю на огурцы? Скорей, «Агдам» попался… О-о-о! Несёт! Поганый «Агдам»… Дорвались…»

После нескольких приступов стало легчать. Андрей ещё посидел на корточках, улыбнулся в темноте («сижу, как орёл на скале»), и в тот же миг сознание обожгла мысль: «Холера!».