Я чувствую, как закипаю, но изо всех сил пытаюсь быть вежливым и поддержать беседу.

— Ох уж эти няни! Удивительно будет, если она вообще вернётся.

Лицо миссис Банкс покрывается некрасивыми красными пятнами.

— Вы хотите сказать, что я — плохая хозяйка и не могу приструнить слуг?

Я вздыхаю, предчувствуя скандал. Если бы только удалось проскользнуть в гостиную и отгородиться от неё вечерней газетой!

— Вы замечательная хозяйка, дарлинг, слуги от вас без ума.

— Понятно, я слишком мягкотелая, и не могу настоять на своём. И опять по всему дому боярышник! У меня от него начинается мигрень! — миссис Банкс с рыданиями прижимает к лицу кружевной платочек. — Вот и вы задерживаетесь на работе, только чтобы не идти домой! Ужин уже остыл!

— Я поужинал в пабе, дарлинг. Лучше бы я этого не говорил.

Истерика миссис Банкс продолжалась долго: с воздеванием рук и хлопаньем дверьми, со швырянием на пол стопки журналов и угрозами сейчас же, сию минуту, оставить меня пропадать от одиночества, забрать детей и уехать к маме в Йоркшир.

— Прогулка пошла бы вам на пользу, дарлинг, — успел глубокомысленно вставить я, когда крики затихли.

И истерика пошла на второй виток. Выяснилось, что я — плохой, бессердечный муж, чёрствый отец, который только и думает, как избавиться от жены и детей, чтобы развлекаться по пабам со всякими там…

Внезапно миссис Банкс прервалась на полуслове, потом побледнела и, комкая в руках окончательно растерзанный платок, сухо обронила:

— Хорошо. Приятного вам вечера, мистер Банкс. Кстати, если вам интересно, мальчишки Робертсона тоже нет на своём месте со вчерашнего дня. Его тётушка Брилл вся извелась. Утром будете сами чистить свою обувь.

И миссис Банкс, неестественно выпрямив спину, скорбно удалилась.

Я шумно вздохнул. Истерика закончилась бойкотом, а это, по крайней мере, не так выматывает.

В камине потрескивал огонь, и чайник на столе в гостиной ещё не совсем остыл, и булочки с корицей не успели подсохнуть в корзинке. Я почувствовал себя почти счастливым, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

И старался не обращать внимания на нервные гулкие шаги над головой, от которых слегка покачивалась люстра.

Видимо, миссис Банкс решила унести свои обиды на второй этаж.

***

Когда я выныриваю из рисунка, вокруг уже зажигаются газовые фонари.

У Спичечника идёт носом кровь, но он улыбается мне обычной чуть виноватой улыбкой. Не тратя время на поиски платка, я вытираю ему лицо подолом платья.

Ни одной капли не должно упасть на рисунок. Ей пока хватит.

— Мэри, вы ради меня испортили платье! Я никогда этого не забуду!

— Лучше помоги мне.

Я торопливо сгребаю вокруг себя вишнёвые лепестки, фантики от конфет и остальной мелкий городской мусор. Рисунок нельзя оставлять до утра, слишком живым он получился.

— У тебя есть чем зажечь огонь?

— Пожалуйста, леди. Один шиллинг пачка.

Спичечник галантно протягивает мне образец своего товара, и я хмыкаю, оценив иронию положения.

Полкоробка спичек мы тщательно укладываем поверх мусора и поджигаем.

Линии рисунка корчатся в огне.

Это хорошо. Пусть Она знает, что я не сдамся.

Когда догорает последний фантик, я поднимаюсь с асфальта.

— Вы уже уходите, Мэри? — Голос Спичечника звучит грустнее обычного.

— Да, мне пора.

— Что там было, за гранью?

— Смерть. Не-жизнь. Жажда возвращения. Не думай об этом, дорогой. — Я нежно целую Спичечника в лоб. — Спасибо за помощь.

— Мэри… — выдыхает он.

— Мне пора.

***

Госпожа снова зовёт меня. В её голосе угроза, и боль (моя постоянная спутница) тугим змеиным телом мгновенно обхватывает виски. Сожмёт-отпустит, будто играет.

Госпожа торопит.

Ей надоело ждать.

Она говорит, что найдёт другого, более покладистого и верного слугу, который сможет исполнить её маленькую просьбу.

Жизнь за жизнь.

Курица бьётся в предсмертной агонии на кухонном столе — для того, чтобы мы впитали в себя частичку её жизни. Корова, поившая нас молоком, молчаливо и покорно ложится под нож.

Все мы должны чем-то жертвовать.

Было бы лучше, если бы Госпожа забрала мою никчёмную жизнь, но ей нужна другая. Другие.

Скоро солнце станет слишком ярким, и Госпожа потеряет силу.

Значит, нужно спешить.

***

Ещё на подходе к дому чувствую: произошло неладное. След нечёткий, размытый, но защитный круг, ради которого я трудилась не покладая рук, разорван.

Я открываю дверь своим ключом, машинально провожу рукой по косяку, проверяя. Так и есть: на двух гвоздях из пяти застыли капельки запёкшейся крови. На крошечных гвоздиках, самых маленьких среди остальных. Шестой гвоздь выпал и валяется на коврике. Я помню, каким именем нарекала его.

Из гостиной тянет сладким запахом дурман-травы. Мистер Банкс спит, откинувшись на спинку кресла, на подбородке у него застыла тонкая дорожка слюны. Будить бесполезно: к утру проснётся сам, и даже не вспомнит.

Если, конечно, я сумею вовремя предотвратить беду.

Миссис Брилл с порога кухни сверлит меня ненавидящим взглядом.

— Где миссис Банкс? — спрашиваю я её.

— Ушла, — отвечает, будто плюёт мне в лицо.

— Куда?

Рот миссис Брилл расплывается в щербатой усмешке, острые резцы в свете лампы кажутся зелёными:

— Ты уже не догонишь, ведьма.

Я пристально смотрю в зрачки кухарки семейства Банкс. В огромные, на всю радужку, пугающие зрачки Зеленозубой Дженни.

— Тяжело тебе? — говорю с жалостью. — Мелкие речушки все перекопаны, а по большим рекам день и ночь ходят суда. Гудят, пугают. Скажи, Дженни, каково это — жить под человеческой крышей, чувствовать, как по жилам течёт удивительно сладкая, густая и сытная человеческая кровь, но не сметь… ах, не мечтать даже попробовать её, пусть самую крошечную капельку? Ты очень хотела выжить, да, Дженни? Чувство самосохранения оказалось в тебе сильнее чувства голода, ты научилась быть среди людей, служить людям.

Миссис Брилл шипит, но не осмеливается броситься на меня. Мелкая болотная нежить способна нападать лишь на детей. Со взрослым ей не справиться. Тем более со мной.

— Ты скоро подохнешь, ведьма. Госпожа войдёт в силу и уничтожит тебя!

И всё же спиной я к ней не поворачиваюсь.

— Тебе несладко жилось после моего появления, да? Но ты служила семейству Банкс верой и правдой, и я не стану тебя выдавать. Свиная печёнка и говяжья кровь — не самая плохая еда для той, кто стала почти человеком. Защитные амулеты не отзываются на твоё присутствие. Прощай, Дженни!

Она не преследует меня. Потому что я права. Иначе вместо того, чтобы воспитывать сироту Робертсона Эй, миссис Брилл давно бы его сожрала.

Служанку Эллен я застаю в постели в обнимку с коробкой дорогих французских трюфелей.

— Миссис Банкс сама их мне отдала! Леди не ест сладости! — испуганно лепечет Эллен, торопливо размазывая по щекам слёзы и шоколад. — Вы же не станете меня выдавать?

Я коршуном кружусь по её маленькой комнате, но ничего подозрительного не нахожу. Детей увела не она.

Эллен всё ещё жалобно скулит в подушку, когда я захлопываю за собой дверь.

Ну и слуг вы набрали себе в дом, почтенные господа Банксы!

***

Госпожа зовёт меня, но мне нечего принести в ответ на её зов. Мои руки пусты, сердце мертво, а в голове звучит монотонный приказ Госпожи. Она больше не обещает мне исполнения желаний. Теперь моей наградой является жизнь.

Моя жизнь — в обмен на две маленьких бестолковых жизни.

Я добуду их для тебя, Госпожа. Я принесу их к подножью твоей темницы. И ты войдёшь в их разум так же, как вошла в мой. Коснёшься их сморщенных от плача личиков своими жадными иссохшими губами. И наконец-то отпустишь меня на волю.

Сегодня — канун Белтейна. Ночь перед Рождением Солнца.

Пусть оно никогда не коснётся тебя.

***

На втором этаже темно и прохладно.

Комната миссис Банкс перевёрнута вверх дном. Видно, что собирались тут второпях. В раму зеркала криво засунута записка: «Не ищи. Уехала к маме. Забрала близнецов. Джейн и Майкла оставляю тебе».