Не знаю, как она завладела им — смешным неловким лопоухим Робертсоном Эй, воспитанником Зеленозубой Дженни, который начинал краснеть и заикаться, видя краешек чулка из-под подола моего выходного платья. Может, он бродил по стройке, наслушавшись рассказов о кладах, что можно найти в старых холмах? Может, он и в самом деле что-нибудь нашёл — браслет, подвеску или потемневшую от времени золотую монету?

Но Аннис к тому моменту уже пробудилась от векового сна. Ей достаточно было лишь коснуться чужого разума, нашептать, соблазнить исполнением желаний.

Робкий и несчастный Робертсон Эй, что она пообещала — тебе?

Я могу сейчас отступить. Спрятаться за куполом зонта. Ветер переменился, он с радостью унесёт меня подальше от Вишнёвой улицы — к новым приключениям и к новым (живым!) воспитанникам, восторженно внимающим каждой из моих пустяковых сказок.

За моей спиной в коляске спят не-мои дети.

И я делаю шаг вперёд, в объятья Аннис.

Эпилог

Спичечник наливает в крышечку термоса чай и протягивает мне.

— Мэри, вы совершенно себя не бережёте.

Я лежу на траве, что совершенно не подобает делать воспитанной молодой леди в присутствии посторонних, и жмурюсь от солнца.

— Десятая, — говорю удивлённо.

Чай пахнет всеми травами сразу. Кроме, пожалуй, дурман-травы. Этот запах я теперь узнаю из тысячи. Кажется, на неё у меня развилась аллергия.

— Что?

— Десятая жизнь. Из девяти. — Я улыбаюсь. — Счастливое число, не правда ли?

— Восхитительное, — соглашается Спичечник. — Как вам нравится моя новая картина?

Я окидываю взглядом траву, небо, солнце и темнеющий на горизонте лес.

— Вполне подходит для того, чтобы радоваться новой жизни.

— Я торопился, — оправдывается он. — Больше ничего не успел нарисовать. Пейте чай, он по крайней мере настоящий.

— Ты следил за мной?

— Да. Пошёл на Вишнёвую улицу, встал на углу. Думал, что вам понадобится моя помощь. Видел вашу хозяйку с коляской, потом — вас. А потом вы стали обниматься с этим молодым человеком и светиться странным потусторонним светом. Я поднял камень, подошёл сзади и стукнул его по затылку. Не из ревности, вы не подумайте… Ещё чаю?

Я поднимаюсь на ноги. Голова ещё немного кружится, но я должна быть уверена, что в том мире всё обошлось благополучно.

— А потом — быстро нарисовал, что получилось, и перенёс вас сюда. Там дальше, за лесом, много всего интересного есть. Только вам туда пока нельзя.

— Спасибо. За всё.

Мне хочется плакать.

— Мэри, — Спичечник берёт меня за руку и бережно целует в ладонь. — Вы идите и обо мне не думайте. А я вас здесь подожду. У меня в термосе ещё остался чай. И книгу я с собой взял.

— Я вернусь, обещаю.

— Когда-нибудь. Непременно. Вам будет не страшно возвращаться, потому что тут буду ждать я.

Я касаюсь губами его губ.

Над нашими головами меркнет солнце.

***

Потом я разбужу миссис Банкс, придумаю историю про раскаявшегося мужа, который послал меня вслед за нею и близнецами.

Потом в майских рассветных сумерках я провожу их домой, расскажу про свою расхворавшуюся тётушку и поспешу якобы на первый поезд. (Робертсон Эй вернётся под вечер сам. Он ничего не вспомнит о последних трёх днях своей жизни, но на всякий случай пообещает себе не брать в рот ни капли спиртного).

Потом я навещу Холм. Буду долго стоять по колено в разрытой земле и вслушиваться. И ничего не услышу. А новорождённое Солнце будет сиять над моей головой.

Потом я раскрою зонт, и Западный ветер подхватит меня, унося прочь. И где-нибудь, в другой стране и в другом времени, я смогу хорошенько выплакаться.

А пока я опускаюсь на колени перед Спичечником и ладонью, ещё хранящей тепло поцелуя, закрываю его мёртвые прекрасные глаза.