Он кивает:

— Да. Патруль получил сообщение о форпосте талибов и двух пленных белых мужчинах. Они обыскали местность, и нашли, нашли место, где прежде держали Дерека и Тома.

— Держали прежде?

— Их перевезли оттуда до того, как наши военные добрались до этого места. Но есть доказательства, что их держали именно там, — сержант Брэдфорд моргает, колеблется. — Они прочесали весь район, и обнаружили… Они нашли вашего мужа. Он мертв, Рейган. Его останки привезут домой для захоронения.

Я качаю головой. Не в отрицании, а из-за неспособности принять услышанное:

— Том... — это все, что я могу сказать.

— Мне так жаль. Мне очень жаль, — Брэдфорд касается моего локтя.

— И Дерек? — я глотаю слезы. — Его тоже нашли?

Брэдфорд отрицательно качает головой:

— К сожалению или к счастью - нет.

— Что вы имеете в виду?  

— Только то, что его тело не нашли рядом с Томом, так что он, скорее всего, все еще жив.

Я не знаю, что делать или как себя вести. Меня настолько переполняют эмоции, что я не могу их контролировать. «Ох» - все, что я могу сказать.

— Я знаю, что это не большое утешение, наверно, — произносит сержант в раздумье.

Я пытаюсь пожать плечами, хотя бы приподнять плечи:

— Нет, это хорошо. Дерек все еще жив. Надеюсь, это так. Он и Том были очень близки.

Брэдфорд просто кивает. Он перемещает свой вес с одной ноги на другую, теребя в руках фуражку:

— Мне жаль, что я принес вам такую новость. Честно говоря, я боялся. Но я чувствовал, что в долгу перед вами и должен был сделать это лично.

— Спасибо вам, сержант. Большое спасибо.

— Я должен идти. Когда останки Тома вернут на родину, я дам вам знать, и мы вместе займемся похоронами. Я могу позаботиться о нём, если вы хотите.

— Это было бы... кстати.

— Ладно, это потом. Скажите, что сейчас я могу сделать для вас?

Я пожимаю плечами, все вокруг как будто перевернулось с ног на голову.

— Я не знаю…

— Хорошо, тогда, если вам что-нибудь понадобится, просто позвоните мне, — он дает мне ещё одну визитку.

Брэдфорд поворачивается, чтобы уйти, когда я вновь обретаю дар речи:

— Сержант? — он поворачивается ко мне, поднимая брови в немом вопросе. — Жена лейтенанта Льюиса. Как она справляется?

Он, кажется, не знает, что мне ответить.

— Это невозможно, миссис Барретт. Я не думаю, что вы действительно справляетесь. Вы просто проживаете один день за другим. Я хотел бы сказать, что станет легче, но это не так. Мой отец погиб во Вьетнаме, оставив нас с братом и мамой одних. Я был всего лишь ребенком, но я помню, как мама... — он замолкает, качая головой. — Ей было очень тяжело. В конце концов... вы найдете свой способ жить дальше.

Он уходит, а я стою на пороге с открытой дверью, ощущая в воздухе предвестники летнего дождя.

В конце концов... Вы найдете способ жить дальше.

Найду ли я?  

Афганистан, 2010 год.

Я просыпаюсь от выстрелов, криков и шума вертолетов. Сквозь меня мгновенно проносится вспышка адреналина.

Я был заключенным так долго, и уже забыл, что существует еще что-то кроме плена. Мое местоположение постоянно менялось. Мы никогда не оставались в одном лагере более чем на несколько недель, но мне всегда удавалось пронести письмо с собой, скрывая его в одежде. Я не знаю, чего они хотят от меня, однако, меня не убивают, но и не отпускают. Они используют меня для съемок в пропагандистских видеороликах. Меня кормят только, чтобы я не сдох от голода. Не дают забыть о боли, регулярно избивая. Раненое плечо уже давно зажило, но иногда оно всё же ноет и саднит.

Несколько раз я пытался бежать. После последнего моего побега меня избили так, что я был в шаге от смерти. Более-менее восстановился только через несколько недель, и то не до конца. Я попробую сбежать снова, но прежде мне нужно набраться сил.

Только моя мантра поддерживает меня: «Я знаю, что сама выбрала такую судьбу, когда вышла замуж за морского пехотинца. С самого начала я знала, что ты отправишься в бой. Я знала это, и все равно вышла за тебя. Как я могла не сделать этого? Я влюбилась в тебя с момента нашей первой встречи, с первого взгляда, и продолжаю любить тебя все эти годы».

Письмо Рейган. Я повторяю его снова и снова. Часто спрашиваю себя, каково это – так кого-то любить? Я никогда не знал такой любви, и, видимо, уже не узнаю.

У меня было много подружек. На моём недолгом веку мне на крючок попалось немало попок. Это всё военная форма, и тот факт, что я не безобразен. Или… я привык так думать. Теперь кто знает? Я так долго не смотрел на себя в зеркало. Я мочусь в яму, испражняюсь в яму, ем сырое рубленое мясо, лаваш и жидкую кашу из деревянной миски. Я очень редко вижу дневной свет. Так что, может быть, теперь я и уродлив: лицо опухло от нескончаемых ударов ботинками и кулаков, нос сотню раз сломан, скулы треснуты, губы избиты в кровь, брови торчат, часть черепа лысая. Они регулярно бреют меня. Я думаю, чтобы не развелись вши. Мне буквально снимают скальп – ржавой бритвой, которая режет, оставляя шрамы.

Иногда они используют тростник, чтобы бить меня. Вроде бы обычная большая палка, но, мать твою, это невыносимо больно!

Боль напоминает мне – я всё ещё жив. Письмо – ради чего я должен держаться. Не представляю, почему я еще не сошел с ума и не попросил их просто прикончить меня!

«...Из-за этой выходки тебе светили большие неприятности.

Я никогда не предполагала, что встречу тебя вновь, но ты нашел меня. Ты знал моего брата, который в то время был со мной, спустя пару дней ты расспросил его обо мне. Брат ответил, что разрешает нам быть вместе, если я к этому готова, но, если ты разобьешь мне сердце, он разобьет тебе лицо.

Ты появился на пороге моего гостиничного номера, одетый в штатское…»

Гремят выстрелы. Слышен треск штурмовых карабинов, лаянье АК. Рокот лопастей вертолета. Свист ракет.

Я прячу письмо между животом и брюками. Прижимаюсь рядом с дверью. Конечно же, дверь распахивается ударом ноги, и я вижу вспышку оранжевого пламени, слышу крики на пушту, который, в силу обстоятельств, мне немного знаком: «Убейте американца! Стреляйте в него!»

В дверях – фигура с АК, закутанная с головы до пят, так, что осталась только щель для глаз. Он не замечает меня сразу, мешкает, разворачивается, держа автомат на уровне талии. Идиот!

Ребром ладони, как лезвием ножа, я бью его в горло, хватаю дуло АК, дергая его вверх, ударяю коленом в пах – отчаяние делает меня нечеловечески сильным, несмотря на истощавшее от голода тело. Бью головой в нос, раздается хруст. На долю секунды он обмякает, а я выхватываю у него автомат и луплю в лицо прикладом, снова и снова, пока белая ткань его одежды и моя одежда не становятся красными от брызг крови. Он падает, сползая по стене на землю. Я перешагиваю через него и выхожу на улицу, где в темноте полыхает пламя. Внутри теней мелькают тени, стремительные фигуры в пустынных камуфляжах[#_ftn1|[1]]. Над зазубренным горным хребтом сереет, занимается пылающий рассвет.

Я стреляю короткими очередями.

Точность. Координация. Беспощадный натиск. О да, ублюдки, получите!

И тут я понимаю, что вокруг темно, а я одет как талиб и с «Калашниковым». Я срываю с себя их одежду и бросаю ее на землю. Моя белая кожа – мой флаг сейчас. Рискованно, но лучше так, чем быть случайно застреленным солдатами, прибывшими спасти меня.

Я вижу тюрбан и коричневое ложе ствола в окне, и стреляю в это. Бегу к окну, смотрю внутрь. Вижу ещё два лица и оружие. Стреляю в них тоже. Никакого плана, никакой пощады, никакой целесообразности. Просто месть, когда в уже мертвые тела яростно выпускаешь всю обойму.

Я поворачиваюсь на призрачно-тихий звук шагов по песку и вижу перед собой прибор ночного видения, шлемы, компактные автоматы…