Она стоит бледная. Дрожащая. С широко распахнутыми глазами:

— Что?! Дерек, нет… О чём ты говоришь?

Я сжимаю руки в кулаки и произношу самые тяжёлые слова в моей жизни – из всех, которые я когда-либо произносил:

— Том так и не узнал. Он умер, не зная… что ты… не зная… — я зажмуриваюсь, не в силах закончить фразу.  

— Он… он не знал? — произносит она придушенно, её голос слабый, пронзительный. — Он не знал про Томми? Он умер… и не узнал, что уже был папой? — слёзы крупными тяжёлыми каплями ползут вниз по её щекам.

— Да, — я не могу смотреть на неё. — Я очень сожалею, Рейган. Я просто… не сдюжил.

— Как ты мог?! — сначала она говорит шёпотом. А потом бросается на меня. Я стою, а она колотит меня кулачками и бьёт ладонями. — Как ты мог! Он был отцом! Он заслуживал знать! Боже… Боже…

Я ловлю её руки:

— Он был не жилец, Рейган! — кричу я. — У него в животе было три пули. Желудочный сок разъедал его изнутри! Мы были в землянке, в глуши, в окружении талибов. Я был ранен. Нас били каждый день. Том умирал несколько грёбаных недель, а я был вынужден на это смотреть! Я каждый день наблюдал, как, чёрт возьми, умирает мой лучший друг! Я держал его в своих руках, делился с ним своей едой, из тех крох, что нам давали. Он отключался, а когда приходил в себя, вспоминал про письмо: «Прочитай мне письмо, Дерек. Прочитай, Дерек. Дерек, письмо». Ближе к концу он едва мог говорить. Ему было так больно, и всё, о чём он мог думать – ты. Если бы я сказал ему, что ты беременна? Том хранил это письмо, не распечатывая, несколько месяцев. Он носил его с собой на десятки патрульных рейдов. Оно было как талисман для него. Если бы он просто сам… сам прочитал это чёртово письмо… но он этого не сделал. И я не смог рассказать ему о тебе. Я был слишком малодушен. Слишком напуган. Немощен. Слаб. Я не смог бы справиться с тем, что эта новость сделала бы с ним, когда он был не в состоянии ничего изменить. Всё, что он мог – это умереть.

Рейган, крича и рыдая, падает на пол и закрывает лицо руками. Я опускаюсь рядом на колени и трогаю её за плечо, но она отталкивает меня:

— Оставь меня в покое! Просто… пожалуйста. Мне нужно побыть одной.

— Ладно, — я встаю. Отворачиваюсь. — Мне очень жаль, Рейган. Она игнорирует меня, не отвечая, и я ухожу, оставив её плачущей на полу в кухне.  

Когда я просыпаюсь на следующее утро, в доме царит тишина. Смотрю на циферблат будильника: 9.30 утра; я никогда не спала так долго. Вчера, после того как Дерек ушёл, я рыдала до хрипоты. Не в силах подняться, буквально заползла по лестнице к себе в спальню. И плакала, пока не заснула.

Я задвигаю подальше бурю мыслей и эмоций, меня одолевающих, и на цыпочках спускаюсь вниз. На кухонном столе нахожу записку:

Дорогая Рейган.

Томми со мной у нас дома. К нам на пару дней приехали внуки, поэтому он собирается поиграть с ними, и будет у нас целый день. Ни о чём не беспокойся. Действуй, проведи замечательный день.

Ида.

О. Точно. Мой выходной.

Конверт с подарочным сертификатом на столе. Я снова поднимаюсь к себе, принимаю душ, расчёсываю волосы, брею ноги и подмышки, и удаляю волосы в разных других местах. Выглядываю наружу, в зной ранней осени. Слышу звуки со стороны сарая и, глядя туда, вижу Дерека, без рубашки, который разбирает старую крышу. Дранка валится с карниза и падает в кучу. Хэнк стоит на земле и руководит работой, трое его старших внуков разгребают завал, грузя отслуживший материал в огромный красный мусорный контейнер, а также носят наверх по лестнице на крышу квадратные поддоны с тем, что, как я предполагаю, является новой черепицей. Дерек видит меня, распрямляется, опираясь на инструмент, которым убирал старое покрытие. Даже отсюда я чувствую его смятение. Он не машет приветственно, просто смотрит на меня.

Сейчас я не могу разбираться с ним. Просто не могу. Поэтому я только машу рукой. Хэнк и его внуки машут в ответ. Дерек всё так же смотрит на меня, а потом снова берётся отколупывать дранку.

По дороге в Бренхем я врубаю радио на полную и отказываюсь о чём-либо думать. Я легко нахожу спа-салон, и экспансивная рыжая женщина на пару лет постарше меня принимает меня с распростёртыми объятиями. Она представляется как Сэнди, дарит мне мимозу, усаживает в кресло и начинает болтать без умолку, без передышки, рассказывая о моих волосах и об удовольствии, которое мне сегодня перепадёт. Её энтузиазм заразителен, и вскоре я смеюсь вместе с ней и говорю, что она может делать с моими волосами, что хочет, но в разумных пределах. Не обрезать их слишком коротко и не использовать странные цвета. Она согласно машет мне и начинает стричь. Я наблюдаю за тем, как она обрезает несколько дюймов волос снизу, оставляя длину чуть выше плеч. После она проходится по всей голове, добавляя слоёв и придавая причёске форму.

В процессе она говорит, что мне не нужен никакой другой цвет, и что мой натуральный – медовый блонди – просто идеально мне подходит, и так оно и есть. После этого меня направляют на маникюр, где я получаю поистине королевское обслуживание. Мне делают массаж кистей, укорачивают и подпиливают ногти, красят их в глубокий сливовый цвет. То же проделывают и с ногтями на ногах. А потом мне предоставляют долгий роскошный уход за лицом, оставляя на коже чувство покалывания и ощущения не бывалой доселе чистоты.

Сэнди осматривает меня с ног до головы и кивает:

— Прекрасно. Просто прекрасно. Но ты всё ещё выглядишь немного напряжённой. У тебя ещё есть время побыть у нас, чтобы я устроила тебе сеанс массажа? Лайза в этом лучшая. У неё лёгкая рука, и она действительно может размять всякие хитрые мышечные узелки.

— Я никогда прежде не была на массаже, — говорю я. — Я думаю, я…

— Значит, решено! Пожалуйста, сюда!

Массаж – вероятно, самое лучшее, что я когда-либо испытывала. К тому времени, как Лайза закончила, я – желе, и расслаблена более, чем могла себе представить. Я оставляю им максимально возможные для меня чаевые, благодарю и ухожу. Я оказываюсь в кафе, слушая тихую музыку в стиле фолк, и потягиваю из большой кружки горячий чай.

Думаю о Дереке.

Какой злой я была. И считала, что по праву. Но потом… я вспоминаю, что Дерек сказал в свою защиту. И понимаю его. Это не делает легче понимание, что Том так и не узнал о своём отцовстве. Что Дерек намеренно скрыл это от него.

И затем я вспоминаю, как близко – уже трижди – я подходила к сексу с Дереком. Как мне примириться с этими крайностями в своих эмоциях? Чувство вины и похоть. Горе и желание. Путаница и понимание.

Понимание?

Я знаю, что когда я в следующий раз окажусь наедине с Дереком, нас ничто не остановит. Я ещё не разобралась в своих чувствах, не поняла, как совместить любовь, которую я всё ещё ощущаю к мёртвому Тому, и влечение, которое испытываю к Дереку. И оно не только физическое. Это желание иметь рядом партнёра, своего человека. Желание избавиться от одиночества. Он рядом, и он, как никто другой в мире, понимает природу моих эмоций и мыслей. Точно так же, как я понимаю его, и почему он тянется ко мне. Дерек знает, что я в курсе, какую дань людьми собирают военные действия. Он знает, что я достаточно сильна, чтобы понять, что его преследует. Ему не нужно притворяться рядом со мной, потому что я понимаю, что к чему.

Но тогда снова всплывают все эти «что если». Привяжусь ли я всё-таки к Дереку, если у нас будет секс? Чёрт, я уже привязалась. А Томми? Что если наша связь с Дереком станет постоянной? Я пущу его в свою постель, а Томми однажды утром там его обнаружит? Как я это объясню?

Я фыркаю в отчаянии. Неважно, сколько раз я задаю себе эти вопросы в своей голове – к ответам я не приближаюсь. Я хочу его, хочу позволить себе связь с ним, сделать его своим. Несколько минут я думаю, что всё будет хорошо, но потом все мои «что если» опять атакуют голову, и я начинаю думать, что должна с этим покончить.