Вера молчала. Ее глаза, устремленные вдаль, казалось, застыли на одной точке.
— Конечно, завидного во мне мало: неудачник, даже кандидатскую диссертацию не защитил, к тому же иногда пью. Денег всю жизнь не много зарабатывал, а теперь и вовсе, как говорят, не вписался. К сорока трем годам люди уже чего-то добиваются, а я…
Она продолжала молчать. Он махнул рукой и, не оглядываясь, зашагал по дорожке.
— Коля, подожди!
Он обернулся.
— Ты… все это серьезно? — в глазах Веры стояли слезы.
— Я никогда никого не обманывал.
И Веру прорвало. Она даже не пыталась, как обычно, контролировать себя.
— В кого все девчонки в детстве влюблялись? Конечно, в Кольку Першина. Катька Доронькина, видная, красивая, глаз с тебя не сводила. А я маленькая, невзрачная, как замухрышка. Она и сейчас готова…
— Глупая, — Николай попытался обнять её. — Не нужна мне никакая Катька.
— Нет, подожди, — отстранилась Вера. — Я всегда понимала, что ты не для меня: глазищи голубые, огромные, ресницы… У девчонок таких не было. А ещё смелый, умный. Потом мы с мамой приезжали в Москву, я уже была взрослая женщина, но по-прежнему смотрела на тебя как… В общем, это не важно. Такая робость нападала, когда с тобой оставалась, что слова лишнего сказать не могла. Ругала себя, дуру, и ничего не могла поделать.
Она вдруг замолчала и взглянула на него.
— Послушай, а может, это тебе показалось? Не обижайся, но… Помнишь, как в песне поется: вот и встретились два одиночества… Сейчас я нужна, а что будет потом? Закончится история с кладом Пимена, и ты знать меня не захочешь.
— Не стыдно?
Вера упрямо тряхнула головой.
— Лучше сказать все сейчас. У меня характер сложился… — Она беспомощно улыбнулась: — Нелегкий. Катька Доронькина говорит, что разведенкам да ещё в такой дыре, как наша, нос от мужика воротить не следует. Я не молода, не…
— Помолчи немного, а? — взмолился он. — Я ведь всего-навсего обычный человек, нервный, говорят даже, излишне впечатлительный. К тому же не далее, как сегодня утром, меня пытались обвинить в убийстве и требовали предъявить алиби.
Долго они ещё сидели на старом бревне и говорили, говорили…
— Так нелепо жизнь прошла. Сначала работа интересовала по-настоящему, казалось, занимаюсь интересным и нужным делом. Понимал, что живу, как страус, зарывший голову в песок. У меня такой характер, увлекаюсь чем-то и не замечаю всего остального. Потом, когда началась эта свистопляска и все рухнуло, растерялся. Заниматься наукой стало неперспективно. Да что наука? Вся страна развалилась. Думал, что способен на многое, а в результате… Влачу жалкое существование. Такое ощущение, что жизнь проходит мимо, стороной, а мне лень шевельнуть пальцем, чтобы что-то изменить.
Николай тряхнул головой и улыбнулся. По этой улыбке Вера узнала прежнего Кольку: беспечного, смелого и обаятельного.
— Как бы ни повернулось дело с поиском клада, я Пимену уже должен быть благодарен.
— За что? — удивилась Вера.
— Сюда приехал, встряхнулся от спячки. Увидел, что существует другая жизнь, где живые люди со своими заботами: ты, бабка Матрена, Малыш.
— Руки иногда опускаются от таких забот, — тихо сказала Вера. — И очень хотется завыть от безысходности.
— Все равно, — упрямо нагнул голову Колька. — Вы — другие. Только сейчас понял, протяни я вот так ещё немного, и все, конец. Людей вокруг замечать перестал. Нет их. Есть только партнеры по игре в преферанс.
При этих словах Вера хотела что-то сказать, но промолчала.
— Когда обнаружил монеты, спрятанные матерью, обалдел от радости. Не потому что золото нашел, которое само по себе немало стоит. Нет! Потому что наконец получил реальное подтверждение своим догадкам. У меня никогда не было много денег, привык обходиться малым, и ничего, живу. А с кладом Пимена… — Он пожал плечами. — Как будет, так и будет. Но очень хотелось бы довести дело до конца. Понимаешь?
— Да, — ответила она. — Я тоже привыкла добиваться результата, правда, чаще всего результат почему-то оказывался отрицательным.
Когда появились у дома бабки Матрены, их встретил притихший Малыш.
— Натворил что-нибудь? — по-своему поняла его поведение Вера.
— Петуха соседского маленько поучил, — сказала бабка Матрена. — Так и погнал до края деревни.
— Зачем?
— Нашего защищал. — Матрена заговорщицки подмигнула и, понизив голос, добавила: — Так ему и надо, паразиту, а то взял моду…
Вера притянула к себе собачью морду и, глядя псу в глаза, сказала:
— Посажу на цепь. Хочешь на цепи сидеть?
Пес преданно смотрел на хозяйку и на всякий случай виновато помахивал хвостом. Дескать, этой горластой нахальной сволочи ещё мало досталось.
— Да откуда у нас цепь-то возьмется! — всплеснула руками бабка Матрена.
— Ладно, — Вера потрепала лохматую голову. — Но чтобы вел себя пристойно. Понял?
Прощенный Малыш тут же полез обниматься.
— Мне иногда кажется, — усмехнувшись, сказал Николай, — что эта собака умнее нас.
Пока Вера накрывала на стол, бабка Матрена выкладывала все новости.
— Озлобился больно народ против Лоскута. Петровна приходила, чтобы ты заявление грамотно переписала. А тут ещё новая напасть: Гришка так и не объявился. Видели его наши сегодня, к лесу шел, да быстро шел, ходко. Они кричать стали: Гриша, Гриша, имя свое он хорошо разбирает, так куда, бежать кинулся. Беды бы какой не приключилось. — Бабка Матрена вздохнула. — А еще, говорят, убитого с незнакомым мужиком видали. Точно не наш. Народ волнуется, не знает, что и думать. Сроду у нас смертоубийства не было. Парня этого недалеко от Выселок нашли, а там все, что угодно, случиться может.
— Бабушка, Коля вот интересуется, что с домом Пимена стало, а я и не знаю.
— Разве не помнишь? — удивилась Матрена. — Сгорел он. Молния попала, он и загорелся. Страх-то какой! Среди ночи да такое пламя, отсюда видать было. Потом ветер поднялся. Потушить и не пробовали, какой там! Гришка сильно переживал, плакал, убивался… Дурачок, а тоже понятие имеет, что родное гнездо.
Услышав про удар молнии, Николай помрачнел. Неясные картины стали возникать в памяти. Заныл правый висок, да так сильно, что он скривился от боли.
— Плохо стало? — спросила бабка Матрена, заметив его искаженное лицо. Молочка парного сейчас от Петровны принесу.
Вера подошла и положила руку на плечо:
— Может, тебе все-таки сходить к врачу?
— Ничего, уже проходит. Знаешь, даже боюсь про это говорить, но с тех пор, как на меня напали на Выселках, голова перестала болеть. Сейчас первый сильный приступ за все это время.
— Ты постоянно терзаешь свою память, хочешь что-то припомнить и не можешь.
— Да.
— Коля, — лицо Веры болезненно сморщилось, — как ты думаешь, — она запнулась, — кто убил этого Шигина?
— Гришка, — не раздумывая ни секунды, выпалил Николай.
В это мгновение все завертелось у него перед глазами. Он вспомнил то, что казалось навсегда стертым из памяти.
…Они стояли ночью перед темным домом Пимена, Славик трусил. Колька оставил его возле палисадника. Кричала птица, скрипело дерево, со стороны Степаников надвигалась гроза. Было страшно и жутко. Все это помнил и раньше. А дальше — провал.
«Воспоминания могут вернуться, — говорил седой профессор. — Провал в памяти, как глубокий овраг, будет потихоньку зарастать. Когда это произойдет и произойдет ли вообще, я не знаю. Подсознание порой выкидывает с человеком коварные штуки. У мальчика начисто стерлись некоторые события, предшествующие травме. Это мучит и угнетает его. Но не надо подстегивать время и проводить эксперименты».
Николай не подстегивал время, все случилось, как и предполагал седой профессор, само собой. Четко и ясно перед ним предстали события тридцатипятилетней давности. Словно кто-то карты открыл.
…Он стоял перед домом Пимена, какой-то звук или непонятный шорох испугал его. Он шарахнулся к подоконнику. Вот тогда все и произошло. Старое дерево громко треснуло, и на Кольку вместе с трухой посыпались золотые монеты. Да, да, все так и было! Он светил фонариком и радовался своей удаче. Никто не поверил в россказни про клад, а он поверил. Несколько монет положил в карман, нагнулся, чтобы подобрать остальные и… Вот тут на него и обрушился страшный удар, от которого потерял сознание.
