Перед тем, как разойтись, он предложил завалить отрытый лаз сухими сучьями.

— Зачем? — вяло отмахнулся Вадим. — Кто здесь за ночь появится?

Костыль сам нагреб кучу веток и закидал место раскопок.

— Как будто и не было ничего, — он был доволен добросовестно выполненной работой.

Они договорились встретиться завтра. Костыль направился в Родоманово, а Вадим зашагал к старому клюквенному болоту.

Рюкзак, легкий утром, сейчас казался обременительной ношей. Может, бросить все да свалить? Это только сидя в московской квартире ночевка на природе кажется заманчивой. Решил студенческие годы вспомнить. Романтика, то, се… Будет сидеть в палатке да комаров кормить.

Он шагал по едва приметной тропке. Когда отошел от Выселок на приличное расстояние, голова прошла. Он повеселел. Нет, во что бы то ни стало, надо довести задуманное до конца. Опять поневоле вспомнил Колькины россказни. «Говорят, это место оказывает на человека странное воздействие…»

Вадима передернуло. Вот пусть на Першина и оказывает. Выспится сегодня, а завтра видно будет. Перспективное местечко.

В этот вечер Ладынина ожидало ещё одно неприятное испытание. После того, как поставил палатку, пошел собирать дрова для костра. И едва не наступил на гадюку. Его передернуло. Фу ты, гадость! Черная змея лежала возле пня, свернувшись в клубок. При его появлении она подняла голову.

Вадим отскочил в сторону. Может, это уж? Он заставил себя ещё раз посмотреть на черный шевелящийся клубок. Нет, ядовитая змея, у ужа на голове и шее есть желтые полоски. Безобидный ужик давно бы ушмыгнул, а эта тварь лежит, и ни с места.

Гадюка не двигалась, она ждала, когда непрошенный гость уберется подобру-поздорову.

Вернувшись к стоянке, Вадим обшарил каждый куст. Хотел перенести палатку, но передумал, место очень удобное, на пригорке. Он знал, что гадюка обычно не ползает, где попало, у неё своя сравнительно небольшая территория, размером, примерно, сто квадратных метров. Перетащишься на другое место, не известно, на кого напорешься.

Укладываясь спать, Вадим вспомнил, что его родители, долгое время прожившие в средней Азии и покочевавшие по пустыням, где ядовитых гадов было достаточно, применяли такой способ: на ночь по периметру палатки протягивали толстую шерстяную нить. Считалось, что змея не любит шерсть и ни за что не переползет нитку.

Засыпая, Вадим подумал о том, что увидеть змею перед серьезным делом плохая примета. Тьфу! Он сплюнул. Суеверным становится, как Колька Першин.

— Сынок, за водичкой не сходишь? — Бабка Матрена поставила перед Николаем два ведра. — Да полные не набирай, идти неловко.

Он уже спускался с крыльца, как она снова окликнула его.

— Петровна давеча говорила, у Глафиры Гришка пропал. С вечера, как ушел за гусями, так и нет его. Она всю деревню обегала, обкричала, будто в воду канул.

У Николая перехватило дыхание. Вчера он видел Гришку на пруду. Тот, заметив его, кинулся бежать.

— Гуси одни домой пришли, — продолжала Матрена. — Прямо беда. Глафира не знает, что и думать. Беспокойный он был последнее время. Мычит, руками размахивает, а то ещё сядет на крыльцо, руками голову обхватит и ну плакать. Сама видела, жалко его.

— Может, испугался чего?

— Что ему, убогому бояться! Полнолуние сейчас, вот и куролесит.

— А раньше он никогда не убегал?

— Как же, убегал. Только к ночи всегда возвращался. Случая такого не было, чтобы дома не ночевал. Не случилось бы чего…

Николай, шагая с пустыми ведрами, думал о Гришке. Что его так сильно растревожило? Почему испугался и убежал вчера, почему домой не явился?..

Он замедлил шаг. Неожиданная мысль пришла в голову. Всерьез никогда не задумывался над тем, кто на него напал тогда, в детстве. Доронькин уверял, что это проделки Мишки Шатуна. А почему он поверил Доронькину? «Ясное дело», твердил он. Но так ли это? За что Шатуну его по голове шарашить? Мужик он чудаковатый, но не дурак. Пацанов всегда гонял. Те тоже в долгу не оставались и вредили пастуху по мере сил. Однажды пастушью плетку на вяз закинули, и Мишка, пугая грачей и матерясь на всю деревню, лазил за ней. Без плетки какой он пастух? Смех один. В другой раз сыпанули от души соли в фляжку с чаем. Словом, вражда была нешуточная. Шатун в отместку мог крапивы в штаны наложить, но до серьезного вредительства дело не доходило.

Впрочем, какое сейчас это имеет значение, кто на него напал тогда? Николай даже остановился.

Имеет! В том-то все и дело… Странно, что такая простая мысль не приходила в голову раньше. А если на него напал Гришка?

Он замотал головой. Этого не может быть! Не было тогда Гришки в Ежовке, потому что Пимен уже год, как умер.

Подожди, подожди, Николай морщил лоб, пытаясь уловить ускользающую от него мысль. У кого была причина остановить забравшегося на усадьбу пацана? У Гришки! Ему точно не понравилось, что возле дома роются. Правда, были ещё Маня и Полина… Ну, нет, отмахнулся он. Маня мухи не обидит, она часто приходила к бабушке, пила чай и всегда улыбалась, когда видела его. Она и здесь, в Степаниках его узнала и не испугалась.

Мысли путались в голове. Еще была Полина, на которую, как говорили, «накатывало». Но Полина давно умерла, а кто-то недавно опять напал на него…

Он подошел к колодцу. Сруб был старый, и колодезное ведро, не раз латанное, протекало, струйка воды била фонтанчиком сбоку. Пока наполнил свои ведра, измучился.

— Ты за дужку-то не так держи, а то, вишь, уже и обувку промочил. Давай помогу.

Николай, занятый делом, не заметил, откуда появился этот седой старикашка.

— Спасибо, я сам, — поблагодарил он.

Старик продолжал разглядывать его, словно диковину увидал.

— Слышу, у Матренихи гости, — заговорил он. — Какие гости, дай, думаю, посмотрю. А это вона кто… Из Першиных будешь.

— Да, — удивился Николай.

— На Федьку малость похож. Как звать тебя, я забыл…

— Николай.

— Точно, Колька, — почему-то обрадовался старик. — А меня ты не признаешь?

Николай вглядывался в лицо, изрезанное морщинами. Оно смутно напоминало кого-то из ежовских. В одной руке дед держал пустое ведро, в другой увесистую палку, на которую опирался при ходьбе.

— Ну, ексель-моксель, — по-бабьи всплеснул руками старик.

И Першин мгновенно узнал его по этой поговорке.

— Мишка Шатун! — вырвалось у него.

— Он самый и есть.

Николай во все глаза смотрел на старика и молчал.

— Чего маешься, — понял его Шатун и, хитро подмигнув, сказал: — Ты тот самый Колька, который к Пимену на усадьбу лазил.

— Да, — у Першина от волнения пропал голос.

— Вот что я тебе, парень, скажу, — начал Шатун. — Я ведь все помню, все… На меня тогда пальцем указывали, что я, мол, на тебя напал на Выселках. Брешут! Это Гришки дурака работа, он тебя подкараулил.

— Но он тогда… — Николай запнулся, — в сумасшедшем доме сидел.

— Сидел, — закивал головой Шатун. — После того, как батька умер, Маньку с Полиной Глафира забрала, а Гришку в «дурку» сунули. Совсем того… — Он выразительно покрутил пальцем у виска. — Только он оттуда убег. Он и при батьке сбегал. Пешком из города приходил.

— А откуда вы знаете, что он в тот раз сбежал?

— Да сам его видел! Днем коров пас, ты с пацаненком Доронькиных там лазил. Помнишь, я ещё шуганул вас?

Еще бы не помнить! Сколько раз во сне снилось…

— А вечером, когда коров гнать собрался, смотрю, ещё кто-то шастает. Я думал, что это опять кто-то из пацанов. Подкрался с крапивой, сейчас, думаю, всыплю, чтобы задница горела. Кусты раздвигаю, а там мужик. Далеко, со спины не пойму кто. Я даже испугался. Чужие у нас не ходят. Леший его знает, чего сюда приперся, может, задумал что плохое и скрывается. Почему в деревню не идет? А потом мужик обернулся. Ба, да это же Гришка! Худущий, как жердь, потому и не узнал его. Ну, думаю, от Гришки напасти не будет, он безобидный. Помычит, побегает, а потом его опять изловят. Наутро услыхал, что беда с першинским пацаненком приключилась, с тобой то есть. Собрался к вашим зайти, рассказать, как и что, да мать тебя быстро увезла. Потом, слышу, на меня кивать стали, будто я это тебя…