Старик прибежал, как сумасшедший, лица на нем не было.
— Пятидесятирублевые купюры, говорят, срочно меняют. По списку. Ограниченно.
Он дышал, как загнанный волк.
— А тебе какая печаль? — отозвался Леонид, спокойно попивая чаек. — Я у тебя в долг недавно просил, ты сказал, денег нет.
— Дурак, — взвыл Егор. — У меня все сбережения в пятидесятирублевых купюрах.
Ох, и побегал тогда Леонид Сычев! Всех баб своих привлек. Все до последнего полтинника обменял. Ну и скопидомный у него папаша, прямо как центральный банк!
Именно тогда он взял батьку за горло и заставил раскошелиться на машину.
Сыч упирался, как мог.
— Баб своих возить? Не дам денег. Разобьешь по пьянке.
— Уж лучше по пьяни разбить, да пожить в свое удовольствие, чем в чулке деньги сгноить.
Галина тоже просила за мужа: пить меньше будет.
Папаша со скрипом согласился.
Ленька как в воду смотрел. Грянула демократия, денежки превратились в ничто. Батька на реформы не жаловался, значит, успел реализовать кровно нажитое. Несколько раз в столицу мотался, хотя раньше его туда на аркане не затащишь. Ленька дурных вопросов не задавал надо, папаша сам скажет. А ведь сколько людей тогда лопухнулись, понадеялись на государство! Сам видел, как благим матом орал мужик, подорвавший здоровье на Севере. Вернулся, думал, обеспечил себя и детей, а вот те хрен! «Позаботилось» о нем государство. Сельский житель, не то что городской, он привык деньги по углам распихивать. Если они у него, конечно, есть.
Нет, зря на него отец рычит, польза от Леньки есть. Кто перед августом 98 года подсказал, что в рублях капиталы хранить незачем. Отец ничего не сказал, но в город, знает Ленька, ездил. Ученый стал. Интересно, сколько у него в загашнике накоплено? Не узнать. Внучку дед любит да и к Галине хорошо относится. Придет время, все ему, Леньке, достанется.
Не ожидал младший Сыч, что отец настолько серьезно отнесется к его рассказу.
— Вчера, говоришь, Кольку Першина видел, а сегодня гость Доронькиных в Москву звонил?
— Он и вчера звонил.
— Эх, парень, боюсь, как бы не поздно уже было…
Крепко задумался старый Сыч. События большой давности встали у него перед глазами.
Знал он, знал, что Пимен имеет при себе немалые деньги. Многие про то в деревне догадывались. Да только как те деньги достать? Егорка Сычев стал присматриваться к Гришке-дурачку, старшему сыну Пимена. Заведет его к себе, угостит и начинает выпытывать.
— Знаешь, где у батьки деньги упрятаны?
Дурак мычит только и знай себе сахар трескает. Сколько ему Егорка сладостей скормил! И все без толку. Пробовал самогоном угощать. Тот совсем чумовой становился.
Однажды все-таки сумел его пронять. Увидел, как дурак на соседскую девку смотрит, и начал его подзуживать:
— Принеси денежку, к девкам поедем. Девки во какие… — Он разводил руки в стороны. — Ядреные.
Гришка, сходя с ума, закатывал глаза.
— Найди денежку у батьки. Где они у него, в сундуке, да?
— Да, да, — кивал дурачок и смеялся от радости, очень уж ему хотелось к девкам поехать.
— А ты тот сундук гвоздиком поковыряй. Вот так, вот так, — Егор, вертя большой гвоздь перед носом, показывал, что надо делать с замком.
В конце концов Гришке удалось обмануть бдительность Пимена, он принес Сычу пачку двадцатипятирублевых купюр, украденных у отца. Егор тогда обалдел от радости. С первой попытки такая добыча… Поговаривали, что у Пимена и золотишко имеется. Но про золотые монеты с дураком разговаривать было бесполезно. Ладно, решил, может, в другой раз ещё чего притащит.
— Мало принес, этого не хватит.
Он продолжал обрабатывать дурака.
Но Гришка денег больше не носил и жаловался на отца. Видно, Пимен вовремя хватился и перепрятал захоронку. Гришку стали держать под замком, а потом и вовсе в дурдом спровадили. Однажды он убежал и притащился домой. Как дорогу нашел, непонятно, говорили, несколько суток в лесах скрывался. Пимен его в дурдом не отправлял, при себе оставил, но из виду не упускал. Под замком держал.
Егор пробовал подкатиться к дочерям Пимена. Но это было бесполезно. Маня его не понимала. А Полина… Долго потом Сыча мороз по коже пробирал, когда вспоминал про старшую дочь старообрядца.
Полину бесноватой в Ежовке называли и боялись.
— Опять выкликать начала, — шептались старухи, когда Полину «забирало».
Понять, что у неё в голове, невозможно, то как нормальная и ходила, и говорила, а то становилась хуже Маньки.
Подкараулил её Егор, стал, как и Гришку, посулами сманивать. Она головой кивала, вроде как соглашалась с ним. А потом такую карусель устроила, не обрадовался, что связался.
Однажды слышит, жена орет не своим голосом. Зашел в огород, а там, батюшки мои, что понаделано! Середина лета, а лук весь выдернут и на грядках лежит. Еще перо зеленое. Чеснок зимовой — то же самое. Жена — в голос.
— Заткнись, дура! — приказал ей.
Она, тихонько воя, обрезала лук и плакала. В деревне оставить крестьянина без урожая не решится даже самый злобный человек. Ругаться друг с другом ругались, но до такой пакости дело никогда не доходило.
Промолчал тогда Егор. Кому пожалуешься?
А потом Полина чуть дом не сожгла и его самого. Вот тогда он пошел к Пимену.
Да, помотала ему нервов эта дура, никаких денег не захочешь. Егорка после этого и думать про клад забыл. Слышал краем уха, что пацан Першиных ночью в Выселки шатался, это уже после смерти Пимена было. Вроде искал там что-то.
Казалось, что та старая история забылась навсегда, а вот поди ж ты, нет. Все помнит. Сейчас как только услышал от Леньки про появление Першина и доронькинского дружка, сразу будто что в сердце толкнуло. Маня-то Першина, бабка Кольки, с Пименом в большой дружбе была. Может, и сообщил ей что старый перед смертью.
Сыч опять задумался. Больно времени много прошло с тех пор. Если было что брать, давно бы уж откопали. Глаза Егора подернулись поволокой. Кто знает, кто знает… Непросто все было в той истории. Чуял он сердцем, что не взял никто Пименова клада. А у него на деньги нюх особый. Так и Ленька его считает.
— Значит, так, — приказал он сыну. — С гостя Доронькиных глаз не спускай. И поинтересуйся, зачем сюда Першин заявился. Очень может быть, что эти хлопцы не зря приехали. На Выселки надо бы заглянуть. Не забыл дорогу?
— Нет. А на Выселки-то зачем?
— Затем, — обрубил Егор.
— Не найду я один усадьбу, батя, заросло там все.
— Заросло, — передразнил старик. — Ладно, вместе туда на мотоцикле прокатимся.
Сыч, приложив руку к глазам, взглянул на солнце.
— Хорошо бы сегодня съездить, да боюсь, дождик натянет, а у меня сено не убрано, да ещё бычка к ветеринару вести собрался, договорились уже.
— Завтра сгоняем.
Егор вздохнул. Хороший хозяин, он не мог оставить хозяйство без присмотра.
На Выселки решили наведаться завтра.
— А за гостечком этим, который у Доронькиных живет, все же присмотри. Чует мое сердце, неспроста это все…
Ленька, помогая отцу сгребать сено, помалкивал.
— Сегодня вечерком ко мне зайди, разговор есть, — сказал старик.
Леонид скуксился. Чудит батя, но разве поперек него слово скажашь?
— Может, до завтра подождет? — на всякий случай начал он.
— Не подождет! — лицо Сыча даже перекосило от злости. — В кого ты такой уродился? Работать не хочешь, а жрать-пить вкусно привык. Кому я бычка выращиваю да двух поросят до зимы держу? Галина весь погреб собственной тушенкой заставила. Одному мне столько не надо. Я и мяса-то почти не ем. Все для вас стараюсь. Не будь меня, давно бы все хозяйство оголил. За что ни возьмешься, все сикось-накось. Шкурки кроличьи кто сгубил?
— Да будет тебе, батя про шкурки-то. Когда это было!
— А хоть бы и давно, — разошелся Сыч. — Не хозяин ты, Ленька! Все тебе: ер да еры упали с горы. Знаю, наследства моего ждешь. Так вот, парень, может статься, что я просто нищий по сравнению с тем, что там может быть. Понял?
