— А портки-то, портки на них какие…
— Яркий колер, на сарафан бы пустить.
На местной танцплощадке, расположенной в тенистом парке, стали крутить такую музыку, что у населения шары на лоб лезли. Городская культура перла в массы.
Большинству жителей на негров и цветные штаны было наплевать.
— Лучше бы колбасы столичной привезли, — тихо переговаривались они, — а то в магазинах шаром покати, жрать нечего, а туда же, про культуру все рассуждают.
Правда, надо отдать должное, кое-какие продукты, с тех пор как бывший Гжатск переименовали, в магазинах все же появились. В основном, их «выбрасывали» в магазины, расположенные в центре, подгадывая к тому времени, когда должна приехать очередная делегация на родину героя.
С тихой, размеренной жизнью захолустного городка было покончено навсегда.
Центр города привели в порядок, тогда же выстроили гостиницу «Восток» и кинотеатр «Космос», которые стояли аккурат напротив возведенного памятника первопроходцу. Гости, а также и аборигены часто путали названия. Гагарин скромно стоял на площади и взирал на своих земляков, которые сновали туда-сюда по центральной улице, которая, конечно же, носила его имя.
Не обошли вниманием и железнодорожную станцию, допотопное сооружение с зальчиком, где стены с жалкими плакатами и неудобные лавки были до того неопрятны и засижены мухами, что пассажаров, маявшихся в ожидании поезда, могла загнать сюда лишь злая непогода. В зальчике всегда скверно пахло.
Возле здания флегматично жевали свой законный клок сена лошади, хозяева которых то ли встречали, то ли провожали пассажаров. Жизнь текла неторопливо, как и везде в таких городках.
Станцию перестроили в первую очередь. Как же, врата города, люди едут, а тут такое, прости Господи, позорище. Лошади с телегами исчезли сами собой.
На перроне поставили памятник Юрию Гагарину, небольшой бюст на постаменте. Рядом радовали глаз нарядные клумбы, с которых летом милиционер регулярно гонял бездомных собак, пытавшихся устроиться в цветнике на ночлег.
Словом, повсюду, где только можно, был наведен лоск. Потом энтузиазм стих сам собой. Нью-Васюками Гагарин не стал, и большим амбициям уездного городка не суждено было сбыться.
В то время, как в самом городе разворачивалась всесоюзная стройка, быт окрестных деревень и сел изменился мало.
Колька помнил, как они таскались из Ежовки в центральную усадьбу Родоманово и выстаивали там очереди за хлебом. Шли загодя, чтобы купить громадные неподъемные буханки черного, которые почему-то продавали на вес. Выпекали его в местной хлебопекарне, где постоянно что-то ломалось. Магазин никогда не открывали вовремя. Ребятишки, занявшие очередь, успевали поиграть во все игры, прежде чем появлялась недовольная продавщица и начинала громыхать пудовыми замками.
— Больше пяти буханок в одни руки не отпускаю, — властно командовала она, окинув взглядом очередь.
С ней никто не спорил. По пять, так по пять. Для большой семьи этого количества на два дня не хватало.
Потом той же шумной компанией шли назад, в Ежовку: ребятишки впереди, старухи тащились сзади, рассуждая о жизни.
— Клуб новый строить собираются.
— Не клуб, а дом культуры.
— Лучше бы пекарню отремонтировали…
Молодежь подшучивала над старухами: эх, темнота, ничего в современной жизни не понимают!
…Першин остановился перед зданием станции. Как давно здесь не был! Все новое, незнакомое, совсем не такое, каким запомнил с детства. Еще, бы, столько лет прошло. Он вдыхал незнакомые запахи, словно хотел опять почувствовать себя, как в те далекие годы.
— Мужчина, ну что же вы! — недовольно окликнула его пассажирка, видя, что он внимательно разглядывает станционное здание. — Нашли на что любоваться.
— Коля! — раздался откуда-то сзади другой голос.
Он оглянулся.
Прямо на него шла стройная женщина в строгом темном костюме с гладко зачесанными волосами. В первый момент он не узнал её, до того чужой и неприступной выглядела направлявшаяся к нему дама.
— Вы…ты — Вера? — смешался он.
— Здравствуй, — просто сказала она и суровое выражение лица исчезло. — Я тебя сразу узнала. А это… — Вера вопросительно взглянула на стоявшую тут же попутчицу.
— Пассажирка с поезда, — дамочка в цветастом платье, оглядев Веру с ног до головы, решительно подхватила свои сумки и зашагала прочь.
Николай почувствовал неловкость.
— Не ожидал, что встретишь. Я ведь не сказал, с каким поездом приеду. Как ты догадалась?
— В это время два поезда идут, а потом до утра ничего нет.
Николай слушал негромкий спокойный голос уверенного в себе человека. Неужели это та самая Верка, которую помнил маленькой, и как тогда говорил, сопливой девчонкой? Дочь тети Любы была на три или четыре года моложе его.
Стоящая перед ним взрослая женщина ничем не напоминала маленькую скуластенькую Верочку. Не походила она сейчас и на ту молодую женщину, скованную и пугливую, которая приезжала к ним в гости вместе с Любовью Ивановной. Та Вера смотрела так, точно ожидала от него какой-то гадости или подвоха. Эта, появившаяся на ночном перроне, держалась совершенно по-другому.
— Вот я бы тебя точно не узнал, — невольно вырвалось у него.
— Пойдем, время позднее, автобусы редко ходят.
Им повезло, ждать пришлось совсем недолго.
В неярко освещенном салоне автобуса Першин видел лицо Веры. Правильный овал, глаза, при разговоре смотрящие прямо на собеседника, и не допускающие при этом ни тени кокетства, ни малейшего намека на возможный флирт. Никаких украшений, лишь в ушах маленькие сережки-капельки, которые нежно прикасались к открытой стройной шее. Светло-русые волосы были стянуты в тугой пучок на затылке. Молодая женщина ничем не напоминала Николаю тех женщин, с которыми доводилось общаться. И дело было не только в манере вести себя.
«А, — догадался он, — она совершенно не пользуется косметикой».
Он тут же выругал себя. Нашел, о чем думать! У человека мать в тяжелом состоянии, а он…
— Как тетя Люба?
— Плохо. — Вера сжала пересохшие губы. — Очень плохо. Заведующая отделением моя приятельница, а так бы в больнице держать не стали. У неё рак неоперабельный. Колют обезболивающее.
Вера замолчала и отвернулась к темному окну. Першин стал смотреть туда же. Они проезжали кое-где освещенные улицы, он не узнавал здесь ни одного здания.
— Город сильно изменился с тех пор, как ты здесь был, — угадала его мысли Вера.
Она повернулась к нему, и Николай увидел в глазах слезы. Насколько помнил, кроме матери у неё не было близких родственников. Захотелось утешить, приободрить или поговорить на отвлекающую тему.
— Помнишь, как на день молодежи мы приезжали сюда с моей мамой и качались на качелях? — спросил он.
— Да, у меня тогда ещё голова закружилась, и тебе попало от Тамары Александровны.
— А потом мы сидели на берегу речки Гжати, ели вкусные бутерброды и бросали хлеб уткам. Речка ещё жива?
— Да, весной в некоторых местах так разливается, что купаться можно.
— Еще помню, как посещали краеведческий музей. Он тоже цел?
Вера молча кивнула. До самой остановки она больше не произнесла ни слова.
— Нам выходить, — она тронула Николая за рукав.
Они очутились на улице, где не горел ни один фонарь. По обеим сторонам дороги стояли частные дома. В некоторых ещё светились одно-два окошка, но большинство было погружено во тьму. Кое-где от скуки перебрехивались собаки.
— Это что, окраина города?
— Почти.
— Сроду бы в такой кромешной тьме дом не нашел.
— Поэтому я тебя и встретила. Осторожно, иди за мной, сейчас канава будет. — Вера вытащила из сумки фонарик и стала светить под ноги.
— И не страшно, когда одна ночью ходишь?
— А что делать? До дому добираться как-то надо. Летом ещё ничего, а вот зимой, когда темнеет рано, бывает неприятно. Но волков у нас вроде нет, а собаки на людей не кидаются.
— Хоть бы фонарь где повесили.
