Только гости с хозяевами расположились к доброй беседе, только появились гусляры, как на улице послышался конский топот, шум голосов, кто-то требовал хозяина, а кто-то его не пускал.

Потом появился слуга, и по лицу его было понятно, что он должен сказать посаднику важное.

— Простите, гости дорогие, — извинился, улыбнувшись, степенной посадник, — что там у тебя? Комары заели или блоха загрызла?

Слуга приблизился к самому уху хозяина и принялся что-то шептать.

— Ладно, ступай, скажи, чтоб собрали уличанских старост, — отпустил его посадник, нахмурясь.

Довмонт взглянул на другую половину стола, где сидел воевода Давид Якунович, и увидел, как напряглось его лицо.

Воевода как бы слал посаднику через стол вопрос, и тот понял, согласно кивнул.

— Вот так, гости дорогие, хотели мы об этом деле завести разговор не сегодня, да только время не позволяет ждать.

— Неужели так-таки выходят? — не сдержался и перебил посадника кто-то из молодых псковских бояр.

Но посадник остановил его одним движением ладони.

— Вы и сами поняли, что из-за пустяка в нашу беседу вламываться не стали бы... — Хозяин помолчал, — видимо, подбирал слова, которыми собрался сообщить важное известие.

А известие, как догадывался Довмонт, было срочное и не из приятных.

— А всё твой недруг, князь, Герденя, да и наш тоже. Как другой твой враг, Войшелг, поставил его княжить в Полоцке, так он и развоевался. Теперь выходит на Леонтия со своим войском.

Сидевший рядом с князем дядька Лука, сведущий в христианских праздниках, тихо подсказал:

— Завтра Тимофея, — стало быть, десятое июня, Леонтия же — через восемь дён после Тимофея.

— Хорошо, что вовремя прознали и лазутчики к нему засланы. Вот и вся наша новость, гости дорогие, — закончил посадник. — Неловко вас просить с коня на коня, да кроме вас, помочь сегодня некому.

— Лазутчики не напутали? — спросил дядька Лука.

— Лазутчики — люди верные.

— Мы готовы, — проговорил Довмонт, однако так не хотелось ему не то что на битву, а даже от застолья подниматься. Но уж если напросился на чужой угол, изволь и дом хозяина защищать.

— Другого от тебя и не ждали, князь.

Если собрать по посаду всех мужчин, способных нести оружие, считая и Запсковье и Завеличье, то наберётся побольше тысячи. Так что город оборонить есть кем. Да если ещё Довмонтовы добавятся люди — то не так и страшно.

План у воеводы был такой: завтра объявить на вече о военной угрозе, за три-четыре дня собрать ополчение из ремесленных людей, а там как раз войско Гердени и подойдёт. Дружину же Довмонта можно поставить в засаду. Люди заодно передохнут от похода.

План этот был хорош тем, что можно за родными стенами отсидеться.

Довмонт видел, что и бояре, и старшины с концов — все были с таким планом согласны. Дело привычное — мало, что ли, врагов к городу подходило. Постоят и уйдут.

Правда, обычно посылали на выручку за новгородцами. Город городу всегда помогал. А тут дела складывались иначе. И отсидеться тоже не всегда удавалось. Впустили же немцев при Твердиле Иванковиче, а потом молили о помощи великого князя Александра Ярославича Невского.

Воевода договорил, и все повернулись к Довмонту.

— Я так понял, что от Полоцкой земли до Псковской по сухой погоде дней пять-шесть пути? Так стоит ли нам дожидаться их здесь? Я бы по ним на их же земле и ударил!

Предложение было необычным, и не все сразу поняли, о чём сказал князь.

— Завтрашний день на сборы, послезавтра, как рассветёт, выходим. К Гердене у меня и свой счёт. Лазутчики говорят, где он назначил место сбора? За Полоцком, в охотницком урочище? Пусть они там и собираются. А мы по их городу ударим. И заставим их выступить против нас в беспорядке. Пускай они не посады псковских жителей жгут, а свои тушат.

Теперь, услышав неожиданное предложение литовского князя, все снова повернулись к воеводе.

— Хорош план, да уж больно смел. И кто пойдёт за тобой, князь? Одной твоей дружины мало. Я могу сотни три ратников дать, сам вместе с ними. А жители — они привыкли родные стены защищать, их на чужие земли никаким не заманишь подарком.

— Их и не надо, от них только помеха. Если же твои ратники готовы, так и я готов. Я бы и завтра вышел, только есть у меня одна причина.

— Ну, завтрашний-то день так или иначе на сборы, — вставил степенной посадник. — И что у тебя за причина, князь?

Степенной посадник спросил с улыбкой, но Довмонт почувствовал, как все остальные насторожились.

— Такая причина, что о ней тоже неловко сразу заговаривать. Если бы не спешить, так сегодня бы и смолчал. Причина у меня и у дружины важная — хотим стать одной с вами веры.

Присутствующие на совете с облегчением задвигались, заулыбались.

— Доброе решение, князь, — продолжая улыбаться, произнёс посадник. — А то, пока ты говорил, я чего не передумал.

— Если вы селите нас на своей земле, а мы её станем оборонять и хотим верить друг другу, надо, чтобы во всём было согласие. А раз послезавтра уходим на битву, остаётся один день, завтрашний, чтобы креститься. Пусть же он не пропадёт впустую.

Ещё только посветлело небо и раздвинулась ночная тьма, как войско вышло. Стояла всё та же сушь, что и последние недели. Болота пересохли, реки, которые прежде преодолевали вплавь, тоже усохли, и потому воины двигались быстро.

Не думал Довмонт, что так быстро их сведёт судьба с Герденей. Порой даже считал, что расстались они навсегда. И вот — случай расквитаться за все обиды, унижения и несчастья последних лет.

Именно он, Герденя, верный прислужник Миндовга, больше всех виноват в печалях последних лет. Именно он прибыл тогда посыльным от великого князя.

— Привёз вам скорбную весть, — сказал тогда Герденя, — тебе, Довмонт, и тебе, Аннушка.

Довмонт знал, что старшая сестра его жены последние месяцы болела.

— По воле богов земные страдания твоей сестры закончились.

Довмонт готовил дружину к походу на Брянск и не мог покинуть замок — через несколько дней он должен был выходить.

— Великий князь понимает, что важное дело не отпустит тебя, Довмонт, попрощаться с его покойной женою. Но ждёт, что Анна срочно отбудет для прощания. Такова была последняя воля умершей. Она просила не хоронить её, пока не приедет Анна.

Лицом своим Герденя показывал тогда такую грусть, такое изображал сочувствие, что и Анна и Довмонт во всём ему поверили. Неужели это было притворство? Неужели тогда и началось исполнение мерзостного, коварного плана?! И Анна, видимо, что-то почувствовала: «Не хочу без тебя ехать». Довмонт и теперь помнил огромные её глаза, полные слёз и печали. Словно знала она о скорых бедах.

— Не пускай меня одну. Возьми хоть малую дружину, но поедем вместе! — уговаривала она.

И Довмонт тоже заразился её тревогой, собрался проводить её, но Герденя, быстро отошедший от скорби, похохатывая, стал отговаривать:

— Ты, князь, словно баба, ещё подпусти слезу! Или за меня боишься, что от соблазна перед твоей красавицей не устою? Так я на чужих жён не падок, со своей еле уживаюсь.

Он ходил по их замку, недавно построенному немецкими мастерами, перетрогал каждую вещицу, руки у него были всегда жадные, — об этой его привычке брать без спросу чужое знали многие. Потом выпросил у Довмонта кинжал, сделанный в дальних заморских странах, — про кинжал знающие люди говорили, что он выкован по древним рецептам, называли индийских мастеров. Об Индии рассказывали много чудесного: что вместо лошадей люди там ездят на громадных, но смирных чудовищах — слонах, причём устанавливают на спину слону целый разукрашенный дом да так и едут. Или, например, что леса там полны диких людей, заросших косматой шерстью. Те люди не знают языка, не имеют разума и зовут их потому обезьянами. Не всем таким россказням Довмонт доверял, но что кинжал индийской работы — поверил сразу. Даже и рукоятка была у него необычная — из кости того самого чудища, на спину которого можно установить целый дом. Кинжал этот достался Довмонту в битве, владел им прежде поверженный Довмонтовым мечом немецкий рыцарь. У кинжала и лезвие было не прямое, а изогнутое месяцем, так что удобно им было не только колоть, но и резать. К тому же лезвие это никогда не затупится — так уверяли знающие мастера. И Герденя едва дотронулся до редкостного оружия, словно прилип к нему. Всё трогал, гладил лезвие, возвращал со вздохом в богатые, отделанные драгоценными каменьями ножны, снова вытаскивал.