— Только уберегало ли их это? Как знаешь, однако я бы не стал. Они магистру не родня и даже не знакомые. Ты только напугаешь этим гостей, и кто к нам поедет потом?

— Я и сам думал так же. Да и как мы посадим в темницу нашего Лукаса? Камни, смолу, дрова — это всё я наготовил. Ежели рыцари не придут, хватит на много лет.

— Уж лучше бы не пришли, — ответил Довмонт, — а пойдут, буду их перехватывать, к городу не подпущу.

Две недели князь, продутый ветрами, насквозь пропылённый, носился на своём вороном с десятком дружинников через лесные гати по селениям. В каждом говорил мужикам о грозящем нашествии. Чтоб не только бежали в лес сломя голову, но и соседям помогли. Все прячутся, один к соседям скачет. А после, когда войско рыцарское пройдёт, тоже чтобы не дремали. В большом войске всегда кто-нибудь да отстанет. Вот этого-то отставшего да жердью по голове.

Всё, казалось бы, сделал, что мог, но неспокойна душа.

Старый рыцарь Лукас пришёл звать князя в крестные отцы.

— Не поздно ли перекрещиваться? — поинтересовался Довмонт.

— Хочу быть с вами не только телом, но и душой. Ты, князь, ещё молодой, ты не знаешь, как холодно в старости. Ты не знаешь тоски по детскому звонкому голосу. Я много бродил по свету, натворил немало такого, от чего сейчас больно и совестно, и теперь стану отмаливать грехи той своей жизни.

— Согласилась ли твоя хозяйка?

— Её долго пришлось уговаривать. Да, она согласна теперь, но желает, чтобы я принял её веру. К тому же, — старый рыцарь неожиданно смутился, — кажется, скоро я стану отцом.

— Потому ты и решил?

— Князь, я был плохим христианином в той вере, не отгоняй же меня теперь от Бога!

— Я согласен, — ответил Довмонт.

На другой день в храме Пресвятой Троицы принял православие старый рыцарь Лукас фон Зальцбург, и тут же прошло его венчание. Со стороны невесты был только брат, две соседки да невзрослая весёлая девочка, со стороны Лукаса пришли сотни полторы здоровых парней — псковских ратников. Они истово крестились и любовно смотрели на своего учителя.

После венчания все двинулись в Завеличье, к дому вдовы, Лукас выкатил несколько бочек пива. Довмонт тоже побывал в самом начале свадьбы, а потом из-за широкой реки ещё долго доносилось хоровое басовитое пение ста пятидесяти мужских глоток.

Сколько ни готовились, а враг появился внезапно. И когда Довмонт приблизился к Изборску — древней крепости на Псковской земле, город уже горел. Силы рыцарей были велики — тысячи в три, — но говорили, что это только первый отряд, что второй идёт по другой дороге, а там появится и третий. Дать им бой лоб в лоб значило потерять дружину. Это не придурковатый толстый хитрец Герденя. Три тысячи и в болото за собой не заведёшь.

И всё же Довмонт решился: он обойдёт рыцарское войско, ударит сзади и увлечёт их за собой. Главное, отвести от Пскова. А там что-нибудь да получится.

Но неожиданно из Пскова примчались гонцы. Лица их были полны тревоги.

— Князь! Посадник зовёт скорее назад. По реке идут корабли, на них стенобитные орудия. Спаси нас, князь!

Битвы не получилось. Пришлось заворачивать дружину и спешить на Псков. Знать бы, подумал он, как те корабли пожечь. Но не додумал, не предугадал.

Посадские поспешно свозили свой скарб в детинец. Жители окрестных деревень тоже решили, что будет вернее укрыться за стенами.

Посадник уже приказал разобрать наплавной мост. На том берегу Великой остались монастыри, многие горожане.

— Корабли будем жечь, пока они далеко, — сказал Довмонт. — Нужны поджигатели.

Стать поджигателями были готовы все. Князь отобрал десятка два псковичей из тех, кто хорошо плавал. Ими вызвался командовать Лубок.

Корабли со стенобитными орудиями, преодолевая течение, поднимались по реке Великой. Поджигатели приготовили котлы со смолою, факелы. Ночью корабли пристали к берегу, до Пскова им оставался один дневной переход. В ту же ночь поджигатели спихнули спрятанные в прибрежных кустах челны, погрузили заранее расплавленную смолу и, бесшумно подгребая вёслами, пригибаясь к бортам, направили челны к кораблям. На первом челне плыл сам Лубок. Ночь была ветреной, на Великой разгулялась даже небольшая волна, и Лубок радовался: за шумом ветра не слышно шума от вёсел.

У него была и другая радость в тот день — родился сын. Приближаясь к рыцарским кораблям, он думал о том, как окрестит сына, каким именем его наречёт. Думы эти были так сладостны, что Лубок невольно улыбался.

С этою улыбкой он и подплыл к рыцарскому кораблю. Над кораблём чёрным силуэтом возвышалось стенобитное орудие. Лубок уже приготовился поджечь первый факел, чтобы метнуть его за борт корабля, как неожиданно один за другим с корабля стали прыгать в воду люди. Вынырнув, они все устремились к его челну. Он ещё попробовал отбиваться веслом, но сразу несколько человек ухватились за борт, чёлн накренился, зачерпнул воду, котёл со смолой опрокинулся, жидкая смола потекла, обжигая посаднику босые ноги — посадник невольно поджал их, — пловцы ещё сильнее качнули чёлн, и посадник полетел за борт.

Он долго бился в воде, хватал врагов за скользкие руки, рвал их волосы, бил ногами, потом чья-то сильная рука надавила сзади ему на затылок и погрузила его под воду. Он вынырнул, хлебнул вместе с воздухом горькой речной воды, снова вынырнул, снова хлебнул воды с воздухом, его потянули за ноги ко дну, он ещё раз хлебнул, уже одной только воды, и силы покинули его. Тогда-то и вытащили его, неживого, на берег. Грубо подняв за ноги, вылили воду, что набралась внутрь. Слегка покачали руки. И Лубок ожил, одурело осмотрелся, изрыгнул из себя остатки речной воды, поднялся на ноги. Его шатнуло. Вражеские воины связали его руки и, грубо толкая, повели к своему магистру.

Лишь последнему из поджигателей удалось бросить один-единственный факел, но его тут же отшвырнули назад в воду, где он, зашипев, и потух.

Последний поджигатель не стал ждать, пока его утопят. Он повернул чёлн к другому берегу, ему удалось выпрыгнуть незамеченным и добрести до города. Утром он обо всём, что видел и что не разглядел, но представил, рассказал князю:

— Первым утопили Лубка Гаврилыча, сам видел!

Степенной посадник, узнав о гибели сына, посерел лицом. Князь тоже посуровел и был угрюмым весь день.

— Ещё сочтёмся с ними, Гаврило Лубинич, увидишь, — сказал он, когда они спускались с новой стены, откуда смотрели в Завеличье.

На другой день стенобитные орудия приблизились к городу. Подошли к городу и рыцарские отряды. Стояли они в основном в Завеличье, наводя новый плавучий мост.

Под защиту стен собралось немало жителей с той стороны реки. Пришли иноки из Мирожской обители, и князь снова увидел двух своих племянников. Принимая иноческий постриг, они взяли имена друг друга, и Довмонт вовсе запутался, кто из них Андрей, а кто Пётр. Но иноки постоянно были вместе, и князь так и обращался к ним:

— Ну, Пётр и Андрей, подите сюда.

Пришла и мать их, княгиня Евпраксия. Ещё ранее перебрались врачеватели, перевезя на осликах в несколько походов свой скарб. Привёл и старый рыцарь Лукас свою беременную супругу, ведя за руку дочку.

— Князь, времена наступают худые, прошу тебя, возьми в дружину! — запросился он, едва остался наедине с Довмонтом. — Поверь, я тебе пригожусь.

— Ладно, возьми лошадь из моих запасных, — согласился Довмонт. Не хотелось ему брать Лукаса. И стар он, и бывшая вдова — а ныне молодая супруга — на сносях, да и рыцарю против рыцарей драться несподручно.

— Не хмурься, князь, — догадался Лукас, — ты же не старого разбойника принимаешь, а молодого православного, вчерашнего жениха!

— Потому и хмурюсь, — отозвался Довмонт.

Скала, которая возвышалась над рекою Великой и на которой стояла древняя стена крома, называлась «перси», то есть грудь крепости. Это место было неприступным, так огромен был каменный обрыв. Со стены хорошо просматривалась даль другого берега. Но не думал Довмонт, что однажды увидит там столько вражьего войска. Весь простор Завеличья был забит разъезжающими на лошадях, сидящими вокруг костров у палаток, снующими по каким-то надобностям рыцарями.