— Грр! Глупый кайдзю, я тебя не боюсь, ящерица! — галдели дети, пока ждали зелёного света на перекрестке.

Возможно, этого достаточно. Возможно, мы добежали свой марафон и теперь есть минутка валяться в кровати, смотреть дурацкие старые фильмы, целовать Германна за ухом и греть его вечно холодные ладони? Разве это не достижение? Я, мать его, доктор Ньютон Гейзлер, урвал себе самого лучшего ученого. Даже исследования Блу не могут тягаться с Гермом по уровню крутости этого достижения, думал Ньютон, облизав губы, испачканные острым соусом. За все это время в Гонконге его уровень к восприятию специй очень изменился, а желудок явно стал закалённым на много лет вперёд.

Рядом кто-то внезапно издал неопределенный вопль, от которого Гейзлер аж подпрыгнул. По правую сторону от него материализовался мужчина, от волнения он аж подпрыгивал.

— Ньют! Доктор Гейзлер, Ньют! — он размахивал руками и наконец-то затормозил возле Гейзлера, тяжело дыша, упершись ладонями в колени.

Ньютон почти испуганно уставился на него.

— Я ээм могу вам помочь?

В ответ мужчина внезапно задрал свою футболку вверх, оголяя почти идеально круглый живот.

— Чува-а-ак, что за… — Гейзлер аж наклонился вперёд рассматривая татуировку собственного лица на телесах незнакомца.

— Скажите круто? Позавчера набил, я и не ожидал, что встречу вас, о боже! Вам нравится? Какого это было дрифтануть с кайдзю? Вы планируете их клонировать? Ради науки, конечно.

Ньютон мысленно завопил, взывая Германна на помощь.

Он нервно сглотнул и засмеялся, лапоча что-то в ответ на беспрерывный поток слов и вопросов в его сторону. Дрожащей рукой расписался на какой-то купюре, потому что бумаги у них не нашлось, а автограф мужчине очень агрессивно хотелось. После этого Ньют сбежал, спотыкаясь о собственные ноги.

— Какого черта, — бормотал он, влетая в холл отеля, находящегося в едва уцелевшем бизнес центре Гонконга. Зашвырнув пустую коробочку из-под лапши в мусорник, он заспешил к лифту.

Пора забирать отсюда Германна и сваливать в цивилизацию, однозначно.

Ньютон возвращается быстрее, чем планировалось. Гейзлер резко вваливается в номер, без приветствий плюхается на стул и выдыхает.

— Что там творится! Чувак, не думал, что буду убегать от желающих получить мой автограф. Один мужик сделал тату с моим лицом на животе. И черт, он в десять раз полней меня и когда он бежит мое лицо колышется… Ооо что за пакость! И вообще, с каких пор нерды стали так популярны в мире или может это чисто азиатская тема? Короче там ад, да еще жара и воняет! И если ты вдруг захочешь несколько баозы или лапши лянпи, то говори сейчас, пока я горяченький. — Выдает как на духу Ньют и замолкает лишь под осуждающим взглядом друга. — Эээ… Ты, похоже, занят?

— Да. Я разбираю почту. — Подает голос математик. — Советую тебе заняться тем же. — Не отвлекаясь от бумаг, бормочет Герм, и Ньютон с неохотой принимается за дело.

— Бред! Бред! Ерунда! — Ворчит он, листая бумажки на столе. — А эти как посмели? Они же осмеяли и в пух раскритиковали меня в 2019!!! Что за любители лизать задницы! Ты это видел? — возмущается биолог, бегло листая предложения. Некоторые он даже не удосуживается открыть. — Нет! Нет! И еще раз нет! — Сгребает в охапку корреспонденцию и толкает в потрепанный шредер — лучшего гостиница не смогла им предоставить. — Короче, безработица и тоска. — Кисло заключает он, подпирая лицо кулаками. — Может у тебя завалялось что-то стоящее? Давай, чувак, удиви меня.

Для доктора Гейзлера в данный момент не происходит ничего запредельного. Очередной день после закрытия разлома, беготня с сохранением и подготовкой для транспортировки образцов, приятная кутерьма возле его персоны со стороны общественности и легкая тревога, как состояние сознания. Последнее это последствие отдаляющегося дрифта. Ньют не может разобрать, кому принадлежит это чувство. Он солжет, если скажет, что абсолютно спокоен, ведь теперь его жизнь еще в более неопределенном состоянии, чем во время войны. Война это плохо, но во все времена, любой побывавшей за линией скажет одно: там все просто. Есть враг и свой, победитель и побежденный, а будущее четче, чем когда-либо, ведь количество исходов не так велико. Жизнь или смерть. Естественный результат, без «но», «Может быть» и «Посмотрим».

Чтобы сохранить равновесие, Гейзлер дробит происходящее на крошечные моменты реальности. Вторник, третья неделя от закрытия разлома, номер в отеле, с Готтлибом на двоих, гул работающей оргтехники, которую они специально заказали себе в номер.

Германн сидит напротив в молчании. Обычно четкий, сосредоточенный взгляд ученого рассеяно бродит по комнате. Это отвлекающий манёвр. Дурной и наивный до безобразия, но это все, что сейчас может предпринять Герм, чтобы не выдать себя и сейчас дело не страхе потерять Ньюта. Ему стыдно за свою человеческую слабость, за свое малодушие.

Он хочет признаться, сказать слишком много. Схватить Гейзлера за шиворот и вытолкнуть в новый мир с десятком самых лучших перспектив, что запечатлены на этих жалких листах. Крикнуть: «Давай! Вперед! К новым открытиям!» Но слова встают в горле и тают горьким осадком на языке, ведь есть едва различимое «Останься».

Герм знает, что последствия дрифта еще в силе. Он чувствует, как накладывается тревога Ньютона на его собственную и создает абсолютный хаос в голове.

Он не имеет права лишать биолога выбора, не может привязать к себе, словно любимую вещь. Германн не может предать доверие Ньютона Гейзлера и себя вместе с ним.

Это понимание возникает весьма кстати. Герм смаргивает навязчивые сомнения и внимательно смотрит на изящную подпись мисс Шао, что исчезает в жерле измельчателя. Взгляд биолога небрежно падает на убегающую кромку документа. Мгновение и это уже белые конфетти, но Ньютон не спешит комментировать произошедшее. Он надеется, что математик без слов поймет значение этого жеста. Он должен понять и прочесть его посыл, потому что Ньютон его отлично слышит.

— Герм. — Голос, теперь вполне реальный, привычный, наполненный игривыми интонациями. — Ну что там в твоих закромах?! Есть работа для двух отчаянных и одаренных?

— У меня? Эм… — оживает мужчина, принимаясь судорожно перебирать бумажки. Привычные короткие, нервные жесты, словно ничего не бывало. — Такая же ситуация. Все хотят получить нас, словно мы последние ученые оставшиеся на этой земле! — Слегка усмехается математик, расслабляясь в кресле. — Но, есть одно местечко, где нас хотели бы видеть вместе. Берлинский технологический. Слышал?

— Ты же учился там? — Без грамма энтузиазма вспоминает Гейзлер.

— Да. Несколько лет. До Кембриджа. И что?

— И… тебе не кажется, что пройдя через все это, ты возвращаешься к тому с чего начал? — интонация голоса Ньютона подымается вверх под конец вопроса.

— Нет.

— Нет?! — голос совсем сорвался на визг.

— Нет. Потому что теперь со мной ты, Ньютон Гейзлер. А у меня за плечами десять лет революционных исследований…

— О нет! Только не начинай свою шарманку! — Смеется биолог, услышав до боли знакомую фразу, но через мгновение смотрит на Германна взглядом, в котором плескалось слишком много эмоций, вызванные разговором. Он и не пытался их скрыть. Гейзлер всегда открытый, бери да читай. Все равно ничерта не поймёте, кода у вас нет.

— Мы могли бы. Если тебя это устроит? — подытоживает Готтлиб и замолкает.

Ему не нужен ответ сейчас. Сейчас весь мир готов ждать этих несносных зазнаек не один месяц, но Герм судорожно кусает тонкие губы в предвкушении, а Гейзлер молчит дольше обычного.

— Да. Я понимаю. — Не выдерживает мужчина и решает обогнать болезненный отказ. — Берлинский тех это полнейшая скука по сравнению с МИТом. Да и я — не самая веселая компания…

— Эй, Герми, притормози. — Очухивается биолог, часто моргая. — Кто сказал, что мне нужен парк развлечений? Если ты не заметил за эти годы, я — серьезный ученый. Да… я конечно рок — звезда, но… Знаешь, последнее время я так наприключался, что не против высокопарной монотонности. — С очаровательно искренней улыбкой парирует Ньютон, но не сдерживается. — Хотя, возможно это просто последствия секса с таким занудой, как ты? — Он смеется в голос, пока не получает снарядом из смятого отчета.