Новенький телефон биолога показывал только шесть часов вечера, поэтому Гейзлер оставил чемоданы и гитару в прихожей двухкомнатной квартиры и решил отправиться в университет. Встретить там ректора Пентекоста он не надеялся, вечер пятницы, что ему там делать, апокалипсис ведь не намечался. Но Ньютону хотелось прогуляться по зданию, в котором он вскоре поселится на большую часть дня, по крайней мере так было в МИТе. Вряд ли это изменится здесь.
Конечно, амбитность и масштабность Массачусетского технологического института в разы превосходила Берлинский университет, но в чем-то они все равно были схожи. Стеклянными конструкциями, огромными размерами в соотношении с городом и общей атмосферой. Wir haben die Ideen für die Zukunft — у нас есть идеи для будущего, гласил лозунг на всех баннерах университета. МИТ не выкрикивал этого вслух, а молча инвестировал в смелые проекты молодых учёных.
Энтузиазм Ньютона МИТ поощрал, разрешая ему уходить со своими разработками и идеями все дальше в океанские глубины, пока Гейзлер испуганно не вынырнул на поверхность, заикаясь и дрожа с головы до ног. Биолог засел в своей лаборатории, начав расчеты морского дна. Ему нужен был математический взгляд на проблему.
Попросить Германна Готтлиба рассмотреть его идею Ньют не решался. Слишком она была безумная и попахивала окончательным помешательством Гейзлера.
Но будь он трижды дураком, если окажется не прав. Во сне мозг не может создать абсолютно новые лица или места. Это всегда знакомые люди из прошлого или настоящего, все улицы — это давно забытая дорога в маленький парк или любимый паб. Ньютон мог списать все на то, что он слишком много работал и смотрел фантастику поп культуры, фанатея от огромных монстров. Это было возможно, но вычисления разлома в самой глубокой части океана — они были точными, и они приснились Гейзлеру. Точно так же как и образцы органов, которые он изучал в той реальности. Ведь когда произошло вторжение первый раз, тогда тоже никто не мог предвидеть, все было нормально, обычный день обычной жизни.
Мужчина начал думать об уходе, его страшил таинственный разлом на дне Тихого океана.
Он боялся думать о том, что сходит с ума и его сознание медленно заполняется ярко-голубой субстанцией, будто кровь инопланетных тварей.
Когда он летел над Атлантикой, биолог ощущал пустоту. Ему хотелось рассказать о возможной опасности, которая таилась глубоко внизу. Откуда в голове столько знаний о… Гейзлер дёрнул головой. Нельзя произносить их название вслух, словно это могло магическим образом накликать чудищ на Европу, на Берлин, на Германна.
Гейзлер давно перестал воспринимать свои сны как обычные реалистичные кошмары. Он верил в теорию мультивселенной, а будучи фанатом Стар Трека с мрачными снами в собственной голове, которые кишели монстрами, идея зеркальной реальности не выглядела уже такой абсурдной. Ньют не хотел признаваться самому себе в том, что завидовал тому Гейзлеру: он изучал поистине невозможные существа и делал это не один. Доктор Готтлиб, конечно, ворчал, но был готов пойти на риск ради Ньютона. Вместе с ним. Почти каждое утро биолог подскакивал с кровати, тяжело дыша, не понимая, почему ему так грустно, что аж выть охота. Тот Ньютон мог похлопать Германна по плечу, рассказать о своем новом открытии, пока стоял по локти в препарированных органах чудовищ. Этой ночью тот Гейзлер устало поплелся обратно в лабораторию из столовой в огромном военном здании в Гонконге. В руках он держал два стаканчика с какао. Когда он ногой отпихнул дверь и вошёл в научный отдел, Готтлиб неподвижно сидел перед голографической моделью того самого разлома на дне океана.
— Чувак, — сипло произнес Ньют. — Оставь это до завтра, столько работать не то что вредно для твоих гениальных мозгов, это уже просто издевательство. Держи, вот, кружечку отличного горячего какао, — он протянул стаканчик.
Германн удивленно моргнул, словно его насильно разбудили из фазы лунатизма. И только после этого перевел взгляд на взъерошенного друга.
— Доктор Гейзлер, — пробормотал Германн, смотря на то, как Ньютон улыбался от чего-то очень искренне.
— Ага. Кто же ещё? К нам сюда люди опасаются заходить, — со смешком отозвался Гейзлер. — Сначала надо стать рок звездами, тогда уже и фанаты появятся и будут тут толпами ошиваться.
Он неуверенно хихикнул и сел на край стола Готтлиба. Тот аккуратно взял стаканчик и растерянно отпил глоток.
— Мне кажется, я заснул с открытыми глазами, — задумчиво произнес Германн. — Боже, ну и дрянь.
Ньютон покачал головой, болтая ногами над полом.
— Чашка горячего какао.
— Оно уже почти остыло, — заметил Германн, отпив ещё глоток.
— Чашка какао для тебя от меня, — беззаботно отозвался он.
— Я не уверен, что эта субстанция вообще является какао, Ньютон.
Гейзлер осуждающе посмотрел на Готтлиба.
— Чашка. И если ты скажешь, что это не чашка, а стаканчик, я закричу на весь шаттердом. Пойдем спать, Герм. А то опять облажаешься со знаком и начнёшь швыряться ни в чем не повинном мелом.
Германн недовольно покосился на биолога, но ничего не сказал — сам понимал, что выше головы не прыгнешь, а уставший организм то и дело выдавал ошибки, моля об отдыхе.
Гейзлер сидел очень близко к Германну, рассматривая, как у того трепетали ресницы, когда он прикрыл веки, устало попивая горячий напиток. Ньютон не тараторил как обычно, за что Готтлиб был благодарен. Минуты затишья в их совместной лаборатории были редко, но каждую из них Ньютон любил, потому что тогда Германн опускал свою безупречную, прочную броню, которая защищала его от окружающего хаоса. Готтлиб презирал самого себя, каждый день ставя себе планку все выше и выше, работая на износ, делая невозможное. Ньютон же чувствовал себя чуточку лучше, когда Германн устало выдыхал, когда расслаблял идеально прямую осанку, а сосредоточенный взгляд смягчался. В такие моменты Гейзлер хотел протянуть руку и поворошить идеальную прическу, провести тыльной стороной ладони по щеке.
Другой Ньют, настоящий, как он надеялся, глубоко вдохнул, проснувшись.
*
Доктор Германн Готтлиб закрыл вкладку с новостями CNN, в которой он читал новости о том, что недалеко от побережья Сан Франциско в море было обнаружено огромное количество раненых дельфинов, словно что-то большое небрежно поиграло с ними, как кошка с мышей, а потом бросило погибать.
Германн нахмурился, задумавшись, почему от доктора Гейзлера почти месяц не было электронных писем. Что если он как раз в этот момент на побережье Сан Франциско, и то что напало на дельфинов, может быть опасно и для самого Гейзлера.
Готтлиб был доктором астрофизики берлинского университета, но часто работал совместно с НАСА, разрабатывая им программное обеспечение марсоходов. Переезжать в Штаты ему однозначно не хотелось. Не то чтобы, как страна ему не нравилась. Он скорее ее не мог понять, она была слишком шумной, противоречивой и жила по заказу все и сразу, не оставляя времени взвесить все и обдумать. Решение там принимались сиюминутной, а последствия разгребали уже потом.
Германн жил в просторной квартире на партере, чтобы лишний раз не напрягать свою ногу, в случае, если вдруг испортится лифт. Германн старается делать все, чтобы избежать непредвиденных ситуаций, потому что все можно рассчитать и предусмотреть. Потому что это не поэзия, которая соврет, а практический подход к жизни. Астрофизик много пьет кофе, который уже перестал на него действовать, принося лишь слабое удовольствие в виде горчинки послевкусия на языке. Готтлиб курит, зная что пора бы бросить и перейти на никотиновые пластыри. Не делает он этого потому, что тогда вообще исчезнет надобность выходить на свежий воздух.
У доктора Германна Готтлиба не бывает первокурсников. Он думает, что оно и к лучшему, ведь на первом курсе они все ещё дети, которые хотят потусить, да погулять, толку с них мало. Германн не держит на них зла, привык уже, что рано или поздно они успокоятся и поймут, что из Берлинского Технологического можно со свистом вылететь. К Готтлибу на пары они попадают уже в магистратуре, когда научный интерес бурлит в их головах.
