— А у меня есть выбор?

— Нет. — Заговорческий шёпот и горячее дыхание под челюстью. Даже без рук Ньютон умудряется сводить его с ума. — Ты его потерял, когда пожал мне руку в этой лаборатории 7 лет назад. — Сообщает хитрый голос. Ньют лишь говорит, лишь дышит, клюет носом в воротник рубашки, пряча испачканные руки за спиной, а Германн уже чувствует как подкашиваются ноги и виной не старая травма. Отнюдь.

— Только не здесь, meine Liebe. В спальне. Сейчас. И без этих грязных перчаток, — тихо звучит голос мужчины и Гайзлер хочет вздохнуть что-то о том, что Герм неисправимый консерватор, но проглатывает возмущение в мокром поцелуе.

***

В темноте каюты тишина. Лишь беспокойный вздох то и дело вторгается в идиллию ночи. Вздыхает доктор Готтлиб, то и дело, переворачиваясь с бока на бок.

— Герм если ты еще раз пошевелишься, я привяжу тебя к кровати. Серьезно, и это не будет иметь никакого эротического подтекста. — Бурчит Гейзлер, кутаясь в одеяло. — Если ты не уснешь, то будешь самым помятым принцем на белом коне, хотя куда уж хуже… — мужчина издает короткий смешок и тут же получает тычок острым локтем в бок. — Молчу. Просто расслабься и все сложится.

— Ньют. — Шепот в потолок. — Ты бывал на свидании? Только честно.

— Я? — Гейзлер наспех прокручивает жизнь в памяти. — Конечно! Чувак, кучу раз!

— Куча раз, в твоей системе исчисления это сколько? — уточняет математик.

— Два. — Признается Ньютон. — С двумя разными девушками.

— И как это было?

— Ужасно! — печальная улыбка и смешок в плечо. Ньютон абсолютно честен. А как могло быть иначе у парня с научной степенью в семнадцать лет, что тащится от рептилий и периодически выпадает из действительности благодаря биполярному! Ньютон до сих пор не может поверить, что все это волшебство между ним и Гермом взаправду. Конечно, Гейзлер не верит в чудеса и прочую магию, только не человек с его образованием, но в лексиконе нет более точных слов, способных описать ту антигравитацию, что подбрасывает его в воздух рядом с одним несносным ученым. — Герм… — мужчина подается к любимому, но слышит тихое сопение рядом. — Ну, как всегда… — вздыхает биолог, устраиваясь рядом. В эту ночь доктору Ньютону Гейзлеру боле не суждено уснуть.

Сон — понятие очень субъективное и в большинстве случаев переоценено. Ньют аккуратно протянул ладонь и легко коснулся виска Германна, неспешно вороша его волосы. Кому катастрофически не хватало сна, так это именно Герму. Он привык вскакивать после первого же будильника, сразу вникая в окружающую ситуацию. У биолога так не получалось, не всегда по крайней мере. Ему надо было швырнуть телефон куда подальше, лишь бы противная мелодия заглохла к чертовой матери, потом, пошатываясь встать, принять душ, влить в себя литр кофеина, который уже давным давно не действует на него, и лишь потом начать соображать. Это в хорошие дни. В плохие… Что ж в плохие дни сон очень переоценен. Кому он вообще нужен.

Пальцы Ньютона мягко перебирали короткие волосы на затылке Германна, ощущение было приятное, уютное. К такому можно привыкнуть.

***

Они договариваются встретиться в городе. Парк у фонтана. Весна. Теплый ветерок. Голубое небо над головами. Классика. Германн не мастер импровизации, только не в отношениях, но Ньютон все равно волнуется как школьник. Словно нет этих десяти лет вместе, понимание с полужеста, долгих взглядов, шуток понятных лишь им, жарких ночей. Словно они не были в дрифте, не спасали мир, словно они абсолютно нормальные. Обычные люди. Обыкновенная жизнь.

Они мечтали о подлинной жизни в серых стенах Шаттердома. Семь лет. Две тысячи пятьсот пятьдесят шесть дней с погрешностью после запятой. Шестьдесят одна тысяча триста двадцать часов бок о бок. Не считая переписки. Так откуда этот страх и неуверенность? Ньютон любит Герма, нуждается в нем, жаждет этого нескладного человека, наслаждается их разностью, что рождает гармонию, пусть и ясную немногим.

Герм появляется точно за час до полудня. Мужчина так же напряжён и растерян. Он замечает Ньютона, который рассматривает все вокруг, вертя головой, и невольно делает глубокий вдох. Для всего есть первый раз. Он не всегда должен быть провальный, как, например, их первая встреча. Могло быть и лучше, но это не повлияло на конечный результат. Результат, в которым они оба здесь, на заре мира без войны, на пороге весны, что все ещё робкая, но уже ее нежность нельзя лишь сморгнуть.

— О, чувак, ты снял жилетку? Круто! Я смотрю, ты подготовился, — Ньютон просиял.

— Да. Я подумал, что сегодня действительно тепло и… ты часто говорит, что она старомодная.

— Свидание, жилетка! Да ты меня балуешь! — Улыбается Гейзлер, пряча руки в карманы.

— Да. Вроде того. — Тихий смешок и нервный взгляд под ноги. Герман так же не в своей тарелке.

Они стоят еще несколько мгновений, созерцая друг друга, прежде чем неторопливо зашагать вдоль цветущих деревьев. В городе нет часов с обратным отсчетом, нет лязга стали, расчетов, колб, проводов. Кажется, будто этого мира совсем не коснулась война, словно она была лишь в головах этих двоих. Солнце греет, деревья набирают цвет, а воздухе раздается шелест травы, далекие звонкие голоса, из прошлого, что никогда не станет явью.

Их шаги на редкость сдержаны. Ньютон ловит себя на том, что нет-нет, но норовит обогнать Германна. Ему не хочется смотреть вперед, созерцать сочную траву, небо, фонтан, притаившийся вдалеке. Биолог обгоняет и пятиться вперед спиной, ведь все что он хочет видеть — это Герм. Великолепный доктор Готтлиб, топающий по узкой мощеной дорожке, который морщится от непривычно яркого солнца и тихонько мурлычет в такт музыке, что вырывается из открытых окон танцевального зала. Ньют хочет видеть иного Герма. Узнать и привыкнуть к нему во всех проявлениях и эта сторона ему определенно нравится.

— Ньют, тебе не говорили, что пялиться — дурной тон? — прерывает тишину математик.

— Неа… У меня был неуд по этикету. — Гордо признается Гейзлер.

— Заметно, — бурчит Готтлиб, прежде чем споткнуться о развязавшийся шнурок. Ньют подрывается помочь, но получает резкий отказ. Германну неловко. Он усаживается на парапет, ворчит справляясь со злополучными завязками и больной ногой. Ньютон хочет спросить, зачем Герм вообще нацепил эти непривычные оксфорды и тут же догоняет. Не зачем, а для кого. Для него, чтобы не выглядеть таким очумелым стариком рядом с рок — звездой биологии в заляпанных невесть чем кедах и черной футболкой с выцветшим логотипом Роллинг Стоунс. Рядом со своим любимым.

— Ньют. Прости, что заставил ждать. Я тебе говорил, что с детства ненавидел… эти шнурки. — Голос математика весело звенит и в момент падает на пару октав, ведь его друга уже окружает толпа незнакомцев. Они шумят, задают вопросы, фотографируются с Гейзлером, смеются над его идиотскими шутками, понимая только половину из того, что он говорит, потому что не все знаю английский. Да ещё и такой быстрый, на котором тарахтит Ньютон.

Это не входило в планы Германна. Ни разу. Он пристально смотрит в развеселое лицо друга, в ожидании ответного взгляда. Завидев недовольную физиономию Готтлиба, биолог быстро сворачивает стихийный фан — клуб и откланивается под синхронные вздохи толпы.

— Я не буду комментировать этот поступок, доктор Гейзлер, но замечу, что это было, по меньшей мере, бессмысленно, — начинает прохладно мужчина торопливо шагая по дорожке прочь. Ньют, не ожидая подобной прыти, едва поспевает за Германном.

— Да расслабься, чувак, это всего лишь фанатики! Молодые ребята. Мы спасли их задницы и мы невероятно круты… И вообще, не ради этого ли мы столько учились, ошибались, искали ответы и корпели над нюансами?

— Ты — возможно. Я учился для своего удовлетворения, а точно не ради кучки безмозглых подростков, даже приблизительно не понимающих ценность твоих теоретических выкладок и экспериментов! — продолжает дуться математик.

— Ах ну да… как я мог забыть! — добродушно хихикает ученый. — Тебе по душе старческие пати. Кардиган вечеринки с нобелевским комитетом в Швейцарии. Или что там у вас? Оргия на минеральных источниках?!