— Или звуки, которые обычно самолёт при старте издает, — вдруг произнес Германн, отчётливо припоминая оглушительный шум, который первый раз он услышал поздно ночью, когда вернулся с работы, очень задержавшись из-за консультации для аспирантов.
Гейзлер рассмеялся и тут же ударил по струнам, выдавая тот самый оглушающий и довольно противный звук.
— Да, док, кому не хочется при паршивом настроении пошуметь, да так, чтобы стены дрожать начали? Надеюсь, вы не сильно расстроили Ньюта тогда, — сказал мужчина. — Он только когда обиженный, извлекает из нее такие вопли.
Германн прикусил губу.
— Я обещал, что вернусь домой к семи, но студентов было так много, что в итоге на пороге квартиры я был в одинадцать, — Готтлиб старался не смотреть на Джейкоба, который покачал головой и опять заставил гитару загудеть раненым самолётом. — Я извинился. И загладил свою вину. Не один раз за тот вечер, — произнес он, пытаясь оправдаться, и тут же осекся, понимая, что сморозил лишнего. Гейзлер в ответ ничего не сказал, лишь с весёлыми искрами в глазах взял несколько ритмичных аккордов.
— Так вот о чем я, доктор Готтлиб. Я вас уморил своей болтовней, уж простите. Я соскучился по сыну, а Красная Леди является частью Ньютона, который с ней не расстается. У биполярного, как я говорил бывает очень пронзительный шум, но также и период гулкой тишины. Поэтому, — он постучал пальцем по корпусу гитары, — я решил сделать ее полуаккустикой. То есть подключи вы ее к усилителю, и тогда можно перекричать пик мании, который оглушительно кричал в голове Ньюта. Но в моменты депрессии, когда его сознание со всей силы упало вниз с качель, тогда нужны мягкие звуки, тихие, совсем как знакомый успокаивающий голос.
Его пальцы беззаботно играли приятную, смутно знакомую мелодию, от чего Германн почти завороженно наблюдал. Они никогда не думал о музыке, как о живом человеке, способному помочь его Ньютону. И в этот момент Германну стало очень стыдно.
Гейзлер заметил, как поменялся в лице Готтлиб и тут же перестал играть.
— Не вините себя, если не знали этого. Скорее всего Ньют мне голову открутит, узнай, что я это сделал.
— Спасибо, — чуть слышно произнес учёный, смотря на струны.
— Вы даже не представляете сколько он мне о вас рассказал, еще до того, как встретился с вами в живую. На много раньше, словно знал вас не одну жизнь, — ответил Джейкоб. — С кем попало я бы не стал делиться секретами нашей мануфактуры, которая делает гитары на заказ.
Он подмигнул ошарашенному Германну, а потом хрипло рассмеялся, похлопав того по руке. В одном они были с сыном похожи — шутки оба использовали, как защитный механизм. А ещё очень тактильные.
Джейкоб аккуратно поставил гитару на место и кивнул на предложение Готтлиба выпить чай. Про себя он подумал, что в этом мужчине уж слишком органично отпечаталось британское воспитание частных учебных заведений и немецкая сдержанность. Вежливая улыбка, который с детства учат юных англичан, подойдёт одинаково хорошо как на свадьбу, так и на похорон. А вот от родной Баварии доктор Готтлиб взял немного горделивый взгляд, в котором читалось уверенность, что он оправданно лучше других и, если понадобится, без проблем это докажет. Но как и все немцы, он должен был раскрыться тем, кому доверяет беспрекословно. Иначе Ньютон не полюбил бы этого человека настолько сильно, будь он трижды гением. Гейзлер ценил человечность и любопытство превыше всего.
— Я не знал, что музыка настолько важна Ньюту. Он действительно играет все время, — задумчиво произнес Германн, — по разному, но я не связывался это с настроением. Глупо с моей стороны, теперь это кажется очевидным, — он аккуратно налил кипяток в заварник.
— Музыка помогает Ньютону успокоить воображение, которое у него очень яркое и богатое. Порой даже очень, закрой он глаза, темноты все равно не будет. Вспышки идей и…
— Сны, — вдруг сказал Германн сначала скорее самому себе чем Гейзлеру. Затем он моргнул и повторил. — У него очень живые сны. Реалистично фантастические…
На лице Джейкоба отразилось едва уловимое замешательство, от чего Германн понял, он не знает. Не имеет понятия о Гонконге и монстрах, о целой другой вселенной, которая жила собственной жизнью в снах Ньютона, который на все так реагировал.
В этот момент учёный понял одну очень важную вещь. Отец Ньютона знает все о сыне, потому что они всегда вместе боролись со всем вместе. Связь, которой никогда не было в семье Готтлибов. Но сны, которые пугали и завораживали Ньютона Гейзлера до ледяных пальцев, до скачущего пульса и загнанного дыхания — об этом он рассказал лишь Германну. Доверился только ему, когда собственный психотерапевт не была в силах помочь. Куда ей.
Мне, пронеслось в голове Германна. Только мне. Потому что доверил себя и самые сокровенные закутки души.
— Доктор Готтлиб? — словно издалека послышался голос Гейзлера. — вы говорили?
— Сны, — отстраненно отозвался Германн.
— Да, Ньют на воображение не жалуется, — согласился он.
Германн Готтлиб — хороший человек, подумал Джейкоб. Настороженный, аккуратный, но со стержнем, который не сломать. Якорь для Ньюта, как он сам когда-то заметил.
— Я зарезервировал себе отель, доктор Готтлиб, — сказал Гейзлер, беря из рук ученого чашку мятного чая. Но надо разобраться как от вас туда доехать.
— Ни в коем случае, — спокойно ответил Германн, усаживаясь напротив. — Ньют захочет с вами обсудить очень многое, возможно поиграть на инструментах, это затянется, будет поздно. Зачем вам спешить? У нас есть диван в гостиной, гостевая комната была бы лучше, но, — Германн запнулся, думая как бы это более нейтрально сказать, что они оба не самые социальные личности. Гейзлер спрятал в чашке улыбку.
— Я не хочу навязываться.
— Чепуха, я сам вас пригласил, — математик взял кусочек лимона и беззаботно опустил его в чай. — Прошу, останетесь. Ньютон будет рад.
Как только последняя фраза сорвалась с его губ, в коридоре послышался скрежет замка, а потом громкая возня за дверью, пока ее отчаянно пытались открыть со стороны подъезда. В итоге, споткнувшись о порожек, доктор Гейзлер ввалился в прихожую, смачно выругавшись при этом.
— Герм, ты просто не представляешь, какие там пробки на дорогах, все перманентно сходят с ума, Годзилла бы их побрала, а в холле универа уже поставили ёлку, ты прикинь? — он швырнул шапку на полку возле крючков для верхней одежды, попутно разматывая шарф. — Мы должны поставить две — одну в гостиной, а другую в спальне, и не вздумай занудство включать, это Рождество, даже если мы не особо верующие, — беззаботно тарахтел Ньютон разуваясь. Он поставил свои ботинки совсем рядом с чужой парой и даже не заметил.
Затем, разогнавшись по коридору в одних носках, он эффектно проскользил до самой кухни с радостным «дорогой, я дома!». А когда раскрасневшийся с улицы биолог появился в дверном проёме, он замер, смешно округлив глаза.
— Ой блять, — непроизвольно вырвалось у него.
За столом сидел Германн, смотревший себе на тапочки, сжимая в руках чашку с чаем, да так крепко, что ещё чуть-чуть и керамика должна была треснуть на пополам. Напротив него, закинув ногу за ногу, расположился Джейкоб Гейзлер, с довольной улыбкой на лице.
— Ньютон, а теперь марш в ванну и с мылом помой рот, — дружелюбно произнес Гейзлер старший.
Ньют пару секунд молча смотрел на отца широко раскрытыми глазами. Потом озадаченно перевел взгляд на Германна. И ещё несколько мгновений рассматривал его.
— Так. Ладно, окей. Папа, что ты уже наговорил Гермсу и почему он такой расстроенный?! Другой вопрос. А что ты делаешь на нашей кухне? — его голос забавно перескочил на несколько тонов вверх.
Джейкоб театрально вздохнул и покачал головой.
— Вот так, доктор Готтлиб, я его растил, любил, всяких лягушек и ящериц домой таскать разрешал, а что мне старости лет выдают? Что это я делаю на его кухне, — с плохо скрываемой улыбкой в голосе жаловался Джейкоб.
— Я не это имел в виду, — проворчал Ньютон. — Герм? — жалобно позвал он.
