— Ваши студенты подсматривают, доктор Гейзлер, — довольно громко произнес Германн, от чего Ньют прыснул смехом, уткнувшись лбом в плечо ученого. — Бесцеремонно и подло подслушивают и подсматривают, уважаемый коллега.
— Хана котятам, — довольно угрожающим тоном пропел Ньютон. — до встречи вечером, — тише добавил он.
— Я тебя не выпущу из рук, — так же тихо ответил Готтлиб.
Ньютон наигранно засмущался, прикрыв ладонью рот, а затем развернулся и пошел обратно в лабораторию, беззаботно объявляя, что он никого не пощадит на сессии.
Германн покачал головой, улыбаясь себе под нос, и отправился обратно к себе в аудиторию.
Когда Ньют в следующий раз отвлекся на свой телефон, то прочитал следующее сообщение:
6:05 pm incoming message
Herms
Встретимся в 9 в Sphere.
Гейзлер замер, держа телефон, смотря куда-то сквозь экран. Sphere. Это серьезно, ох, это не те простенькие очаровательные ресторанчики откуда их время от времени выгоняли, потому что они слишком громко спорили на счёт… Чего угодно, если честно.
…это свидание? Свидание, которые Германн предложил сам, а не согласился на идею самого Гейзлера, как обычно происходило. Не то чтобы Ньютон жаловался, но время от времени мрачный голос в глубине его сознания противно интересовался, откуда Ньютон может быть уверен, что ещё не достал бедного доктора Готтлиба. Но сейчас Германн сам захотел встретится и поужинать с ним, потому что ему нравится проводить с Ньютон время. Ведь так?
— Это свидание! — радостно выпалил он, оборачиваясь к студентам, которые в тот момент собрались кучкой возле одного из компьютеров.
Кто-то рассмеялся и присвистнул, несколько девушек заулыбались от уха до уха, а кто-то покачал головой, отводя взгляд, чуть заметно покраснев. Ньютон Гейзлер стоял, упёршись в бока руками, с закатанными рукавами по самые локти, обнажая яркие цвета татуировок.
— Если вы думаете, что я вас отпущу пораньше в связи с этим, то нет уж, — все так же радостно объявил ученый.
Выбегая в половину восьмого из университета, Ньютон проклинал пробки на дорогах, риторически спрашивая какого хрена! По большому счету он мог остаться на работе ещё дольше, а потом сразу поехать в ресторан, вот только запах антисептика и других растворов вкупе с заляпанной рубашкой не слишком подходили для романтического вечера. Германн, конечно, вслух, может быть ничего и не скажет, но увидеть мимолётную уставшую тень, которая иногда проскальзывает у него в глазах, когда их споры превращаются в совсем уже бессмыслицу, Ньютону хотелось меньше всего.
Добравшись к себе домой, Гейзлер начал на ходу расстёгивать ремень, прыгая на одной ноге, пытаясь вспомнить где его часть вещей, которая ещё не перекочевала к Германну в квартиру.
— Так, что здесь у нас, — бормотал себе под нос он. — Три одинаковых пары черных джинс. Как оригинально, Ньют. И все порваны на коленях, Gott, Гермс меня убьет…
В течение пятнадцати минут в пустой квартире, которая выглядела как заброшенный склад, доносилось лишь тихое пыхтение биолога, стоящего перед зеркалом. Он критически себя осматривал, пытаясь убедить, что все хорошо, и Германн даже любит его мягкий живот.
Футболка с Чужим? Футболка с Пинк Флойдом? С Боуи? Ее Ньютон держал в руке несколько мгновений, но потом от отбросил в сторону. Она с блестками. Германн ему точно в горло запихает вилку… С тихим воем, мужчиной раздосадовано пихнул ногой чемодан.
— У меня есть костюм…нет, в нем на вручение Нобелевской впору идти. Гермс ведь не собирался делать из этого настолько официальное событие?! Конечно… Это просто ужин, мы же часто куда-то ходим.
С сомнением он достал черную рубашку и покрутил ее в руках. Она ему нравилась, с воротником, на уголках которого были золотые вставки. А к рубашке он обычно надевал темно-синюю жилетку, которая сейчас с трудом застегнется на нем, грустно подумал мужчина.
Ньютон тяжело вздохнул, уносясь мыслями куда-то очень далеко, в Гонконг, думая, переживал ли тот Гейзлер в подобной ситуации.
— К черту все. Он и так знает, кто я на самом деле, — со вздохом решил он. — Хуже чем пижама с динозаврами уже не будет.
В итоге доктор Гейзлер запыханно выбежал обратно на улицу, кутаясь в свое пальто, потому что для его любимой кожанки было уже ну совсем холодно. До шапки его ещё гордость не опустила. Когда подъехал убер, Ньютон мельком кинул взгляд на свое отражение в стекле. Черный пиджак, а под ним кремовая футболка с надписью I drink tears of my enemies for breakfast, джинсы и ботинки горчичного цвета. Возможно, Германн только слегка закатит глаза и не прокомментирует драные штаны.
Наблюдать за вечерним Берлином совсем не так, как идти по этому городу днём, хотя Ньютон думал, что уж место, где он родился будет хорошо помнить. Но в голове балаган из не своих воспоминаний, неоновые вывески на немецком, что смешиваются с китайским, переливаются цветами и горчат привкусом пыли во рту.
Ньютон неосознанно сравнивал Берлин с Гонконгом, отдавая отчет, что делает это, опираясь только на ощущения другого Гейзлера. Потому что сам там никогда не был.
Будучи в Америке он часто вспоминал шумную столицу Германии, хотя ее какофония была совсем другой, чем в Бостоне. В Америке все отличалось, выглядело больше. И одиноко, подумал Ньютон. Он очень любил работу в МИТе, с удовольствием бы показал Германну свою бывшую лабораторию и огромное окно с видом на кампус. Но именно Массачусетс стал местом где ничтожность, глупая несущественность ощущалась особенно остро. Возможно поэтому Гейзлер был даже рад тем реальным снам, что пробрались в его сознание и звучали сотнями голосов и наречий.
Берлин же говорил на его немецком. На немецком, который звучал в три раза быстрее, чем во всех остальных Бундесландах, и большинство немцев болезненно морщились, как только слышали обрывки слов, выдаваемые этим акцентом. Ньютон понимал Берлин и довольно улыбался, используя его язык, смешивая со своим скачущим ритмом и подачей мыслей. Они идеально подходили друг другу, два непостоянных, всегда меняющихся, стремящихся вперёд индивидуумов.
Гонконг он видел по вечерам, когда тот Ньютон выходил за пределы Шаттердома, иногда потянув с собой Германна. Никогда не спящий город, не прекращающий низко гудеть тысячами машин, мопедов, автобусов. А над головами полуразрушенные здания и спутанные линии электропередач. Город качал энергию, как загнанное сердце, этим и будучи похож на Берлин. Живой и отчаянно добивающийся движения вперёд.
Когда отец того Германна предложил построить береговую охранную стену, математик, не веря своим ушам напомнил, что они немцы. Они уже строили стену. Они сами разрушили, празднуя ее крах.
Берлинская стена тянулась через город неровным уродским шрамом. Сейчас же остались фрагменты сплошь покрыты граффити, яркими, броскими, многословными в своей немой экспрессии. Они отражали победу над тем, что готово было нести боль и разруху долгое время.
Ньютон понимал Берлин. Покрыл себя татуировками монстров, которые в одной из реальностей были настоящими, приносившими боль и разрушения, и в тоже в время великолепными, неуязвимыми, иными. Тот Ньютон со своим Германном ещё будут смотреть на руины их мира, зная, что они к этому причастны, пройдет время и на стенах зданий появятся граффити с иллюстрациями битв и побежденных монстров. А пока они бессильно скалили зубы на коже Гейзлера.
После Америки Берлин казался Ньютону маленьким и уютным. После его острого одиночества в Бостоне, ему хотелось кричать во все горло на каждой улице, возле каждой площади, я нашел его, он здесь, мы здесь! Я и Германн, мы здесь, в городе, который казался мне моим по праву рождения, но обрёл его я лишь сейчас!
Ньютон удивлённо моргнул, когда машина притормозила на светофоре. Он подсознательно сравнивал Гонконг с Берлином не просто так. Толпы людей, визг тормозов здесь не причем. Дело в том, что это единственные города, в которых они были по настоящему счастливы, деля это ощущение на двоих.
