— Рад, что вам так нравится город, — неожиданно произнес водитель. Ньютон аж подскочил и покосился в сторону мужчины.

— Ась? — пролепетал он.

— Я говорю, хорошо, что вы так отзываетесь о городе, я под…

Ньютон издал жалобный звук и тут же перебил его.

— Я говорил вслух? Все это время?

Водитель оторвался от дороги на секунду и посмотрел на Гейзлера.

— Не все, но бормотали довольно громко.

— Scheiße, — выдохнул Ньют, закрыв лицо одной ладонью. — Извини, чувак, я эмм, у меня эмоциональный день сегодня. Сплошные потрясения.

Когда Ньютон выбрался наружу и прикрыл за собой дверь машины, он тут же заспешил, зная, что уже опоздал из-за пробок на дорогах. Он готов был себе отвесить подзатыльник, но вместо этого со всех ног бежал вперёд.

Когда иностранные коллеги просили Германна описать Берлин, математик обычно говорил что-то в стиле: чудесный город. Город с центром и окрестностями. Видели такое?

Смех и умиление в ответ. Глупый вопрос — глупый ответ. Общество — Доктор Готтлиб: Один — Один.

Если у Германа спрашивали, каков его Берлин, доктор Готтлиб как правило думал о том, чьим Берлину так и не суждено стать.

Берлину никогда не стать фантазией Гейне, он слишком многотонный в своей вульгарной новизне. Берлин не найти в нищем квартале Ремарка. Берлину никогда не обернуться похмельной мечтой Гессе. И лишь в самых безумных фантазиях нереализованного художника из Вены Берлин шагает триумфальным маршем Вагнера. У Берлина нет той блестящей аргументации Хайдеггера, потому что Берлин заикается. Он, как дитя, стесняется голого гротеска Отто Дикса и стыдливо теребит чулки сквозь стрелки чиновничьих брюк.

Берлин скрывает свои раны, наспех стянутые небрежной рукой новой власти. Он хотел бы стать лучше, но вот незадача, лучше уже некуда.

Для туристов Берлин видится блестящим мужчиной в смокинге, хитрым стариком с тысячей масок, томной женщиной в дыме подпольного кабаре. Но для Германна Берлин — вечная девчонка в рваных джинсах и наушниках. Никто не знает ее настоящего имени, ведь она никогда не отвечает на вопросы. Она вовсе не зазнайка, отнюдь… Берлин просто не слышит. Она оглохла от страха, и с тех пор крик — ее единственная музыка.

Берлин легко узнать. Она дуновением ветра промчится мимо вас по шумной улице. Встретит взглядом в кафе под железнодорожным мостом с мигающим светом. Крикнет «Хей!» в триумфальной арке, и не дождавшись эха зашагает прочь. Ответы ей безразличны.

Берлин не ходит в оперу, на выставки в Шарлоттенбург, ей плевать на Sphere, притаившийся на вершине телебашни. Ей не нужны эти куцые сооружения, чтобы увидеть себя. Ей даже не нужны крылья, ведь у нее антигравитационная улыбка.

На Берлин надо смотреть с высоты, чтобы заметить эту хрупкую девочку среди толпы черных плащей. Доктору Германну Готтлибу нравится наблюдать за столь несуразным созданием, а Берлин с радостью открывает свои немые секреты терпеливому ученому. Ей нравятся такие собеседники. Берлин хороша в свете ночных огней и столь же уязвима.

К девяти вечера ресторан Sphere наводняет публика. Люди стремятся увидеть маленькое шоу, что разыгрывает Берлин каждую ночь, уже восемьсот лет. Ее реквизит за эти годы изрядно поистрепался, но публика благосклонна к сиротке.

— Герр Готтлиб. — тактично кивает официант. — Ваш столик.

Доктор проходит по привычному маршруту, минует барную зону, зону для некурящих, чтобы опуститься в удобное кресло у самого стекла. Официант жестом предлагает убрать другие кресла, дабы избавить ученого от внезапных собеседников.

— Оставьте. Я не один. — Останавливает Герм и впервые за несколько недель закуривает. Берлин стеснительно улыбается мужчине из-за зигзагов дыма. — Рад тебя видеть. Скучал. Хочу тебя представить кое — кому. — шепчет док, коротко поглядывая на часы. Берлин радостно кивает в ответ и тычет в винную карту. — О нет. Тебе еще рано. — парирует мужчина, на что Берлин лишь многозначительно вздыхает и обиженно задирает нос.

Ньютон как и предполагается, опаздывает. Ученый вваливается в переполненный ресторан и тут же сталкивается с внимательным персоналом, оберегающим комфорт гостей.

— К сожалению на этот вечер мест нет!

— Меня ждут. Черт. — Ньют перехватывает промокшее пальто, поправляет запотевшие очки. Он еще не отошел от спешки. — Столик номер… Чувак, меня ждет доктор Готтлиб!

— Вы его студент? — подозрительно интересуется официант.

— Нет, блин! Я его мама! — вспыхивает Гайзлер и тут же прикусывает язык. — Мы… Эм… Друзья. Близкие. Он ждет меня. Реально, чувак. Я стремно выгляжу, но ему это по кайфу.

Молодой мужчина еще раз «сканирует» гостя взглядом, но решается проводить посетителя.

— О Герм…! Кое — как прорвался! — начинает Гейзлер, плюхаясь напротив друга.

— Доктор?

— Все хорошо. Я ждал его. — уточняет Готтлиб, прежде чем отослать обслуживание.

— Три кресла? Мы ждем кого-то? Надеюсь не твоего папашу. — ухмыляется биолог, оглядывая многолюдный зал.

— Нет. Я хотел тебя кое с кем познакомить. Ньютон Гейзлер, знакомься это Берлин… — мужчина многозначительно обводит ночную панораму за стеклом. — Берлин, ты можешь звать его просто Ньют. — тихо добавляет он, и девушка в третьем кресле многозначительно улыбается.

— Ага… — выдыхает Гайзлер, впиваясь взглядом в электрическое море, что ворочается внизу. Он не видит Берлин. Он смотрит на город.

— Знаешь, Ньютон, в Берлине не живет ни одного ангела. — начинает математик, пробуя ликер в качестве аперитива. — Вендерс как –то снял про них фильм и они испугались что их обнаружат. Ну ты понимаешь, они прячут огромные крылья под пальто… Теперь они лишь спускаются на крыши домов, чтобы…

— Герман, прости… — Ньютон растерянно улыбается другу. — Ты давно тут сидишь? — ученый указывает на бокал в руке напротив.

— Ты не веришь в ангелов? Или ты не знаешь Вендерса? — добродушно улыбается док. — Дамиэль… Ты его не знаешь, но Берлин с ним знакома… — как ни в чем не бывало продолжает мужчина. — Он как — то сказал: «я не знаю, существует ли судьба. Но я знаю, что существует возможность принять решение». В общем, Ньютон. Я хочу предложить тебе принять решение… Решить… В общем переехать ко мне. В квартиру. Насовсем. Со всеми вещами. В свою пользу отмечу, что уже освободил стеллаж для твоих комиксов. Даже два. — выдает Германн, так и не решаясь взглянуть в зеленые глаза напротив. — Черт. В моем воображении все это звучало более убедительно…

Ньют забавно дернулся, вдохнув полной грудью, ещё где-то на середине монолога Германна, но так и не выдохнул, даже когда учёный замолчал, смотря ему в глаза.

Порой бывает ощущения звона в ушах, противного, внезапного, оглушающего. После такого кажется, что вату запихали глубоко в ушную раковины и пытаются что-то донести, не давая возможности достать эту злосчастную вату.

Ньютон моргнул несколько раз, на задворках сознания подумав, было ли в ресторане так тихо или все замолчали, услышав их разговор. Они что подслушивают?

Выдох! Выдох такой же важен, как и вдох, Ньют, следует об этом помнить. Если не выдыхать, начнется паническая атака.

Гейзлер громко втянул носом воздух и медленно его выпустил через неплотно сжатые губы. Он сейчас начнет вопить. Ньютон ощущал, как в горле зарождается вопль, а пальцы мелко задрожали.

Со стороны он, должно быть, выглядел бледным и очень перепуганным. Совсем как оленёнок, выскочивший перед машиной посреди дороги сквозь лес.

Германн же почувствовал как по спине пробежал холодок, а сердце пропустило удар. А затем забилось очень быстро, с каждым ударом словно пытаясь разбить на мелкие острые кусочки его грудную клетку. Чтобы он подавился осколками и умер от потери крови высоко над землёй с панорамой на город.

Если Ньютон сейчас скажет нет, он и так умрет. От боли. И дурацкое сердце, которое он, не задумываясь, вырвал из груди и протянул на раскрытой ладони Гейзлеру, соскользнет и в тишине упадет на пол, где его раздавят безразличные прохожие, торопясь по своим делам, насладившись зрелищем.