— Меня никто в жизни не ревновал.
Германн тут же открыл второй глаз и уставился на биолога.
— Ты действительно… Тебя действительно бесят мои студенты, потому что… — Гейзлер замолчал, опустив взгляд, зардевшись густо-бордовым.
— Да, я каждый раз хочу им всем руки переломать собственной тростью, — со вздохом отозвался Германн.
— Почему? — с какой-то наивностью спросил Ньютон, не подымая головы.
Германн почти услышал как его броня против собственных страхов крошится от тихих слов Ньюта.
— Я боюсь тебя упустить, потерять, Ньютон.
Гейзлер громко втянул носом воздух, смотря, как Германн аккуратно подошёл к нему. Он протянул ладонь и бережно коснулся пальцами щеки Ньюта.
— Ты нужен мне весь. Без остатка.
========== Rotte Streifen auf deinen Lippen ==========
Доктор Готтлиб устало отбросил вбок ручку и на мгновение закрыл глаза. Бешеный темп их работы, гонимый тем фактом, что исход войны был математически рассчитан, пожирал все силы и остатки надежды. Учёные не верят в надежду, потому что умеют доказать что-либо это она не работает, либо подтвердить тот факт, что доказать ее эффективность невозможно.
Германн всю войну работал и создавал программные коды, зная, что шансов у них мало. Это словно разжигало в нем огонь, не яркий, испепеляющий или мощный, но устойчивый, который грел его изнутри. Пока они живы, они будут бороться.
Ньютон всегда был на его стороне, делая все, что от него зависит. Громко, с музыкой и фальшивым пением, но без права на ошибку. Точно так же как и сам Германн.
Один раз Гейзлер стоял на крыше Шаттердома бок о бок с Германном. Оба оперлись на железные, нагретые за день безразличным солнцем, перила. Ньютон смотрел вперёд, пока Германн, облокотился спиной, устало прикрыв глаза.
Выбирались они туда редко, в основном из-за того, что работы было слишком много, на такую роскошь, как свободная минутка, не хватало сил. И все же бывали моменты затишья. Германн их любил, какими бы сюрреалистическими они не казались.
— Мне даже жаль, что мы их убиваем, чтобы выиграть войну, — после молчания произнес Гейзлер. Он смотрел куда-то далеко, силясь увидеть океан. — Жизнь нельзя остановить, жизнь всегда находит путь к свободе. По сути кайдзю — самое наглядное доказательство того, что мы не одни в этой вселенной. Но мы так отчаянно пытаемся спастись, что никому не хочется думать о том, откуда эти существа пришли, что им нужно. Всем плевать на науку, Гермс. Я хочу работать скальпелем, а мне в руки пихают топорище.
Германн-учёный мог понять странную тоску в голосе Гейзлера. Если бы он узнал, что, скажем, нашли способ пролететь насквозь черную дыру, но тут же решили уничтожить каждую дыру во вселенной, Германн чувствовал себя так же как Ньютон.
Но они не только учёные, но ещё и военные, на которых лежит ответственность за спасение миллионов.
— Кайдзю умеют лишь убивать, Ньютон, это их цель. Они не несут жизнь, лишь разрушают ее, — тихо отозвался Германн.
— 2500 тонн внеземной крутизны, Герм, — биолог упёрся подбородком в свои ладони, лежавшие на перилах. — Раньше, наше воображение будоражили динозавры. Потом Сан Франциско принял первый удар и мир сошел с ума. Ты помнишь День К?
Германн отлично помнил, как пришел на занятия в университет, где в его аудитории уже были студенты. Но в тот день они впервые не отреагировали на появления профессора. Большинство сидели с телефонами в руках или с включенными ноутбуками, из динамиков которых доносился оглушающий шум и голоса дикторов на разных языках. В помещении висела отвратительная тишина, не смотря на несколько прямых трансляций на разных дивайсах, которые не были в состоянии своим звуком пробить напряжение, лишь зависали в воздухе, сменяя друг друга, чтобы в итоге раствориться.
Математик нахмурился и прокашлялся, спрашивая, что произошло. Несколько молодых людей отрешенно подняли на него взгляд.
— Включите новости, профессор, — чуть слышно проговорил парень с волнистыми волосами, сидевший ближе всего к кафедре. Он сжимал в руке планшет так крепко, что тот ещё чуть-чуть и сломаться пополам мог.
Германн подумал, что произошел теракт или, возможно, стихийное бедствие, катастрофа, или на совсем худший вариант, началась третья мировая ядерная война.
В тот день всех отпустили домой с самого утра, отменив лекции.
Ньютон Гейзлер связался с Германном спустя три часа после первых сообщений о нападении кайдзю. Тогда у монстров ещё не было этого названия.
Я так рад, что ты на континенте, чувак, подальше от океана, сбивчиво тараторил Ньют. Будь в безопасности, окей? Обещай мне, Герм!
— Я помню, — помолчав, ответил Германн. — Мир до того дня, кажется слишком далёким и почти искусственным. Но он наш. И за него стоит бороться.
Гейзлер закивал, все ещё смотря куда-то вдаль. Люди всегда интересовались и изучали динозавров. Но никто в реальной жизни не решил, что создать искусственное ДНК одного из них — хорошая идея. Ньютон не хотел оказаться перед огромным разъяренным кайдзю, который сминал под себя небоскребы и мосты с лёгкостью. Но факт того, что это существо из другой реальности, что с помощью этого самого кайдзю, столько всего можно было изучить и понять — это одновременно вдохновляло его, заставляя работать, сидя на кофе, заваренным энергетиком, но та же самая мысль вгоняло его в жуткую тоску.
Человечеству суждено быть глухим к другим существам и слепыми, не замечая неизведанных миров. Потому что инстинкт самосохранения куда сильнее науки.
— Мне не всегда можем повлиять на то, сколько нам отведено времени, — негромко заметил Германн. — Но мы можем изменить то факт, как и что мы с этим промежутком жизни в состоянии сделать. Ты, meine Liebe, борешься с кайдзю. Но ты же их и изучаешь, — мужчина аккуратно пригладил растрёпанные волосы Гейзлера, заправив прядь за ухо. Ньютон потянулся к руке, прикрыв глаза.
— Мм, что случилось с «не слушайте его, он фанатик кайдзю»? — биолог беззлобно рассмеялся, когда Германн цокнул языком. — В другой реальности они могли бы быть самыми удивительными созданиями. Нам просто не повезло.
Им просто не повезло.
Германн вздрогнул, прогоняя свои воспоминания. В лаборатории было неправдоподобно тихо. По большей мере именно отсутствие каких-либо либо звуков или музыки с половины Ньютона выдернуло его из размышлений.
Гейзлер неподвижно стоял с широко раскрытыми глазами, смотря на два образца в разных плоских поддонах. Он так глубоко задумался, что не замечал ничего вокруг.
Два идентичных образа, разница между которыми шесть лет. Ньютон рассеянно хотел было поправить сползшие на край носа очки, но вдруг услышал испуганный оклик Готтлиба.
Ньют удивлённо моргнул и обернулся к другу.
— А? — хрипло от молчания спросил он.
Германн стремительно дохромал до него и тут же схватился ладонями за его запястье, отводя в сторону.
— Ньютон, какого черта? — прошипел он.
Гейзлер почти с интересом перевел взгляд на свою руку. Он до сих пор был в латексных перчатках, полностью покрытых голубой токсичной слизью.
— Ты этими руками чуть не потер себе глаза! — Германн принялся стаскивать окончательно испорченные защитные перчатки с Гейзлера, тут же отбросив их в сторону. Те с тихим чавканьем упали на пол. — Ньютон? — уже мягче, но все ещё взволнованно позвал математик. — Говори со мной, что случилось? У тебя паническая атака?
Ньютон отрешенно посмотрел на Германна, но его взгляд рассеивался и на полпути терял осознанность.
— Это клоны, Гермс. Это клоны и не важно, что выглядят один как носорог, другой как акула. Их создали для чего-то…
Готтлиб покачал головой и аккуратно усадил Ньютона на стул. Сиди ровно, пробормотал он и пошел за водой.
Гейзлер послушно сидел, как большая марионетка, которую отложил кукловод. Пресловутая Эврика плясала ламбаду в голове биолога, а взгляд все сверлил пятно на полу. Все не может быть так просто. Почему он сразу не подумал об этом? Ах, да! Не хватает материалов. Долбанный сравнительный анализ!
