Монстров не существует, Ньют. Они меня не достанут. Они не заберут у меня Германна.
За окном противно начинал накрапывать дождь, опуская Берлин в медленно набухающий туман. С такой погодой было почти преступлением выходить на улицу.
Германн поискал две чашки, найдя обе в раковине с разводами от кофе, и заварил черный чай, добавив себе немного молока, предварительно попробовав его, не скисло ли.
Из коридора послышался громкое зевание Ньютона и звук его тапочек, шлепающих по полу. Через секунду в небольшой кухне появился сам Гейзлер, закутанный в покрывало, лохматый ещё больше обычного.
— Доброе утро, Гермс, — сонно потерев глаза, сказал он.
Германн чуть удивлённо смотрел на то, как заспанный доктор с шестью научными степенями Гейзлер растерянно почесал правой ступней свою левую икру, все ещё кутаясь в одеяло. Он выглядел слишком домашним, словно они так просыпались не один год. Вместе, всегда.
— Земля майору Тому, ты что спишь ещё? — с подозрением спросил Ньют.
Германн вздрогнул и улыбнулся ему:
— Доброе, Ньютон. Я воспользовался твоей кухней и сделал нам чай.
— В такую рань нужен кофеин и в огромных количествах, — отозвался Ньютон, задержавшись возле холодильника. Если бы Германн был чуть внимательней, он заметил, как резко, одним движением Гейзлер забрал стикеры с дверцы, кинув их куда-то в угол за холодильник.
— Юным, не обремененным рутиной, кофе ни к чему, — спокойно произнес Германн.
— Герм, мне 38. И у меня работа почти от девяти до пяти. Твое замечание не имеет смысла, — покачав головой, ответил Гейзлер. — Так что… Сваришь кофе? Ну, пожалуйста, — совсем жалобно попросил он, попутно выбравшись из своего кокона.
Готтлиб хотел было уже отдать чашку с чаем Ньютону, но тут он заметил голые плечи и торс мужчины, который беззаботно начал открывать пачку Орео, сидя за столом.
— Ты что, не оделся? — подозрительно глухо спросил он.
— Ась? — Гейзлер с искренним любопытством отодвинул край покрывала и осмотрел самого себя. — Нет. А надо было? Боишься, что не сдержишь себя, Германн? И мы больше не сможем завтракать за этим столом после того, что вытворяли на нем, — с искрами веселья в глазах и ужасным флиртом в голосе поинтересовался биолог.
Германн в ответ заявил, что он боится, как бы голая задница Гейзлера на холодном стуле не заработала геморрой.
Ньютон обиженно фыркнул и принялся уплетать свои Орео, с воодушевлением начав их макать в чай.
Германн задумался над фразой «никогда больше не сможем завтракать». Конечно, Гейзлер дурачился, но его не смущала идея того, что они могут в будущем опять завтракать вместе. Сердце физика пропустило один короткий удар, а потом забилось учащенно, взволнованно.
Германн Готтлиб никогда не влюблялся так быстро и так сильно, как это происходило сейчас. Но ведь он знал его больше двух лет. Заочно, по голосу в подкастах, по его идеях, но знал, по отчаянно нуждающихся в друг друге письмах. Знал давно и был влюблен ещё дольше. Что совершенно не свойственно прагматичному доктору Готтлибу.
Ньютон в этот момент отчаянно завопил, уронив печенюшку в чай, тут же полез пальцами в чашку, пытаясь выловить ее. Германн улыбнулся, ощущая тепло в груди. Возможно, у них будет шанс.
— Гермс, дай ложку, живо! — взвизгнул Ньютон, а потом подавился воздухом, когда Германн наклонился, запрокидывая тому голову вверх, целуя, слизывая сладость крема с губ. Гейзлер издал несколько странных хныкающих звуков, а потом и вовсе разомлел в руках Германна. — О боже, мы действительно это делаем на кухне!
Германн задумчиво хмыкнул, отпрянув от него.
— Сначала позавтракай, а потом посмотрим.
Ньютон прищурился, с подозрением рассматривая физика.
— Вот же ж обломщик. Сидеть со стояком не удобно к твоему сведению, — между прочим заметил он.
Германн тихо рассмеялся и принялся готовить завтрак на не своей кухне, пока Гейзлер беззаботно что-то рассказывал о хамелеоне, который у него был в детстве, болтая ногами над полом.
У них ведь может все получится. Почему должно было не получится? Голодные кошки в душе Германна шептали ему, что Ньютона Гейзлера нужно держать как можно ближе, согреваться его теплом, слушать его истории, его шепот, крики, его сердце.
Ньютон беззаботно фыркнул от смеха с собственной шутки, при этом подавившись чаем, пролив его на себя.
*
Каждый преподаватель в любом университете мира обладает своим стилем или манерой, особенностью, с которой ведёт лекции, или же полным отсутствием выше перечисленного. Студенты подмечают мелкие детали, то, как их профессор рассказывает материал, добавляет ли он личный взгляд на проблемы, обсуждаемые на занятиях, можно ли с этими людьми договориться, одним словом — студенты ищут слабину, чтобы в нужный момент надавить на нее что есть силы.
Научный состав факультетов Берлинского Технологического был колоритным собранием светил и профессионалов в своем деле, от чего часть студентов искренне радовалась такой чести, а вторая с опаской косилась, не зная, чего от них ожидать. Обе были правы в равной степени.
Когда в университет перевелся доктор Ньютон Гейзлер, коллеги по факультету естественных наук очень удивились. Гейзлер был исследователем океана, глубоководных рыб, изучал особенности их ДНК, которые позволяли миниатюрным морским монстрам жить и адаптироваться к трудным условиям.
У Гейзлера было хобби, снимать на камеру все, что он видел во время своих погружений с аквалангом. МИТ предложил ему многое, потому что лишиться такого ученого, как Ньютон, абсолютно не желали. Ученый, который добровольно опускался на почти непозволительно опасную глубину, чтобы изучать, что же там на дне, где солнце никогда не достигает.
В одном из таких видео, он рассуждал о том, как ему приходится снимать очки и заменять их на контактные линзы, потому что ещё никто не придумал акваланг, для людей с паршивым зрением.
Но Гейзлер сбежал из Штатов и его камера с рассуждениями на всевозможные темы валялась забытой в одном из чемоданов. В Берлине хотелось писать статьи и обсуждать их с Германном. Делать это в живую, смотря в глаза, до хрипоты спорить, соглашаться, смотреть на проблемы под новым углом, избавившись наконец-то от океана между ними двумя.
Поэтому когда такой «полевой» человек, как доктор Гейзлер, объявился в Берлинском Технологическом университете, люди удивились и обрадовалась, а уровень престижности университета поднялась вверх на одного доктора. Хотя они довольно быстро поняли, что на них обрушился ураган 5 степени по кличке Ньют.
Тендо Чои являлся главой информационной безопасности и начальником техобслуги университета, а ещё давним другом самого Ньюта. Это он один из первых побывал в новой лаборатории Гейзлера. По сути, Чои ее оборудовал современными игрушками для Ньютона и его будущих студентов. Биолог прибыл в университет уже после начала учебного года, поэтому ему пришлось наверстывать всю документацию в виде учебных планов и программ для разных курсов от третьего и выше, в ускоренном темпе, что привело к тому, что Ньютон не вылазил из своего отдела, даже когда пар у него не было. В МИТе он мог позволить себе включать на полную громкость музыку в колонках, самозабвенно согнувшись над микроскопом. Тут же Гейзлер со вздохом, скрепя сердце натянул наушники и прибавил громкости, отчаянно сражаясь с бумажной волокитой. Каждый раз он испуганно подпрыгивал, наражаясь на сердечный приступ, потому что в упор не слышал, как к нему пытались обратиться коллеги, в итоге вынужденные легонько тронуть его за плечо. Германн решил эту проблему тем, что щёлкал выключателем пару раз, стоя на пороге кабинета, от чего Ньютон просто озадаченно вертел по сторонам головой, пока не замечал Готтлиба. А потом улыбался ему слишком открыто и счастливо.
Когда первая группа третьекурсников заглянула в лабораторию, там был Тендо, который сидел за столом и что-то доделывал с одним из компьютеров, держа ручку в зубах. На стуле по его правую сторону висел пиджак из нагрудного кармана которого торчали несколько USB проводов. Всем своим видом он никак не напоминал человека из Калифорнии. Рубашки и пиджаки, подходящие друг другу в тон и узорчик, яркие носки и бабочки на шее, в дополнение к ретро подтяжкам — его можно было спокойно принять за берлинского завсегдателя арт-кафе, рассказывающего о новой выставке в музее, которую он курирует. Единственное, что выдавало в нем американца — акцент, который он даже не пытался скрыть.
