От них Ньютон узнал, что у Германна есть несколько верных студентов, которые пишут научные работы с ним от момента магистратуры. Доктор Готтлиб хоть и выглядит грозно и внушает им всем страх и ужас, на самом деле конструктивно критикует и отлично помогает. Хотя панибратства не выносит и никогда не даёт свой рабочий телефон. Только имейл.

— Ньют, — произнес Алекс со все ещё ощутимым акцентом. — Мы знать дока уже давно. Он обычно никогда не краснеть, когда рассказывает о ком-то.

— Это правда, — закивала Саша. — Вы же давно переписывались с ним. Он часто вспоминал вас, рассказывал об исследованиях ваших, — она подмигнула биологу. — Попробуйте заметить, что у него на заставке стоит, дорогой доктор Гейзлер.

Кайдановские беззлобно рассмеялась, сидя в университетской столовой вместе с Ньютоном. Они очень твердо произносили букву «р», выглядели одинаково с покрашенными волосами и темными глазами. Студенты с серьезным видом подтверждали, что эта парочка — самые лютые хакеры, которым пришлось эмигрировать из своей страны, а Германия дала им политическое убежище.

Ньютону они напоминали полярных медведей с макияжем. Они ему понравились. Как и другому Ньютону Гейзлеру.

Несколько раз Ньютон думал, не стоит ли ему позвонить своему психотерапевту, но потом он отвлекался на сообщения от Германна, или на его ретвиты, которые Гейзлер ту же комментировал, и мысль о его враче отходила на второй план.

*

В какой-то момент после четвертой кружки кофе и шестой сигаретой, Германн закрывает глаза и просто очень тяжело вздыхает. Чашка стоит перед ним, явно рассчитанная на чай или может сок, но никак не на кофе, гуща которого причудливыми разводами растекалась по стенках. Словно готовое предсказание, бери и гадай. Германн шарит в кармане, ища зажигалку, и чуть прищурившись, рассматривает темную гущу. Из чашки на него смотрела расплывчатая морда тираннозавра.

Готтлиб чуть слышно фыркнул и встал со стула. С кафедры давно все разошлись, громко обсуждая планы на выходные. По пятницам его коллеги были совсем как студенты — довольные, что можно и нужно идти домой и их, по идее, никто не должен задерживать. Германн оставил трость у своего стола, потому что руки были заняты чашкой с кофе и сигаретой.

Несколько раз он пробовал перейти на растворимый и никотиновые пластыри. Сам вид стеклянной банки с надписью, на которой красовалось «три в одном — эспрессо, молоко и сироп» вызвал у Германна рвотный рефлекс, который пришлось подавить сигаретой. Пластырь бы тут не помог.

Что ж. Он попытался.

Физик аккуратно поставил кружку на парапет балкона и пару раз щёлкнул зажигалкой, почти с блаженством вдыхая дым, который сизой дымкой поднялся вверх в осеннее небо.

Пить кофе, когда болит голова — однозначно не самая умная идея, посетившая светлую голову доктора Готтлиба. Но у каждого свой выбор вредных привычек, которые их доконают, так что мужчина лишь лениво поднес чашку к губам и сделал глоток.

У него за спиной, в кабинете, хлопнула дверь, а через пару секунд в проёме на балкон появился Ньютон Гейзлер.

— Доктор Гейзлер, — тихо поздоровался он, стоя к нему полу боком.

Ньютон работал в Берлинском университете уже месяц, успев основательно завалить свою лабораторию катастрофическим количеством хлама, побывать в барах с Тендо Чои, проехаться несколько раз по коридорам на самокате и восемь раз принести Германну кофе. Американо без молока с сахаром.

Не то чтобы Германн считал, но ему это было интересно. Сам факт, что кто-то проявлял к нему в своем роде заботу, вызывало у него разную гамму ощущений, которые смешивались и плескались в сознании очень ярко. Реальный Гейзлер немного отличался от того, с кем он переписывался в течении долгого времени. Хотя бы тем, что теперь он его видит и замечает повадки, предпочтения, вкусы.

А ещё то, как он беззаботно улыбается студентам, какой он тактильный, когда встречает коллег — каждого надо хлопнуть по плечу, приобнять, встав на носочки, рассмеяться шутке… Германн отворачивался в такие моменты, возможно, даже грубил Ньютону. Потому что это несправедливо. Он хотел сказать Гейзлеру слишком много, спросить, почему он больше не делится своими переживаниями и мыслями… Тот Ньютон из переписки был более открытый и честный, а этому… Он другой. И Германн не был до конца уверен в чем причина.

Гейзлер перевел взгляд с кофе в руках физика, на сигарету, которую тот держал между пальцами.

— Я засиделся у себя, — как-то сипло сказал он, неопределенно кивнув в сторону выхода. — А потом в какой-то момент понял, что пора сваливать, а то последствия завтра никто разгребать не захочет, — он нервно хихикнул. — Завтра буду знакомиться со своими студентами, которые будут работать со мной вместе над проектом. Двое американцы, кстати. Но это так, забудь…

Германн слушал его, время от времени поднося сигарету к губам, затягиваясь. Ньютон замолчал и как-то дергано уставился себе под ноги.

— Можно мне тоже одну? — попросил он.

— Конечно, — Германн протянул Ньютону свою кружку и начал искать упаковку сигарет по карманах. — Хмм. Боюсь эта была последняя. Я решил выкурить одну в честь того, что бросил.

Ньют чуть усмехнулся и встал рядом у парапета, облокотившись о него.

— Я слышал эту фразу. Это из фильма, — задумчиво протянул он.

— Возможно. Так что… Могу предложить только это, — Германн неуверенно показал на до половины истлевшую сигарету.

Гейзлер удивлённо моргнул, но потом закивал, выхватив ее из рук Готтлиба, сразу же затягиваясь. Он выдохнул дым через нос и устало потёр пальцами глаза, чуть приподняв очки.

— Это называется непрямой поцелуй, — вдруг выдал Ньютон. Германн перестал рассматривать край яркой татуировки, которая виднелась сзади на шее биолога, и озадаченно посмотрел на курящего Гейзлера.

— Что именно?

— Это. Когда люди курят одну сигарету на двоих. Или пьют с горлышка одной бутылки, — объяснил Ньютон. Он отчаянно пытался звучать безразлично, но его выдавала нервозность движений тела. — Я как-то это сказал в школе, когда дал попить колы со своей бутылочки одному из моих друзей. Ничего страшного, что мы облизали ее вместе, это ведь как будто бы мы поцеловались, все так делают. Оказалось что не все. И мои одноклассники разбили мне очки и начали обязываться, — он опять жадно затянулся, смотря куда-то вперёд, на раскинувшийся вечерний Берлин, не замечая, как взгляд Германна скользил по лицу Гейзлера. Он пытался запомнить каждую деталь такого Ньютона. Искреннего, уязвленного, настоящего. — Дети, что уж с них взять. Порой бывают грубыми. Или жестокими. Или теми и теми.

Он обернулся к Германну, и тот увидел широко раскрытые ореховые глаза, в которых было слишком много осколков мыслей.

И Германн понял, почему у него внутри все закипает, когда доктор Ньютон Гейзлер улыбается так искренне кому-то другому. Потому что это неправильно.

— Герм, я… Уже поздно, но может купим пиццу? Тендо заказывал на днях из ресторанчика недалеко? Поужинаем, выпьем пива. Или колы, если ты не пьешь?

Те Германн и Ньютон в шаттердоме где-то не здесь, давно бы уже разобрались со всем, с грустью подумал Гейзлер.

— С одной бутылки, — негромко отозвался Готтлиб.

Ньютон замер, ощущая как будто ему в лёгкие запустили морозного воздуха. Он рассмеялся и махнул рукой.

— Фу, доктор Готтлиб, это же негигиенично, что вы такое говорите.

Германн поджал губы и отставил пустую кружку в бок.

— Доктор Гейзлер, я хотел бы вам сказать…

Ньютон поморщился:

— Ой брось, опять ты меня доктором зовешь, ну хорош, а… Словно я уже что-то ужасное натворил.

Германн терпеливо подождал пока Гейзлер пробормочет «окей, я заткнулся», а затем продолжил.

— Я хотел сказать, что когда вы внезапно прекратили нашу переписку, я был озадачен. И в связи с этим начал анализировать, что, из сказанного мною, могло вас задеть или разозлить…

Ньютон от неожиданности не очень поэтично раскрыл рот, но тут же захлопнул его.