– «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто».

Юридическая фирма.

– Рэндала Ларкина, пожалуйста.

– Минуточку, пожалуйста.

Еще один женский голос:

– Офис Рэндала Ларкина.

– Лоренс Ханнафин. Соедините с Рэнди.

– Он разговаривает, мистер Ханнафин.

– Поставьте на ожидание.

– Боюсь, что разговор долгий.

– Скажите ему на ухо. Сообщите, что это важно. Вопрос жизни и смерти.

Джейн Хок стояла у окна пустого дома, прижимая к уху анонимный телефон в ожидании ответа Ларкина. Грозовой фронт, темный, как железо, наползал на небо со стороны Глендоры, заполняя угрожающей, мрачной тишиной все пространство вплоть до Пасадены.

Кора Гандерсан жила среди широких холмистых полей и хвойных лесов: сосны разных видов, голубые, черные, европейские ели. Луга были покрыты одеялом безукоризненной белизны, деревья украшены снежными гирляндами, как на рождественских открытках. Дорогу местного значения расчистили как следует – черная атласная лента, брошенная на девственно-белую землю.

Белизна, похоже, была в повестке дня: окрестные пейзажи, машина, за рулем которой сидела Кора, ее платье, туман, заволокший ее память, не давал ей разглядеть собственные намерения. Облако, окутавшее разум, не тревожило ее теперь, а, напротив, доставляло приятные ощущения: собака была дома, в безопасности, а сама она, сидя в теплом салоне, пересекала зимнюю Страну чудес. Свобода от чрезмерного умственного напряжения была благодатью. Всю жизнь мысли ее метались, когда она исписывала стопки бумаги, так и не осмелившись отправить их агенту или издателю, когда разрабатывала новые методики обучения для детей с особенностями развития, когда нажимала на попечительский совет, чтобы школа больше помогала мальчикам и девочкам, от которых многие спешили скорее избавиться, считая их помехой, камнем на шее общества. Теперь она думала только о красоте и покое местности, по которой ехала, о внутреннем голосе, который заботился о ней и обещал, что ее мечты сбудутся.

Поездка в город занимала полчаса, если не гнать. И Кора не должна гнать. Ее ни разу не оштрафовали за превышение скорости или другое нарушение. Она гордилась, что жила жизнью, отвечающей corpus juris[8] ее страны во времена, когда верховенство закона везде трещало по швам, когда расцветала коррупция. По причинам, которых она не понимала – или еще только должна была понять, – Кора знала, что в этот день, самый важный из всех, она должна ехать, неукоснительно соблюдая все правила, чтобы ни один полицейский не остановил ее.

Через двадцать пять минут снежная буря, только что скованная мерзлыми небесами, внезапно вырвалась на свободу. Сверху повалил снег в невообразимом количестве. Коре, со всех сторон окруженной окнами, казалось, что она двигается по этому пространству, наблюдая за всемирной зимой из бесснежной стеклянной сферы.

Приятный внутренний голос призывал ее видеть в снегопаде предзнаменование. Метель не могла заморозить курчавые волосы Коры или обдать ее холодом, так же как ей не мог повредить огонь. То было предзнаменование, подтверждающее дарованную ей неуязвимость, надежную защиту от всего горячего и холодного, от всего острого и тупого, от всех смертельных опасностей.

Кора проехала по окраинам городка и притормозила в начале Фицджеральд-авеню – длинной, пологой улицы, которая под прямым углом вливалась в Мейн-стрит. Потом взяла газовую зажигалку и проверила, работает ли она. На тот случай, если зажигалка испортится, в бардачке лежала еще одна. Но и первая не подвела.

Под изъязвленным темнеющим небом особняк Ханнафина, со всеми своими архитектурными особенностями, выглядел сказочным домом, на который наложили проклятие; а в окне пустующего здания застыло едва различимое, призрачное отражение Джейн с прижатым к уху сотовым телефоном…

Рэндал из юридической фирмы «Вудбайн, Кравиц, Ларкин и Бенедетто» ответил наконец на звонок Лоренса Ханнафина.

– Вопрос жизни и смерти? Дай бог, чтобы так оно и было, Ларри, – мне пришлось отделаться от важного клиента, который не привык к такому отношению.

– Твоя линия защищена?

– Защищена, не сомневайся. Проверяем ее два раза в день. Ты говоришь по громкой?

– Не бери в голову. Я один в доме, одеваюсь. Понимаешь, тут дерьмо попало на вентилятор. Черт побери, она больше не застанет меня нагишом.

– Она – это кто?

– У меня только что была гостья. Вдова, пятизвездочная сучка, которую в последний раз видели в Напе.

Ларкин поначалу никак не отреагировал. Джейн подумала, что он не сразу понял, о ком говорит журналист. На самом деле это было молчание человека, которого ударили по голове пыльным мешком. Наконец он заговорил, в голосе его сплелись ярость и недоверие:

– Черт возьми! Не морочь мне яйца. Хочешь сказать, она позвонила в твою дверь?

– Я вышел из душа, а тут она сидит, направив на меня пистолет.

– Но она не может знать…

– Не может, – согласился Ханнафин. – И не знает.

– Откуда, черт побери, она может знать о тебе?

– Она не знает, – повторил Ханнафин. – Она хочет мне довериться. Хочет, чтобы я опубликовал эту историю. Она мне все это выложила.

– Где она сейчас?

– Не знаю. Она предложила мне подумать и сказала, что позвонит, когда я подумаю. А потом заперла меня в гардеробной, чтобы я не мог увидеть ее машину. Пришлось выбираться самому. Эта сука оставила мне молоток и отвертку. Хочу теперь заявиться к ней, когда она будет голой, и показать, как еще можно употребить эту чертову отвертку.

– Не трепись об этом.

– Я не треплюсь.

– По голосу слышу, что собираешься.

– Говорю же, нет. Это шанс.

– Невероятный шанс, – согласился Ларкин.

– Вряд ли она теперь брюнетка. Она надела светлый парик с длинными волосами, чтобы выглядеть так, как прежде – когда все это еще началось. Значит, не хотела, чтобы я заметил, насколько у нее изменились цвет волос и прическа. Не хотела быть похожей на женщину с сайта НЦИП.

– Какого хрена ты это говоришь, зачем мне ее волосы? – спросил Ларкин.

– Я репортер. Обращаю внимание на детали. Говорю о том, что видел. Так или иначе, она позвонит в полдень. Можно будет определить, где она находится?

– Она воспользуется анонимным телефоном. Но может, что-нибудь получится.

– Скажи нашему диджею, что она его связывает со всем этим. По-моему, она считает, что он мошенник.

Джейн сообразила, что «диджей» – условное обозначение Дэвида Джеймса Майкла, обаятельного миллионера с тремя именами и без фамилии. Легкая неприязнь в голосе Ханнафина, когда он говорил о Майкле, видимо, была наигранной – пусть, мол, никто не думает, что я нахожусь на содержании у миллиардера.

– Прежде всего, – заметил Ларкин, – нужно поторопить нашего приятеля из АНБ. Времени до полудня – всего ничего. Не знаю, удастся ли все это провернуть.

– Если мы ее уберем, – сказал журналист, – я заслуживаю ускоренного повышения до редактора.

– Всему свой срок.

– К черту. Я хочу, чтобы меня отблагодарили.

– У меня сейчас нет времени на это.

– Рэнди, я хочу, чтобы меня отблагодарили.

– Ты забыл, что́ мы сделали для тебя всего год назад?

– Обещание есть обещание, а мне это обещали.

– Ты обязательно станешь боссом. А пока сиди на попе ровно.

– Можешь не сомневаться, – сказал Ханнафин и отключился.

Джейн слышала, как он ходит по спальне – видимо, уже оделся.

Кем они собирались его сделать? Редактором газеты, где он работал? Возможно, Дэвид Джеймс Майкл владел частью издания или материнской компанией, но тогда его вложения хранились в глубокой тайне.

Итак, Ханнафин оказался мелким говнюком, кормящимся из корыта Дэвида Джеймса Майкла. Еще один продажный сукин сын в продажном мире. Джейн не очень на него рассчитывала, но среди журналистов он был единственной ее надеждой.