Появился второй белый кот и зашипел на Джейн, выгнув спину; глаза у него были зелеными, такого оттенка, который вполне подошел бы для варева в ведьминском котле.

Джейн встала с удобного кресла, куда тут же запрыгнул кот, и переместилась в кожаное, изрядно потрепанное. У нее уже имелся набор поддельных водительских прав, но все они теперь оказались бесполезными. Права были выписаны на разные имена и в разных штатах, но везде Джейн была изображена в том виде, в каком ее показали на экранах телевизоров по всей стране.

Вернувшись, Лоис принесла небольшой конверт и пластиковый пакет с пятью париками: каждый соответствовал определенному снимку. Джейн вытащила из конверта ламинированные документы и просмотрела их. Шесть штук. На разные имена. На одной фотографии она была со своей нынешней прической, на пяти других – в париках.

Пит знал, что снимки, сделанные с помощью дрянных камер отделов регистрации автомобилей, почти никогда не передают в точности облик человека и совсем не претендуют на гламурность. Он воспроизвел резкое освещение, обычно применявшееся в этих отделах, а Джейн сделала так, чтобы вид у нее был не слишком дурацкий, но с сумасшедшинкой. Посмотрев на снимок, никто бы не сказал, что перед ним агент ФБР; к тому же неотчетливость изображений позволяла ей приукрашивать или уродовать себя в зависимости от ситуации, оставаясь похожей на женщину с фотографии.

Но главное, Пит сотрудничал с черным хакером высочайшего уровня, способным взломать компьютерную систему любого регистрационного отдела и вставить в нее самодельную картинку. Любой полицейский, остановивший Джейн за превышение скорости или по другой причине, не усомнится в подлинности этой картинки.

Джейн заплатила авансом и теперь, вкладывая шесть прав в конверт, сказала:

– Права стоят своих денег, но за парики вы дерете не по-божески.

Лоис выпустила колечко дыма:

– Это хороший бизнес – продавать сопутствующий товар с неприличной наценкой. Мы никому не даем скидок, дорогая.

Джейн с удовольствием арестовала бы эту парочку, если бы у нее были нужные полномочия и ей не требовалась их помощь, чтобы оставаться в живых и на свободе.

– Долго добирались из Сирии, да? – спросила она.

– Сирия – это помойка. Всего доброго.

К шести тридцати вечера четверга, пять часов спустя после атаки, снегопад начал уменьшаться, включилось уличное освещение. Из полуразрушенного и выгоревшего отеля «Веблен» в свете аварийных прожекторов поднимался дым: сначала он был густым и черным, теперь – белым и редким, что наводило на мысль о неземных существах, духах, поднимающихся к небесам из этого места огненной смерти. Снежинки, под конец ставшие крупнее, падали, кружась с торжественным изяществом цветочных лепестков, брошенных в могилу скорбящими родственниками.

Шериф Лютер Тиллмен, сунув руки в карманы стеганой утепленной куртки, стоял на углу Фицджеральд-авеню и Мейн-стрит, через улицу от руин. Время от времени ритм и скорость его дыхания – клубы пара на морозе заставляли вспомнить об огнедышащем драконе – менялись в соответствии с настроением: ярость, печаль, снова ярость. Он радовался, что соседние здания пострадали меньше, чем можно было ожидать, но это было слабым утешением, с учетом масштабов катастрофы. Пока что насчитывалось сорок два погибших, включая губернатора и местного конгрессмена, но это число наверняка увеличилось бы с началом разбора завалов.

Тиллмен был удручен из-за того, что его оттерли в сторону: сначала полиция штата, потом, в более агрессивной манере, агенты ФБР из миннеаполисского отделения и совсем недавно – специалисты Бюро, прилетевшие из Куантико: в основном они представляли Первый отдел поведенческого анализа, который занимался терроризмом, поджогами и взрывами. Тиллмен не возмущался. Они обладали нужными знаниями и ресурсами для такого тщательного расследования, которое не мог произвести ни один окружной шериф. А поскольку среди жертв оказался конгрессмен, это было преступление федерального значения. И все же несчастье произошло в юрисдикции Тиллмена, многие из погибших были его друзьями или соседями. У него болело за них сердце, и к тому же скорбь усугублялась от ощущения собственной бесполезности.

Несмотря на холод и скверный запах дыма, который то ослабевал, то усиливался, в зависимости от капризов вечернего ветерка, горожане собрались поблизости – посмотреть на происходящее и отдать дань памяти погибшим. Помощники Лютера мягко просили отойти каждого, кто подходил слишком близко, и терпеливо утешали тех, кто беспокоился о судьбе близких. Но больше они не могли сделать почти ничего – здесь верховодили федералы.

Жители округа любили Тиллмена. В пятьдесят один год он оставался прямым, как фонарный столб, при росте шесть футов три дюйма, некогда считался школьной футбольной звездой и был черным, хотя в Миннесоте менее пяти процентов жителей могли похвастаться африканскими корнями. Он гордился тем, что его четыре раза выбирали окружным шерифом. Но эта гордость не переходила в гордыню благодаря смирению и чувству ответственности перед людьми, доверившими ему эту работу.

Кроме того, Ребекка, жена Тиллмена, с которой он жил уже двадцать шесть лет, умела выявлять растущее высокомерие на ранней стадии и ставила мужа на место при помощи взгляда или ласковых слов. Он старался не забывать, что его действия отражаются на Ребекке и на двоих детях Тиллменов. Это усиливало его раздражение: представители вышестоящих инстанций оттерли его от расследования, а местные жители не без основания ожидали, что шериф примет в нем активное участие.

Его беспокоило, что все слишком быстро свелось к единственному следу: Кора Гандерсан. Он знал ее двадцать лет. Кора не была способна на такое ужасающее преступление.

И все же каждый человек – загадка; разум каждого из нас – лабиринт коридоров и тайных комнат. Мы не знаем других людей по-настоящему и не подозреваем, на что они способны. Кроме нашего супруга. Да и то не всегда.

Кора творила чудеса, когда дело касалось детей с особенностями развития, и никто не мог сказать о ней ничего плохого. Лютеру очень не хотелось думать, что в ее сердце поселились злоба или безумие, но он слишком долго был копом, чтобы отметать такую вероятность.

От ее машины почти ничего не осталось – искореженная масса стали и расплавленного стеклопластика. Еще меньше осталось от самой Коры, так что личность можно было установить только по ДНК. Многочисленные свидетели, хорошо ее знавшие, были готовы подтвердить, что она сидела за рулем горящего «форда» и вроде бы смеялась, когда машина стала набирать скорость, что в салоне не было никого, кроме нее.

Ее дом в сельской местности сейчас обыскивали сотрудники ФБР. Лютер мог только наблюдать за всем этим… и ощущать свою бесполезность.

В 6:42, когда Тиллмен пересек улицу, чтобы поговорить с местным начальником пожарной службы (скорее для того, чтобы сделать хоть что-то, а не с целью получить важную информацию), зазвонил его телефон. Это был Роб Стассен, которого Лютер отправил на помощь федералам, работавшим в доме Коры.

– Шериф, если вы не очень заняты, приезжайте сюда.

– Сейчас разница между мной и медведем в спячке только в том, что у меня нет берлоги. Что там?

– Ничего. Просто они уехали.

– Кто «они»?

– ФБР.

Федералы оборудовали центр быстрого реагирования в библиотеке на Мейн-стрит, в полуквартале от отеля «Веблен». Оттуда в 3:30 к дому Коры Гандерсан выехала бригада из четырех человек. В 4:30 за ними последовали еще два специальных агента с грузом оборудования – из тех, что прибыли позднее из Куантико.

Дом не был местом преступления, но предполагалось, что именно там производили его планирование и подготовку. Беглое прочесывание окрестностей должно было продлиться как минимум до полуночи, учитывая важность дела.

Лютер посмотрел на свои ботинки, покрытые снежной коркой, пошевелил замерзающими пальцами, отвернулся от начальника пожарной службы и спросил, понизив голос: