— Кем был этот воин? — быстро спросила Равенна. Её сердце стучало будто за два сердца одновременно.
Герард показал ей свои ладони:
— Тем, кого я похоронил этими руками до того, как вернуться в замок, чтобы доставить сюда убитых.
Равенна бросилась к нему и вцепилась в протянутую ей длань, не боясь запачкать холёные белые руки. Её взгляд, обычно непроницаемо спокойный, открыл Герарду всю её душу. Но он не увидел ничего нового, ведь прежде была встреча в Роще Богов.
— Это был ваш брат? — тихо спросила Равенна, — Ответьте, Герард, умоляю вас, заклинаю именем Сына Божьего, ответьте мне.
Молодой рыцарь в другое время улыбнулся бы от звука своего имени, но тогда лишь коротко сжал её руку и, не поднимая головы, так же тихо ответил ей:
— Нет. Если бы это был мой брат, я умер бы рядом с ним.
Равенна тяжело выдохнула. Она не могла не радоваться тому, что её Родерик всё ещё жив. Не могла она и радоваться: ведь он по-прежнему не вернулся за ней. И ей было отчаянно жалко Герарда. Ей давно не было так жалко кого-то, кроме себя, с её, как ей казалось, израненной судьбой. Немая боль рыцаря её отца напомнила ей о том, что не она одна способна страдать, что больно может быть и человеку со злым языком, обычно хладнокровному и бесстрастному. Герцогиня протянула свою руку к нему, неуверенно дёрнула ей, но всё-таки коснулась тремя пальцами шрама на его щеке. Герард вздрогнул, и от этого Равенна убрала руку. Она покраснела, и наконец сказала:
— Я очень сочувствую вашей потере. Надеюсь, что Боги этого воина не отвернутся от него, как…
— Как от меня, — закончил за неё Герард, — вы правы. Я тоже очень надеюсь на это.
Он хотел было уйти, но поддавшись порыву, достал из-за пазухи один из многочисленных оберегов Каспара — тонкий когда-то белый шнурок с деревянными бусинами — и протянул его Равенне:
— Кажется, вам нравятся такие вещи, — сказал Герард.
Равенна взяла шнурок и пальцами прошлась по бусинам.
— Очень красиво, — сказала она, — спасибо большое. У меня… да, у меня есть и для вас подарок.
Девушка сняла с пояса мешочек, расшитый цветами, в котором Герард узнал её утреннее рукоделие. Рыцарь не смог сдержать удивленной улыбки, когда она без слов протянула ему этот мешочек. Он принял его и с благодарностью поклонился.
— Благодарю вас, — сказал Герард, — мне нужно собираться в путь и проститься с Тервалем и Олмером.
— Конечно, — поспешно сказала Равенна, — передайте отцу и брату, что мои мысли и молитвы всегда с ними.
— Непременно, — кивнул Герард, зная, как никто другой, что это неправда. Он снова поклонился Равенне, преклонил колено перед телом герцога Элфрида и вышел из кухни Терваля.
Чтобы примирить двух людей, казавшихся друг другу недругами, потребовалась смерть пятнадцати христиан и одного язычника. Герард не знал, где искать справедливость в своём мире, но знал, что ему нужно сделать, чтобы всё-таки отомстить за сыновей Хайде.
***
В отсутствие Каспара Родерик не чувствовал себя неуютно. Он нисколько не сомневался в том, что в назначенный день его дядя вернется домой — угрюмый, не готовый вести пространные разговоры, выплёскивающий свои переживания в очередной оберег или игрушку для детей. Родерик просто ждал, помогал собираться в долгий путь каждому, кто просил его о помощи, осматривал коней и жеребят, проводил время с Тристой. Всё шло привычным чередом до тех пор, пока не минуло десять дней отсутствия Каспара. Лишь тогда Родерик попал в тревожный плен подозрений и плохих предчувствий. Он точно знал, сколько времени требуется одному крепкому пешему воину для того, чтобы совершить переход от Эксерских камней до их поселения. Каспар не уложился в срок. И Родерик во время общего ужина, когда почти все язычники двух родов собирались рядом, вокруг нескольких костров, поднялся, не закончив трапезы, и громко сказал, обращаясь к предводителям язычников:
— Старейшина и вождь Эфой, я хочу отправиться за Каспаром, который ушел проститься с родными местами и людьми, нашедшими там последний приют. Десятый день уж кончается. Я беспокоюсь, как бы с ним не случилось беды. Думаю, ему нужна помощь.
Светловолосый Эфой нахмурился и задумчиво почесал подбородок:
— Твоя правда, Родерик, давно нет нашего хвостатого. Кто пойдет с Родериком?
— Я пойду, — сказал, поднимаясь, каштановолосый Сик, — не могу не помочь моему побратиму в поисках другого побратима.
Родерик благодарно кивнул ему. Вслед за Сиком встал на ноги Ийзо:
— Я вьюсь за этим плющом сколько себя помню. И в этот раз хочу первым задать ему трёпку за наши переживания.
— Отлично, — бодро сказал Эфой, — если у вас достанет сил, отправляйтесь после ужина. Возьмите с собой одеяла и еды, вдруг парень ранен. Тогда мы вас дождемся и тронемся в путь. Да, Старейшина?
Старейшина полусидел, облокотившись на большой валун. Его голова была опущена, длинные жидкие волосы падали на лицо. Казалось, что он спит, но все знали, что он не спал.
— Старейшина? — повторил Эфой, почтительно касаясь его плеча.
Родерик не понимал, зачем ему ждать слова Старейшины, когда он хотел быстрее отправиться в путь. Его тревога за дядю, прежде молчавшая, окрепла окончательно, и он хотел поскорее увидеть его. Он не мог знать о том, что спустя мгновение начал говорить Старейшина. Подняв голову и уставившись невидящими глазами куда-то вдаль, он заговорил. Тихо, почти неслышно, но Родерик слышал каждое слово:
— Нет сюда дороги молодому сыну Хайде. Но душа его не нашла своего дерева. Душу встретила душа молодая, ждавшая его долгие годы. Братов сын плакал над его телом, и тело его погребено им.
Никто не сомневался в правдивости слов Старейшины. Родерик покачнулся и едва устоял на ногах. Он тяжело дышал, будто закончив бежать. Оторопевшие язычники, слышавшие слова Старейшины, не могли оторвать взгляда от его красивого лица, искаженного ужасом. Лишь Сик не мог поднять глаз, чтобы посмотреть на друга. Он преклонил колено и опустил голову, сказав:
— Прощай, Каспар, сын Хайде. Спасибо тебе за всё.
Его примеру последовал Ийзо, чьё некрасивое, но доброе лицо покраснело от напряжения. По его толстым щекам стекали слёзы:
— Брат мой, куда же ты ушёл… Зачем…
Женщины начали плакать. Непонимающие малыши глядели на своих мам и тоже плакали. Мужчины и дети постарше один за другим преклоняли колено в память о любимом всеми молчаливом Каспаре — предводителе и друге. На землю бухнулся и Эфой, который, громко выругавшись, сказал с болью в голосе:
— Сколько же, Боги, вы будете терпеть меня, бестолкового, и забирать молодых, лучше меня во всём?!
Родерик стоял, возвышаясь над всеми, не произнеся ни слова и не проронив ни слезинки. Он не слышал причитаний и горьких слов, которые со всех сторон будто обнимали его холодными руками. Молодой язычник больше не мог там находиться. Ему казалось, что он нигде не может находиться. Он развернулся и быстро ушел прочь от своих соплеменников. Заплаканная Грезэ первая увидела это и попыталась подняться, но не смогла — ребенок под её сердцем пытался понять, что случилось с его мамой, и призывно стукнул её.
— Сик, пойди за ним, прошу, — всхлипывая, сказала девушка, — я боюсь, как бы он что не сделал с собой.
Сик покорно поднялся, но его остановил Эфой.
— Мальчик не бросит нас. К тому же, за ним спешит его сестра.
Сик посмотрел туда, куда указывал коротким пальцем его вождь. В чащу действительно, неловко перебирая ножками, бежала светловолосая девочка в запачканном землей платье.
Она не понимала, что произошло, но ей не понравилось, что её большой брат убежал и снова оставил её одну. Добрые люди часто произносили имя красивого дяди с хвостом, которого Триста давно не видела. Она скучала по нему, но ей хотелось побыть с братом. Девочка быстро нашла его, и, пока она бежала к нему, упала всего лишь раз. Ей хотелось, чтобы брат порадовался с ней, и она улыбалась, подходя к нему. Но он не смотрел на неё. Он сидел на камне, закрыв лицо руками и громко дыша. Триста попыталась дотянуться до его лица, но смогла лишь коснуться красивого браслета на руке. Брат по-прежнему не обращал на неё внимания. Девочка нахмурилась, но плакать не стала. Почему-то ей казалось, что это не поможет, что большой брат не будет её утешать. Да он её никогда и не утешал, и поэтому она не любила плакать рядом с ним. Девочка не знала, как привлечь его внимание. Ведь все там, все зовут красивого дядю, а брат один и ни на кого не смотрит. Триста широко раскрыла серо-зеленые глаза и один раз хлопнула в ладоши. Она поняла, что должна сделать. Протянув маленькую ручку вперед, она открыла рот и тоненьким голоском произнесла единственное слово:
