Вот и тогда Родерик решил промолчать, и Каспар понял что-то своё. Он не стал давить на племянника, зная, что тот все равно не расскажет ему то, что решил оставить при себе.

— Триста не заговорила? — спросил Родерик.

Каспар отрицательно покачал головой. Парень нахмурился. Дети язычников развивались очень быстро: рано начинали ходить и говорить. Горо, сын Грезэ и Сика, который был чуть младше Тристы, уже достаточно бойко лепетал разные слова, строя коротенькие и не всегда правильные фразы. Маленькая сирота же молча смотрела на мир своими большими серыми глазами, до сих пор не произнеся даже первого слова. Это настораживало, ведь девочке почти исполнилось два года. Женщины, который привели в этот мир не одно дитя, вздыхали: «Голос девочки забрала сама Дочь Земли», — и Родерика однажды пришлось буквально держать за руки, чтобы он не дал Смерти забрать несколько не в меру болтливых женщин. Эфой успокаивал парня тем, что девочка заговорит, когда посчитает нужным. Старейшина же не говорил ничего. За два года, проведенные с Детьми Сестры, он зачах еще сильнее и больше не вставал со своей шкуры. К нему были приставлены несколько молодых язычников, по очереди ухаживающих за стариком. Он почти не ел и говорил очень редко, судьба Тристы его, по-видимому, совсем не интересовала.

— Она заговорит, Родерик, я это знаю, — сказал Каспар, — всё же она совсем дитя. Я тоже поздно заговорил. Хотелось бы мне сказать, что она пошла в меня и вырастет такой же молчуньей, но я ей не родня.

— А Триста так не считает. Ты ей нравишься.

— Меня вообще любят дети. Наверное, я был бы хорошим отцом, но…

Каспар кашлянул и замолчал. Родерик накинул покрывало на босые ноги и медленно заговорил, смотря в землю:

— Мне было тяжело потерять отца. Хотя знаю: не я был его любимцем, я никогда не держал на него обиду, и мне было действительно трудно взять себя в руки, когда мы насыпали над ним курган. После плена… я думал, что Смерть придет за мной, я был сломан, как пересохший прут. Причем и телесно, и душевно. Матушка ушла неожиданно для меня. Ты помнишь меня тогда? У меня те дни как в тумане.

— Да… ты был будто оглушен. Ходил из стороны в сторону и не мог найти себе места, — сказал Каспар, снимая с пояса флягу и протягивая её племяннику. Тот взял её и отпил несколько глотков.

— Я никогда не думал, что моя мать умрёт, давая жизнь человеку. Но так решили Боги, и она ушла к отцу. Арлен… оставил мою сестру сиротой.

— Не вини Арлена, — тихо сказал Каспар, — мы не знаем, что было у него на душе. Он очень любил твою мать и не смог заставить себя жить ради дочери.

Каспар запрокинул голову наверх и засмотрелся на звёзды. Он держал Визель за руку до её последнего вздоха. Он помнил её слова, давшиеся измученной женщине с трудом, но будто освободившие её от страшной тяжести:

— Стин зовёт меня, Боги дали ему такую силу… он не может мне простить тебя, Арлен. Ты ведь знал, что так и случится. Я снова слышу его голос…

Каспар вздохнул и внезапно понял, что его рука сжимает пустоту. Он медленно расслабил кисть и поправил браслеты на запястье.

— Именно поэтому я буду винить его, — посмотрев на дядю, сказал Родерик, потому что не ему, а мне придется объяснять его слабость Тристе. Мне нужно будет сказать ей, что он выбрал тьму, а не её. — Немного помолчав, он продолжил, — И я буду вечно благодарен Грезэ за то, что она вскормила это несчастное дитя, за помощь после этого. И тебе тоже, Каспар, я буду всегда благодарен. Без тебя я сдался бы в первый, второй или третий раз.

— Перестань, мальчик, к чему ты это всё говоришь? — недоуменно, но вместе с тем с теплотой в голосе спросил брат Стина.

— К тому, что ты хороший отец, Каспар.

Каспар не сразу нашел слова, чтобы достойно ответить своему племяннику, сыну брата, сыну.

Он распустил длинные волосы и собрал хвост заново. Несмотря на то, что они сидели в темноте, Каспару казалось, что возле него горит костер, и его ласковое пламя греет его тело и освещает всё вокруг. Слово, произнесенное вслух, способно зажечь такой огонь внутри человека, даже если это слово, с которым ты уже сжился и свыкся.

— А ты лучший сын, мой мальчик, — сказал Каспар, положив руку на плечо Родерику и медленно укладывая его на землю, — ложись спать. Я на рассвете уйду.

— Куда? — настороженно спросил парень, снова приподнимаясь на локте. Каспар слишком быстро сменил тему, боясь сильнее расчувствоваться.

— Туда же, куда и ты, — Каспар усмехнулся, — я поэтому и мучал же тебя, забыл? Что ты ушел прощаться, не предупредив меня.

Родерик улыбнулся и снова лег:

— Прости. Возвращайся быстрее, ладно? Мы же скоро уходим. Даже не верится, что это всё-таки случится.

— Уходим в места, где не будет наших Богов, — задумчиво сказал Каспар, — что ж, видимо, этого не избежать. Скажи мне, в той стороне Леса сейчас безопасно? Ты никого не встретил?

— Только диких зверей, — тихо ответил Родерик, — всё было спокойно. Но да хранят тебя Боги.

— Да хранят тебя Боги, мой мальчик. Набирайся сил.

Каспар встал и неслышно ушел к своему месту ночлега. Родерик закрыл глаза и молился о том, чтобы ему не приснился тот, кого он не хотел видеть во сне. Настолько не хотел, что дорога домой заняла у него три дня вместо пяти.

***

Герард проснулся от громких переговоров за окном и ржания лошадей. Он лежал, не двигаясь, до тех пор, пока шум не стих. Едва тишина вернулась в его комнату, парень внезапно узнал появившееся в сердце чувство, которое ему не приходилось испытывать очень давно.

Его звал Лес.

Прошло чуть больше недели с его исповеди в Роще Богов, и он не думал возвращаться в Лес до отъезда к королю, который он запланировал на начало следующей лунной жизни. Но Герард буквально слышал шелест листвы, в которых терялся шепот Духов, и понимал, что не может ему противиться.

— Такой ли уж я христианин, раз бегу в Лес по его первому зову? — тихо сказал себе Герард, вставая с постели.

Его обуревало неясное чувство, будто он ждал чего-то. Но чего можно ждать от охоты герцога Элфрида? Рыцарь быстро оделся, взял меч и вышел из комнаты, надеясь отыскать Равенну. Служанки направили его в небольшой зал, где герцогиня любила заниматься рукоделием. За этим занятием её и нашел Герард — девушка заканчивала расшивать цветами какую-то небольшую вещь, издалека похожую на мешочек для пояса. Равенна, увидев рыцаря, поспешно накрыла рукоделие белой тряпицей. Герард грустно усмехнулся и поклонился герцогине:

— Ваше Высочество, доброе утро. Я должен был привыкнуть к тому, что вы рано встаете.

После их встречи в Лесу они снова перешли «на вы», делая вид, что им не приходилось разговаривать вне стен замка. Но каждый из них неоднократно прокручивал в памяти тот разговор, не осознавая, что тем самым они всё крепче связывали свои судьбы, хотя ни он, ни она долгое время не испытывали друг к другу теплых чувств. Равенна осталась сидеть, несмотря на то что по правилам приличия она должна была встать. Вместо этого она показала на кресло, стоящее неподалеку от неё. Герард удивленно вздернул брови, но отказался от предложения сесть:

— Благодарю вас, но я зашел лишь на минуту. Я хотел попросить разрешения на небольшую вылазку в Лес.

Сердце Герарда громко стучало, у него внезапно свело руку, и он старался незаметно её размять. Равенна всё же встала и подошла к нему:

— Вам незачем просить разрешения. Вы здесь гость, а не пленник. Но постарайтесь не помешать охоте моего мужа. Он легко поддается азарту и способен на необдуманные поступки.

Герард посмотрел в светлые глаза королевской дочери и не увидел в них того, что желал увидеть. Глаза Равенны смотрели на него спокойно, их взгляд не старался донести до него никаких чувств. Рыцарь коротко поблагодарил девушку и стремительно пошел к выходу. Лишь когда он был у дверей, Равенна окликнула его и сказала, чуть запнувшись:

— Да хранит вас Господь, … сир.

Тогда всего на миг Герарду показалось, что он поймал отблеск вожделенного им чувства в её взгляде, но не знал, стоит ему доверять или нет. Он поклонился герцогине и вышел из зала. Равенна какое-то время не возвращалась к своей работе. Её, как и Герарда, не оставляло в покое странное предчувствие, и она не была уверена, связано оно с её супругом или с рыцарем со шрамом на лице.