Сын Стина от неожиданности подавился и непроизвольно тихо выругался:

— Какого… мне там делать? — взяв себя в руки, спросил Родерик, — она не должна видеть мужчин сегодня.

— Я знаю это не хуже тебя, — спокойно сказал парень, — но, пожалуйста, сходи к ней. Кажется, она у ручья. — не дождавшись ответа, Сик добавил, — Мы обо многом с ней говорили, но ты знаешь её с детства. Грезэ доверяет тебе больше всех. Ей нужно поговорить с тобой перед… ты знаешь.

Каштановолосый покраснел, а его узкие серые глаза заблестели. Родерик усмехнулся и протянул ему чашку.

— Как же не знать. Прикрой меня, а то у всех будут проблемы. Моя мать и мать Грезэ — есть ли оружие опаснее?

Сик засмеялся:

— Ты прав. Спасибо, брат… — улыбка Сика померкла, когда он увидел, что лицо Родерика снова стало привычно суровым, а взгляд его красивых глаз похолодел, — прости, я…

— Не извиняйся, — сказал Родерик, — ты не виноват в том, что я не могу слышать это слово, брат.

Он оставил Сика с полным мешком дичи и, не снимая ни лука, ни полупустого колчана, отправился к ручью, который ещё не собирался замерзать и в который следующим днем Последыши и Дети Сестры будут окунать Грезэ и его нового побратима. Сик предложил Родерику пройти обряд братания, отчаянно смущаясь, но сын Стина и не думал ему отказывать. Похоронив друзей, потеряв брата, перестав общаться со старыми знакомыми, он не мог не радоваться тому, что нашёл такого человека, как сын Эше. Они ушли в лесную чащу, кинжалом рассекли ладони и крепко пожали друг другу руки. Брат перевязал брату рану, брат обменялся с братом оберегами. Кинжал они закопали в землю, а в деревню уже вернулись совсем другими людьми.

Родерик радовался за свою подругу детства, хотя знал, что некоторые Последыши осуждают её: мол, она так скоро предала память о своем женихе, кудрявом шутнике Райфе. Среди осуждающих был и Каспар, который ничего не говорил и не вступал в предсвадебные разговоры — он их ненавидел — но его взгляд был красноречивее всех слов. Родерик однажды попытался переубедить дядю, даже зная, что это невозможно:

— Тебе ведь нравится Сик, Каспар, и тебе всегда нравилась Грезэ. Ты сделал столько игрушек для неё…

— Да, они мне нравятся. Но не вместе, — сказал племяннику Каспар, — слишком хорошо я помню Грезэ с Райфом, просивших разрешение у Старейшины связать свои судьбы воедино.

Родерика разозлил этот довод, потому что он невольно вспомнил о другой паре, чью свадьбу видел Лес незадолго до этого:

— А моих мать с отцом ты помнишь уже недостаточно хорошо?

Каспар поднял голову, оторвавшись от работы над новым нательным оберегом:

— Визель испытала слишком много горестей за свою жизнь. Она никогда не перестанет любить твоего отца, как и Арлен не перестанет любить свою Нэйни. Но друг в друге они нашли утешение и счастье. Это совсем другое. Это не желание девчонки стать женщиной, это…

— Слышать ничего не хочу, — вскочив с места, сказал Родерик. В его глазах стояли злые слёзы, — я до сих пор не верю в то, что ты, ты, Каспар, носящий с собой серебряную заколку Энциан, сватал другого к жене своего брата. И ты обвиняешь девочку в том, что она влюбилась? Как же это мерзко.

Родерик ушел прочь, и Каспар не стал его догонять. Не закончив оберег, он бросил его в огонь. Мужчина проводил племянника взглядом и тяжело вздохнул.

Родерик, вспомнив об этом, остановился и прислонился к холодному стволу молодого вяза. «Завтра будет вторая полная луна с того разговора, — подумал парень, стряхивая с волос снег, — молчание затянулось». Он твердо решил попросить у дяди прощения сразу после беседы с Грезэ. Вспомнив о девушке, Родерик поклонился вязу и продолжил свой путь.

Слух у Грезэ был такой же острый, как и у всех жителей Леса. Она услышала скрип снега под подошвами тяжелых башмаков. Невеста Сика дёрнулась, но услышала знакомый голос:

— Не оборачивайся.

Девушка снова села на одеяло и широко улыбнулась, так, что почувствовала, как появились ямочки на щеках.

— Привет, Родерик. Сядь рядом со мной, пожалуйста.

— Я останусь здесь, — Родерик стоял позади Грезэ, не выходя к ручью, и смотрел на её короткие волнистые темно-русые волосы, — вам с Сиком нельзя разговаривать. Почему я узнал от него, что ты меня ждёшь?

— Я попросила Рёскву сказать ему, — Грезэ смущенно покраснела, но Родерик этого не увидел — брата ты выслушал, а её бы не стал.

Родерик усмехнулся. Он знал, что по нелюдимости уже мог переплюнуть Каспара.

— Тебе и со мной нельзя говорить. Дурная примета — невесте видеть мужчин до свадьбы.

— Не могу поверить, чтобы ты мог принести мне неудачу, — Грезэ плотнее запахнула свою красивую шерстяную накидку и, помолчав, добавила, — мне нужно поговорить с тобой, Родерик.

— Я слушаю тебя.

Грезэ села вполоборота к рощице за её спиной, но Родерик поспешно скрылся за деревом. Он верил в эту примету, как и во многие другие.

— Мне очень стыдно перед Райфом, Родерик, — тихо сказала Грезэ, и её ореховые глаза наполнились слезами, — и я… я знаю, что меня все осуждают, все, кроме мамы, которая просто мечтает о внуках. И тебя, ты тоже на моей стороне. Но я не могу говорить об этом с подругами, даже с Рёсквой, а тебе вот так просто это сказала. Мне, правда, так стыдно, и я не знаю, что с этим делать.

Родерик прикрыл глаза и глухо закашлялся. Хотя кость давно срослась, кашель никак не оставлял его в покое. Он снова посмотрел на Грезэ через плечо и уверенно сказал:

— Райф любил тебя. И мы все считали его счастливчиком, раз ты полюбила его. Но его душа нашла дерево, и я не сомневаюсь в том, что его последней мыслью было пожелание тебе счастья. Ты будешь счастлива с Сиком. А люди… им всегда что-то не нравится, но это не помешает им завтра веселиться на вашей свадьбе.

Грезэ утирала слёзы и не могла ничего сказать, но слова Родерика облегчили груз на её сердце, и юноша почувствовал это.

— Я очень рад за тебя, милая моя омела, — Родерик старался говорить как можно мягче, — Сик славный парень. И со временем все поймут, что ты права в том, что заставила себя идти дальше. Я знаю, что тебе это тяжело дается. Моей матери до сих пор трудно, а я осуждал её так же, как сейчас осуждают тебя. Но я ошибался, я признаю это.

— Мне казалось, что ты рад за Визель… — неуверенно сказала Грезэ.

Родерик покачал головой:

— Мне хотелось видеть её счастливой, и этому я был рад. Но Арлен… я не знаю, почему я так к нему отношусь, но он никогда мне не нравился, хотя его сын был моим лучшим другом. И я знаю, что он любит меня как родного. В этом есть какая-то насмешка Богов, — Родерик кашлянул, — мне всё чаще кажется, что я сам насмешка Богов, — чуть тише сказал он.

Грезэ посмотрела на деревья и среди них увидела опущенную голову Родерика. Она перестала жалеть себя, почувствовав, что его страдания глубже и сложнее, чем её. Девушка поняла, что не ошиблась, позвав старого друга вопреки верованиям и приметам. Они страстно желали выговориться и наконец смогли это сделать.

— Ты не насмешка, а дар, Родерик. Дар каждому, кто знает тебя. Ты можешь хоть сколько казаться злым и говорить только то, что думаешь, или молчать днями, как Каспар, и бежать от прежде родных тебе людей, но ты не перестанешь от этого быть великим даром.

Родерик удивленно поднял голову и увидел, что Грезэ смотрит на него. Он в который раз невольно восхитился её красотой, но его сердце забилось сильнее не от этой красоты, а от слов, сказанных ей.

— Я не стою таких слов, — только и смог вымолвить Родерик, всё ещё смотря ей в глаза.

— Это не тебе решать.

Они долго молчали, слушая, как лениво журчал ручей и как вдалеке весело перекрикивались их сородичи.

— Почему ты не женишься, Родерик? — внезапно спросила его Грезэ, вновь поворачиваясь спиной к роще, — неужели никто не люб тебе? По секрету скажу, что все мои незамужние подруги вздыхают, стоит тебе пройти мимо.

Родерик, всё ещё проговаривая про себя слова подруги, усмехнулся: