— Я не могу порадовать свою Вэнди вкусным обедом? — Себ приподнимает одну бровь.
— Соня?
— Соня.
— Она очень убедительна, когда хочет.
— Уж я то знаю.
Мы замолкаем. Слово берут киты в моем желудке, выводя протяжную руладу. Молниеносная встреча взглядов и вот мы уже хохочем, как сумасшедшие. Себ пытается что-то сказать, но давится смехом и заходится в кашле, не переставая смеяться. Звуки, которые он издает, чем-то похожи на хрюканье, и, услышав их, я, только начав успокаиваться, начинаю смеяться снова.
Наконец-то отсмеявшись, принимаюсь за свой круассан. Не подозревала, что настолько голодна, пока не откусываю первый кусочек. От наслаждения глаза закатываются сами собой, а из груди вырывается стон.
— Это я и называю гастрономическим оргазмом! — радостно говорит Себ, вызывая у меня новый приступ смеха. На ощупь нахожу на полу тряпочку для кистей и кидаю в него. Мужчина ловит её и довольно улыбается. — Приятного аппетита!
Себастьян не вовлекает меня в беседу, пока я не приканчиваю свой обед. Осматривается, разглядывает цветовые пятна будущих росписей на стенах и тот бардак, что я тут развела. Я же, по-турецки скрестив ноги, сижу на полу в окружении алюминиевых банок с красками и бутылей с растворителем, всевозможных кистей и грязных комков ткани и газетных листов. Представляю, что творится сейчас с восприятием запахов у Себа от неповторимых ароматов растворителя и краски, и как будет у него болеть голова, как только он покинет галерею.
— А где картины? — интересуется друг, обходя помещение по периметру.
— Их доставят к концу недели, — пожимаю плечами. Мне нравятся белые стены. Они будто новые возможности, новые чистые листы. Кстати, о новых чистых листах. — Себ, верни мне старую симку. Там несколько номеров, которых у меня нет в записной книжке.
— Собралась звонить Эду? — вздыхает друг. — У тебя есть хоть немного гордости?
— Гордость в этом деле не помощница, — отвечаю я и, сама не зная почему, огрызаюсь: — И не читай мне нотации!
— Я просто не хочу, чтобы ты по своей дурости и наивности снова страдала! — Себастьян резко оборачивается на меня. — Если он обошелся так с тобой один раз, ему ничего не будет стоить поступить так еще и еще, пока ты, наивная идиотка, будешь ждать и надеяться!
— Ты не в праве распоряжаться моей жизнью, — устало прикрываю глаза и несильно надавливаю на них пальцами. Какой смысл кричать и топать ногами? Только энергию тратить попусту да нервы друг другу трепать. Дождавшись, пока друг выдаст очередной поток гневных реплик о моей наивности и глупости и замолкнет, тихо говорю: — Я знаю, что молода, глупа и наивна. И еще не раз из-за этого пострадаю. И не важно, по вине Эда или кого-то еще. Мне нужно знать, почему он так поступил. Мне нужно знать, почему человек, которого я, казалось, знала, вдруг обернулся незнакомцем.
— Ага, и козлом, — буркнул мужчина, плюхаясь на пол. Злость схлынула морской волной. — Я так понимаю, отговаривать тебя бессмысленно?
— Бессмысленно, — позволяю уголку губ поползти вверх в нерешительной улыбке и открываю глаза. — Я не менее упрямая в своих стремлениях наломать дров, чем ты. Как, кстати, Маргарита и разбор полетов?
— Если ты о громогласных криках на русском и попытках отстегать меня мокрым полотенцем, то вполне успешно, — печально вздыхает Себ, потирая поясницу, и вдруг осекается: — Ты знала?!
— Это был единственный способ избавиться от твоей излишней опеки, — пожимаю плечами, делая глоток порядком остывшего кофе. Вот вам и фраппучино!
— Полина! — возмущенный возглас Себастьяна застает меня врасплох. Кофе идет «не в то горло», а следом возвращается в мир через мой нос. Да, крайне забавное зрелище.
— Я тебя урою, — сквозь зубы цежу я на русском, строя ужасающую гримасу. — Зарежу канцелярским ножом, закатаю в ватман и закопаю в Централ-парке у пруда.
— Вот примерно также выглядела Марго, когда гонялась за мной с полотенцем! — радостным тоном сообщает мне Себ, явно не желая изображать невинно убиенную жертву. С кем я связалась? Даже запугать не выходит! — А вы с ней спелись! Ябедничаете друг дружке на меня, а потом я огребаю в двойном размере.
— Ты не рад, что две твои любимые женщины в хороших отношениях? — самым наивным образом спрашиваю я.
— Рад, пока вы не придумали новую пакость.
***
Сим-карта мне нужна отнюдь не для того, чтобы связаться с Эдом. Если бы я этого хотела, уже бы открыла ежедневник и нашла бы его номер там. На симке есть номера, появившиеся до возникновения у меня параноической привычки записывать все на бумаге и дублировать в облачном хранилище. Да и вернуть себе свою собственность — дело принципа. Сколько бы Себастьян не считал меня неспособной постоять за себя девчонкой, в упрямстве он не мог мне отказать. Так что тем же вечером, вытащив меня в кино, друг возвращает мне сим-карту.
Я не собиралась и не собираюсь звонить Эдварду. Ненавижу выяснять отношения по телефону, не имея возможности проследить смену выражения глаз и изменение мимики. Придумавший телефонию был гениальным… идиотом, лишившим голос оболочки. Боже, да даже письма, — простите мне романтическую слабость к длинным излияниям мыслей на бумагу, — были надежнее. Сколько людей потеряли друг друга только потому, что один не смог правильно сформулировать свою мысль, а другой — не смог эту мысль понять? Сколько людей потеряли друг друга только потому, что не видели глаз собеседника?
Мой план состоял не в этом.
Памятуя о том, что Джим, как охранник, обязан сопровождать Эда всюду, куда бы тот не пошел, а также о том, что у Джима есть дочь, Люсиль, подписанная на мой профиль в Instargam, я решаю узнать у дочери местонахождение отца. Мое предприятие может провалиться из-за ряда причин: я не найду среди тысяч подписчиков одного нужного; Люсиль просто откажется со мной говорить; Джим не общается с дочерью. Но мне сказочно везет благодаря одной гениальной функции Instargam’а — Истории. Пара касаний к сенсору смартфона и фотография с Джимом и подписью «Люсиль, напиши мне!» попадает в Ленту к нескольким сотням тысяч людей, способным показать её еще сотням. Еще одна гениальная функция помогает мне выбрать «не получателя» — Эдварда.
Люсиль откликается к полуночи. Полчаса активной переписки и я владею всей нужной информацией и получаю бонусом интересного собеседника в лице дочери Джима.
Джим прилетает завтра утром в Нью-Йорк. Почему? Потому что мистер Ширан прервал тур на три недели, чтобы уладить дела в мегаполисе на берегу Атлантического океана. Я радостно хлопаю в ладоши.
Изначально я собиралась узнать о месторасположении Эда и рвануть к нему, как жены декабристов к мужьям-каторжникам. У меня не было четкого плана и я понятия не имела, как проверну встречу с парнем, с которого денно и нощно не сводят глаз суровые дяденьки в черных костюмах-двойках. Почему-то в подсунутую кинематографом идею, что любой человек может легко заиметь бейджик журналиста/обсуживающего персонала гостиницы/работником концертного комплекса и проникнуть в нужное место почти без труда, верилось с трудом. Да, я могла взять у Люсиль номер её отца и облегчить себе задачу, но тогда бы обо всем узнал Эдвард. И далеко не факт, что он был бы рад моему повторному появлению в своей жизни.
Лететь мне никуда не придется. И если я хорошо знаю Эда (а я надеюсь на это), то без особого труда смогу инсценировать случайное столкновение с ним и расставить все точки над ё.
— И чему ты так рада в полвторого ночи? — раздается в темноте бестелесный голос Сони. Еще миг — и яркий свет ослепляет меня, последние два часа довольствующую свечением экранов ноутбука и телефона. Вою раненым медведем, закрывая руками лицо. — Слишком наигранно, — хмыкает подруга.
— Ну уж как умеем, — бурчу я, смаргивая слезинки. — Ты же спала?
— Спала, — подтверждает Соня.
— А чего встала? — я закрываю ноутбук, предварительно отстучав дежурное «Доброй ночи» для Люсиль, и смотрю на подругу. Та в свою очередь не сводит задумчивого взгляда с холодильника. Растягиваю губы в саркастичной улыбке. — Ночная жрица пробудилась?
