Жестокость ее слов даже не удивила и не возмутила Деррика. Похоже, предел его эмоций был исчерпан. Он уже не чувствовал ничего, кроме усталости. Почему Мэри Ди не оставляла его в покое? Ему надо идти. Куда угодно — прочь отсюда. Исчезнуть.

— Но я не думала, что будет так ужасно. То есть я предполагала, но надеялась, что все пройдет куда мягче. Ты, должно быть, считаешь, что тебе тяжелей всех пришлось. Но поверь, и мне было несладко. Я еще и закапывать его помогала. Зарыли под яблоней, ужасно, но что поделать. Так вот, если бы я знала, что наши соседи — такие трусы, я бы лучше что-нибудь Оливеру в еду подмешала. Хотела решить две проблемы сразу, называется.

Деррик уже не мог ее слушать. К чему эти бесконечные оправдания, бахвальство собой, ложное раскаяние? Содеянное не загладить никакими словами. Пусть с оговорками, но Мэри Ди верила, что поступила правильно. В ее картине мира Олли было отказано в праве на существование. Что ж, понятно, но чего она ждала от Деррика? Понимания? Сочувствия? Благодарности?

Абсурд.

Он молча спустил ноги с кровати, обулся. Разрисованные фигурки тревожно закачались. Мэри Ди сцепила руки и закусила губы, наблюдая за ним.

— В крови Олли, — бросил Деррик уже на пороге, — содержалось нечто, способное остановить Безликую болезнь. Но он не создавал ее. Я в этом абсолютно уверен. Я видел все рисунки и знаю пределы его дара.

Он видел, как испуганно расширились ее глаза, но безжалостно продолжил:

— Олли действительно мог кого-то исцелить. Да только не так, как вам захотелось. Просто оцени иронию.

— Постой! — крикнула Мэри Ди, когда он открыл дверь. — Но если это правда, то почему вы молчали? Вы что, сидели и смотрели, как другие умирают?

— Он пытался тебе сказать, но ты ничего не поняла и натравила на него всю деревню. Собственно, я боялся чего-то такого и потому велел ему молчать. Жаль, что он меня не послушался.

— Ах да, — Мэри Ди взволованно прикрыла рот рукой. — Ты же не видел, как все было. Но я ведь уже объяснила, что сначала выбрали тебя и что он сам все растрепал. Сам пошел на смерть.

— Что?

— Он выскочил на улицу, когда тебя стукнули, и стал тебя выгораживать, доказывать, что это он — зло. А потом присоединилась я. Но знай, что он проявил инициативу. И подыграл мне. Без него у меня вряд ли получилось бы переубедить остальных. И все ради тебя, Деррик. Он умер для того, чтобы ты жил. Так что, — она криво улыбнулась, — ты убийца даже в большей степени, чем сейчас думаешь.

Деррик захлопнул дверь, не желая больше ничего слышать.

От дома его отделяло каких-то пятнадцать шагов. По дороге никто не встретился. Прикоснувшись к калитке, Деррик чуть не завопил, но оставил крик болтаться внутри. Он ведь не сошел с ума? Было бы слишком легким наказанием рехнуться и перестать осознавать себя.

На пороге он запнулся, упал и не нашел в себе сил подняться. Зачем он вообще пришел сюда? Здесь все принадлежало Олли, а Деррику следовало бы направиться прямиком к озеру, зайти поглубже и не выплыть.

Нет, он не имел права даже мечтать о смерти. Но ведь надо что-то делать, чем-то заполнить бесконечно длинное время наказания. Разумеется, здесь Деррик не останется. У него больше нет дома, он уйдет сейчас же и больше никогда сюда не вернется. Олли велел ему жить, и жить достойно. Но что значит «достойно»? Наверное, помогать людям. Так думал сам Деррик еще с детства, и Олли наверняка бы с ним согласился. Хорошо, проще простого. Например, Деррик может отдать свою кровь кому угодно, хоть первому встречному. Но только не этим зверям в человеческом обличье. Лучше пойти в город. Или даже в другой регион, где нет колдовства и человеческие жертвоприношения пока не стали нормой. Например, в Центр. Если, конечно, эпидемия не заглохнет там, где началась. Хотя не исключено, что в Центре люди не лучше. Но им больше нечего отнять у Деррика, а он готов взвалить на себя все, кроме смерти. Ведь он оказался самым отвратительным зверем. И заслужил худшее.

Итак, Деррик постарается выполнить желание Олли. И как знать, может, однажды он искупит вину, дойдет до края света и позволит себе умереть — где-то. В придуманном Олли месте, где нет ничего, кроме океана и ночного неба. И пусть они, вечные и справедливые, судят его, если захотят.

Приняв решение, Деррик поднялся на ноги и впервые после смерти Олли потянулся за сигаретами. Потом вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего обеда. Вероятно, слабость вызвана не только побоями, но и голодом. Было бы неприятно упасть дома во время сборов и, очнувшись, снова увидеть лицо Мэри Ди.

Деррик отправился на кухню, достал с полки вчерашний хлеб, отломил кусок и принялся жевать. Выходило плохо, но он заставлял себя глотать, чтобы хотя бы отчасти восстановить силы. Потом, решив запить, открыл шкаф с посудой, увидел чашку Олли, и его сразу стошнило.

Умывшись и отдышавшись, Деррик первым делом расколотил ее, а затем ушел собираться. Голова кружилась, и он прилег было на кровать, но сразу вскочил — кто ему давал право отдыхать? К тому же на этой подушке часто спал Олли. Деррик выбросил ее на середину комнаты, открыл ящик письменного стола, выгреб все деньги, которые собирал на учебу Олли. На два года точно хватило бы. Деррик заплакал.

Нет, сейчас нельзя раскисать. Он вытер глаза, сходил за иголкой и взялся зашивать часть денег в подкладку куртки. Вспомнилось, как иногда он что-нибудь штопал, а Олли лежал рядом на полу и рисовал. Клал ту подушку под живот. Заходила мать и ругала его за то, что он пачкает чужую наволочку. А когда мать умерла, Олли прорыдал в этой комнате всю ночь. Деррик обнимал его, бормотал всякую бессмыслицу и твердил себе, что не имеет права предаваться горю.

Олли всегда был слабым и ранимым. А еще капризным и эгоистичным. И откуда в нем взялось вчерашнее спокойствие? В повседневной жизни он мог вспылить или расстроиться из-за пустяка. А у того дерева кто угодно плакал и вопил бы. Но не он.

Не верилось, что Олли добровольно отдался в руки палачей. Просто не укладывалось в голове. Но он точно был готов к случившемуся. Знал или допускал, что умрет в скором времени и не своей смертью. Вот откуда непонятные взгляды и речи. Деррик зажмурился, отложил куртку и попытался представить взрослого Олли. Перед мысленным взором появился настоящий, потерянный — из беззаботной весны, обзывавший его тупым фермером и не желавший стричься.

Кто бы мог подумать, что изнеженный мальчик, витающий в облаках, способен пожертвовать жизнью ради брата. И кто бы оценил этот несправедливый подвиг, нечестный обмен — творческой прекрасной души на безмозглую деревенщину.

Пока Деррик собирал вещи, Олли ходил за ним из комнаты в комнату. Рисовал. Искал небо. «Не представляю, как можно жить без тебя», — говорил он, блестя глазами. «Мы теперь братья по крови!» — торжествовал он, и к горлу снова подкатывала тошнота. «Подлинное искусство, — объяснял он, — творится на пределе возможностей».

Стиснув зубы, Деррик достал с антресолей его первые каракули, смял и швырнул на пол.

«Наверное, — добавил Олли, ступая по ним босыми ногами, — мне лучше умереть».

Деррик вывернул из шкафа всю его одежду, разбросал альбомы, тетради, карандаши. Не глядя, вытряхнул на середину комнаты содержимое полок письменного стола. Сорвал с кровати простыни, добавил мольберт. Достал дрожащими руками спички и поджег общую кучу.

Лучше так, чем оставлять дом нелюдям. Теперь они не смогут прикоснуться ни к одной вещи, принадлежавшей Олли. Достаточно и того, что они растерзали его тело. Деррик проследил за тем, как растет огонь, подхватил сумку и вышел на улицу. Деревня разлагалась под солнцем; единственную дорогу выжигал кровожадный август. На Главной улице Деррик дважды наткнулся на соседей, и все при встрече с ним отводили глаза.

***

Даже пары часов сна Лили не досталось. До самого рассвета она ворочалась, не зная, о чем думать и за что сильней волноваться, а чуть только посветлело, как она уже была на ногах. Выглянув наружу, Лили собралась идти умываться, когда из-за угла вдруг выскочило что-то белое, стремительное, врезалось в нее и перепугало до смерти. Лили взвизгнула и шлепнулась на пол, а в следующий момент привидение стянуло с себя простыню и прыснуло со смеху.