— Я прекрасно знаю, что незнание законов не избавляет от ответственности. Так что хочется уберечь себя от еще одной подобной неразберихи. Мне так же прекрасно известно, что человеческая жизнь для вас ничего не значит. Но все же любой суд в мире перед вынесением такого жестоко приговора, даст хоть ознакомиться с законом, который человек нарушил. Мне просто интересно, за что вы со мной так? Может я что-то вам сделала плохое? Или же моя вина только в том, что я такой вонючей родилась? — Обошла по кругу, всматриваясь в лица мужчин. В них не было ненависти, не было пренебрежения, больше нерешительности и даже какой-то вины.

— Как пафосно звучит, не скажете: свободная волчица! — Спрашиваю у ближайшего паренька, улыбаясь и чувствуя, как по щекам текут горячие слезы. — Но где она, эта свобода? Если я всего лишь приз в вашей маленькой игре. Я не человек, я не волчица, я вещь, которую кто-то из вас сегодня заберет с собой и сломает как игрушку.

Шмыгаю носом, вытираю рукавов щеки в полной тишине. Теперь то они решили помолчать. Резко поворачиваюсь к господину Дмитрову и резко спрашиваю:

— Ну и где? Где сборник законов, по которому меня судят?

Мужчина смотрит на меня немигающим взглядом.

— Его нет. — Слышу голос Кая слева и замираю на месте, так и не посмотрев на него. — Нет никакого сборника законов стай и никогда не было. Все наши законы устные, никакими документами не описанные.

— Так что получается, это все просто фарс? — Не сдерживаюсь и смеюсь во весь голос.

— В смысле? — Спрашивает господин Дмитров. Мой смех не прекращается, хотя мне не весело, я хочу плакать, но не могу себе этого позволить.

— А чем вы докажете, что и правда есть такой закон? Чем вы докажете, что я обязана стать парой тому, кто победит?! — смотрю на Рената, перевожу взгляд на Юру, он отвернулся, от чего по сердцу как будто полоснуло ножом, — Почему вы думаете, что я как Тася не предпочту умереть, но только не быть с кем-то из таких монстров как вы?

— Мы не монстры. — Слышу, наконец, злой голос Юры, он смотрит на меня тем самым взглядом. Больно от него, очень больно.

— Не монстры, значит? — До чего же больно смотреть ему в глаза, — А как же тогда называть тех, кому чуждо все человеческое? Для кого человеческая жизнь ничего не стоит? Как вас еще называть?

— Ты такая же, как мы! — Серые глаза начинают светиться красным, он смотрит на меня не мигая, пока с каждым его вздохом он все сильнее превращается.

— Да что ты говоришь?! У вас главный аргумент — сила. Кто сильнее, тому приз! Вы не умеете сочувствовать, не умеете любить! — Хватаю его за ворот куртки, по щекам текут горячие слезы, а сердце в груди бешено колотится.

Его лицо размыто от слез, но я вижу, как горят его глаза, вижу не человеческий оскал. Но мне не страшно, мне безумно больно. Он не любит меня, никогда не любил. И если бы не этот проклятый ритуал, ни за что бы даже не посмотрел меня. Мне так больно, но не физически, что я хочу сделать ему так же больно. Потому и говорю так, потому и поступаю так. Совсем забываю, зачем я здесь и чего пыталась добиться. Мне просто хочется сделать ему так же больно, как он сделал мне тогда, отвернувшись от моего вопроса.

— Хватит! — Голос Кая звучит где-то рядом, и в то же время далеко. Теплые руки выдергивают мои, и я отпускаю куртку волка. Жесткая ткань в последний раз между пальцев проскальзывает, и я судорожно вздыхаю.

Мир качнулся, и я совсем не пытаюсь вырваться, когда меня взяли на руки. Притуляюсь лицом к белой куртке и позволяю себе зареветь во весь голос.

Господи, какая я же дура! Много раз повторяла себе, что это не любовь, а просто болезнь. Что настолько сильно любить другого человека невозможно, что это ненормально. Я повторяла себе это так часто, страдая от своих чувств, что поверила в это. На глаза падает тень, мне на лицо натянули капюшон. Кай повернулся, и мне как будто стало легче дышать, когда от человека, которого я так долго безответно любила, стала отделять широкая грудь альфы.

Боль пульсировала в груди, так что хотелось кричать, но я только сжала край куртки альфы и тихо плакала.

— Ну что, понравилось представление? — Голос альфы дрожал, кажется от еле сдерживаемой ярости, но у меня не было сил его бояться. — Она моя, ясно?

Тишина и мои тихие всхлипы. Я не в состоянии возразить, я не в состоянии сделать хоть что-то. Вообще, кажется, что даже дышать мне жутко больно. Вот значит, как себя чувствуешь, когда понимаешь, что тебе разбили сердце. Волки расступаются и Кай, наконец, уносит меня из этого чёртового места.

— Даша? — Слышу на выходе Юркин голос и зажмуриваюсь, со всей силы прижимаясь к прохладной куртке горячим от слез лицом.

Мне бы хотелось думать, что Юра не знал о моих чувствах, но он ведь знал, не мог не знать. Он пользовался этим, легко играл на них, как на тончайшем инструменте. Сейчас не могу сказать, что он делал искренье для меня, а что нет. А делал ли вообще?

Любимый запах щекотал ноздри и успокаивал. Мы шли по темному туннелю, я вздрагивала и икала при этом, чувствуя ужасную усталость, смешанную с болью. Пускай лучше один альфа-козел, чем десяток таких же волков.

— Ты же отказался от меня. — Мой голос дрожал в темноте и был настолько сиплым, что мне показалось, что он не услышал.

— Но они-то об этом не знают. — Услышала его ответ в темноте, почти не сомневаясь, что он сейчас улыбается. Невольно и сама улыбнулась и закрыла глаза.

Глава 35. Охотник и волчица.

Не помню день, когда встретилась с Юрой, совершенно не помню. Кажется, я тогда болела, когда его перевели к нам. Сложно сказать, возможно, это было осенью, но не в начале семестра. Тогда к нам в класс перешли два парня с той школы. Один из них Виталий Карч, высокий парень любивший использовать нас с братом в роли боксерских груш. Хорошо хоть этот выродок волком не оказался. Виталий с Юрой не дружили, хотя и были в одной компании, в компании классных отморозков, любивших поиздеваться над нами с братом и над нашей больной матерью. Мама у нас очень заботливая, даже слишком и доверчивая из-за болезни. Она часто забирала нас домой, даже когда мы в седьмом классе учились. Тогда те придурки не давали ей проходу, задавая непристойные вопросы. Мама, глупая, стояла и что-то им объясняла, пыталась их поучать. А эти ублюдки только смеялись. На переменах их любимое занятие от скуки донимать нас с братом, что бы мы не делали. Юрка никогда не встревал во все это, не помогал, но и не участвовал в том, что делали его «друзья». Не могу за это его корить, потому как когда эти самые «друзья» жестоко пошутили над ним, я тоже не заступилась за него. Моя школьная жизнь была ужасной, как и домашняя. Мы с братом тогда часто сбегали, прогуливали, гуляли в парке, болтая ни о чем. Тогда мы с Ваней были совсем близки, нам нравилось читать одни и те же книги, мультики, фильмы. Мы с ним не мечтали о лучшей жизни, ни на что не надеялись и не пытались ничего изменить, просто жили. Как все изменилось то в момент. Когда в моем сердце появился Юрка, сложно сказать. До этого мне нравился другой мальчик, мы дружили еще с детства. К тому моменту, когда в классе восьмом мы поехали на лыжах кататься всем классом, это превратилось в манию. Так как я смотрела на него, больше ни на кого не смотрела. Так как мне сносило крышу от одного единственного его взгляда, мне никогда не сносило.

Помню, однажды девочки подняли слух, что ему нравится Наталья Кубанская, из нашего класса. Тихая, ничем не примечательная девочка, с не очень красивой внешностью, но почему-то с ней все дружили. После этого я стала вести себя по-другому, пытаясь быть еще тише и еще скромнее, чем она. Не то что бы я и не была до этого тихой и скромной, просто все моё детство прошло с парнями, друзьями брата. Один из них был с нами в классе. Он по привычке дразнил меня, а я по привычке гонялась за ним, грозя, что уши оторву. С девочками я дружить не умела. Они меня к себе не принимали, а ходить за ними хвостиком мне не очень хотелось, так что оставалась небольшая компания брата. Можно сказать, поступив в училище, я сделала, наконец, правильный выбор, сбросив с себя обязанность, смотреть за братом. Вот только я до зубного скрежета хотела остаться в школе, остаться с Юрой. Мне безумно его не хватало, и когда было совсем трудно, я сжимала ту единственную его фотографию и тихо плакала. В моей жизни почему-то очень много слез, возможно, это все только потому, что я плакса. Если так, то Юрка просто хороший соседский парень, Ваня мечтательный книголюб, Кирилл местный шут, а Кай школьный забияка. Как легко бы было жить, если бы можно было делить вот так, простыми всем понятными ярлыками?