Он произносит это вслух, не волнуясь о реакции ее родственников, ему насрать на их возможные возражения, он не спрашивает у них разрешения. Если он нужен Виктории (если она выживет, услужливо подсказывает голос в голове, если она такая сумасшедшая, что захочет быть с ним), он почтет за честь провести с ней остаток жизни. Только дурак не захотел бы провести всю жизнь с Викторией.

— Да неужели? — спрашивает Джон Конрой.

Он чувствует, как напрягается рядом Эмма, кладет руку на ее предплечье и говорит:

— Это не обсуждается.

Невероятно, но мать Виктории улыбается сквозь слезы.

— Моя дочь любит вас, мистер Мельбурн. — Она нервно терзает зубами нижнюю губу и добавляет: — Она счастлива?

Уильям улыбается против воли, несмотря на до сих пор жгущую его кожу кровь Виктории, несмотря на то, что все его органы чувств напряжены до предела. Он вспоминает Викторию в своей кровати: она таскает у него подушки и тихонько хихикает, прижимаясь к нему, они смотрят телевизор, она закатывает глаза на очередной нереалистичной сцене из полицейского сериала.

Он видит Викторию на кухне в ее квартире: она печет пирог к его дню рождения, прихлебывая красное вино, на ней ее дурацкие пижамные штаны (невыразимо сексуально), его рубашка, она во весь голос измывается над колдплеевской «Yellow» (она умеет играть на пианино, но пение ее всё равно что вой котов по весне), пока он читает газету.

Он думает о долгих рабочих днях, о том, как его кабинет фактически стал их кабинетом, он вспоминает о том, как Виктория постучалась в его дверь в три часа ночи и отважно призналась ему в любви.

Он только и видит, что ее улыбку, он вспоминает, как она закрыла оба их мобильника в ящике в те выходные — после того, как они впервые занимались любовью — и решительно заявила, что это их единственные общие выходные и весь Скотланд-Ярд может отправляться в пешее эротическое путешествие, и: «Может, поцелуешь меня уже?»

— По-моему… — говорит он мгновением — или часом? сердце тугим комком сжимается в груди — позже, — по-моему, да.

Мать Виктории поднимается со своего стула и садится рядом с ним. Может, она и замечает то, каким взглядом смотрит на нее муж, но не обращает внимания. Она берет Уильяма за руку. Молча. Молчит и он.

Время идет, и он понимает вдруг, что за всё то время, что они с Викторией были вместе, они никогда ещё так надолго не расставались.

— Моя дочь сильная, — говорит мать Виктории. Она не плачет, и голос ее напоминает ему голос Виктории: звонкий, четкий. — Я не знаю никого сильнее ее.

Уильям кивает. Всё верно. Она сильная, храбрая, глупая, она необыкновенная, и если Бог есть, Уильям не может ее потерять.

— Мне понадобится ваша помощь, чтобы убедить ее устроить свадьбу в Кенсингтоне.

Она на грани срыва. Он тоже. Он похоронил своих детей, он держал на руках дочь, когда та испускала последний вздох — он знает, он понимает, как она напугана. Как ей невыносимо страшно. Она любит Викторию, любит больше всего на свете.

— Вы переоцениваете мое влияние на нее.

На лице ее дорожки от слез, но она, безупречно одетая, пахнущая «Опиумом» от Диор и ванилью, улыбается и говорит:

— Очень в этом сомневаюсь.

— Я, собственно, даже еще не сделал ей предложение.

— Дорогой мой, — улыбается мать Виктории, — еще успеете…

И он отчаянно хочет ей верить.

***

Девять часов и двенадцать минут. Уильям ощущает каждую секунду кожей. Он не выходит из комнаты, он испытывает нелепую признательность дяде Виктории — за то, что тот занимается бюрократическими проволочками.

Он знакомится с дядей Виктории со стороны отца, из тех самых Кентов. Щеку старшего суперинтенданта Кента пересекает шрам. Уильям не вполне уверен, знает ли толком свою племянницу этот дядя, заботит ли она его хоть сколько-нибудь. Кент благодарит его, и Уильяму вдруг чудится, будто он попал в какую-то параллельную вселенную, где подозрительный правительственный служащий, владыка теней и тумана, ему менее отвратителен, чем один из его непосредственных начальников.

Виктория права, понимает он, когда Кент уходит: ее дядя по матери действительно самый порядочный из ее родственников.

***

Когда дверь наконец открывается, все вскакивают как один. Уильям задремал сидя. Ему опять снилась Виктория, но на сей раз сон был приятный: они в доме его родителей, в Брокет-холле — он не ездил туда уже много лет, но ни с чем не спутает этот сад и этих грачей в кронах деревьев. Ему снилось, что они танцуют. И теперь он надеется, что придется попросить у брата, Фредерика, ключи от старого дома. Он хочет показать его Виктории.

У доктора изможденный вид, но Уильям мгновенно выдыхает с облегчением, не заметив на его лице характерных зловещих признаков. Ему столько раз приходилось приносить дурные вести родственникам погибших, что он без труда читает их по лицам других людей. Да, доктор устал, но доктор доволен. Удовлетворен.

— Мистер Мельбурн? — зовет он.

У Уильяма затекли ноги, и он так рад, что Эмма здесь, рядом.

— Операция прошла успешно, — говорит доктор. — Сердце пришлось запускать заново дважды, но сержант Кент удивительно сильная женщина.

Мать Виктории обнимает его — в глубине души Уильям понимает, что Джон Конрой это так просто не оставит — и дядя Виктории на миг облегченно прикрывает глаза.

— При отсутствии осложнений в ближайшие двадцать четыре часа шансы на полное выздоровление весьма велики. — Доктор колеблется, видимо, нутром чуя присутствие могущественного человека… а может, он просто не конченая сволочь: — Жизненные показатели хорошие. Она молода, совершенно здорова — мой прогноз умеренно оптимистичный.

И, помешкав еще секунду, добавляет:

— Она сейчас в палате интенсивной терапии. Советую всем вам немного отдохнуть. Тут вы ей ничем не поможете.

Уильям подождет. Он никуда не собирается.

***

— Ступай домой, вымойся, ей-богу, Уильям, от тебя несет, как от помойки! — говорит Эмма.

Он не ушел из больницы. Говоря откровенно, он уже и не знает, сколько времени прошло — он отослал Эмму домой, но она вернулась. В какой-то момент в первые двенадцать часов после операции он послал на хуй Джона Конроя. Кажется, дядя Виктории за приступом кашля скрыл смешок.

Мари-Луиза ходила взглянуть на дочь: через двенадцать часов после операции к Виктории начали пускать посетителей, по одному за раз и всего на несколько минут.

Мари-Луиза вернулась расстроенная, но обнадеженная.

— Она дышит, — сказала она, — ее сердце бьется. Моя Виктория не сдается без боя!

И это правда. Он рад, что Мари-Луиза наконец понимает это. Виктория наверняка разозлится, узнав, что он не считает ее мать пустым и бесполезным существом, но Мари-Луиза не покидала больницы, сидела и ждала вместе с ним рассказывала ему истории из детства Виктории, делилась своими планами относительно их свадьбы. Виктории придется смириться.

— Уилл, иди домой, прими душ — клянусь, она очнется и скажет тебе то же самое! — говорит Эмма.

Виктория еще не очнулась. Она в коме. Ее организм пережил сильный стресс, и кома в таких случаях, оказывается, даже полезна, так у организма будет время восстановиться. Ножевое ранение в грудь — это не шутки, ей повезло, что она выжила.

Даже дядя Леопольд, отлучавшийся только совсем ненадолго, поддерживает Эмму. На самом деле одна мысль о том, чтобы уйти из больницы, вызывает у Уильяма ужас. Он понимает, что его присутствие бесполезно: он не отходил от дочери с самого ее рождения, но малютка всё равно умерла. Умерла у него на руках.

— Обещай, что позвонишь, если вдруг…

— Клянусь, — кивает Эмма.

— Вас будет ждать машина… — говорит дядя Виктории.

Он послушно встает, у него просто нет выбора. Он еще не видел Викторию сам — он пустил ее родных вперед, но сам, признаться, до дрожи боится увидеть ее такой.

Виктория рождена не для неподвижности — она всегда в движении. Он привык, что она беспокойно мечется во сне, забрасывая его одеялами, вытягивая из-под него подушки (как она умудряется делать это, не разбудив его, остается тайной). Он искренне удивляется, завидев у больницы журналистов: видимо, поимка серийного убийцы и переживания (отчаяние на грани безумия) за пострадавшего напарника обеспечивают сюжет в новостях.