Однако далеко не сразу — только несколько месяцев спустя, когда Эмма Портман изображает лицом свое коронное: «Какого хрена, Уилл?» — он понимает, что всё зашло куда дальше, чем он мог предположить. Это происходит, когда он наконец замечает, что они с Викторией на месте преступления пьют кофе из одного стаканчика. И это кажется совершенно естественным — они делают так уже много недель. Вот такая у них привычка. Большое дело.

Большое дело.

Эмма Портман — судмедэксперт. Он всегда рад работать с ней: они знают друг друга чуть ли не всю жизнь, с тех пор, как он еще пацаном изучал юриспруденцию, а она медицину, когда им едва ли могло прийти в голову, что они будут работать в Скотланд-Ярде. Она всегда знает, что ему от нее нужно, у нее почти сверхъестественный талант наскребать ДНК и отпечатки пальцев из воздуха. Она очень, очень хороший специалист.

А друг из Эммы еще лучше — и когда его жизнь превратилась в кошмар, именно она помогала ему собирать осколки, а он делал то же для нее.

— Какого хрена? — шепчет она. Виктория расспрашивает одного из свидетелей, а Уильям с Эммой осматривают тело.

— Пардон? — искренне недоумевает он.

Эмма смотрит на огромный стакан кофе в его руке, тот самый, который передала ему Виктория, отхлебнув из него сама. Переводит взгляд на Уильяма и повторяет: «Какого. Хрена?»

Уильям моргает, глядя на пластиковый стаканчик. Виктория не пользуется помадой, но он никак не может отвести взгляда от места, которого касались ее губы, когда она пила свой — их — кофе.

Он не успевает ничего ответить — да и не знает, что он мог бы сказать — ничего больше не успевает добавить и Эмма, как подходит Виктория. Он будто наблюдает собственное тело и всю эту сцену извне: вот он молча отдает Виктории кофе, вот она отпивает и возвращает стаканчик ему, и они стоят так близко, слишком близко, наверное, вот она закатывает глаза, когда констебль ворчит что-то о том, что их величество снизошли до осмотра тела, вот он сам хмурится на констебля (позднее он напомнит юному мудиле о значении слов «иерархия» и «субординация»), вот он наблюдает за Викторией.

И он понимает, что не может отвести от нее глаз, он смотрит, как она снова отходит к свидетелям, расспрашивает их о жертве. Вот где сказывает ее внушительное образование: она хороша. Даже не так — она великолепна!

— Тебе известно, что ее прозвали миссис Мельбурн? — говорит Эмма, когда Виктория оказывается вне пределов слышимости.

Он давно научился отключаться от сплетен, научился по необходимости — иначе ему было не пережить того кошмара, в который превратилась его личная жизнь. Но это — это другое.

— Нет! — отвечает он неожиданно резким и высоким голосом, так что Виктория вскидывает на него недоумевающие глаза с другого конца комнаты.

— Просто к сведению, — пожимает плечами Эмма.

— Может быть, займемся убийством? — огрызается он. Виктория продолжает смотреть на него. Он уже замечал такие ее взгляды, он уже привык к ним. Но тут, в этой тесной комнате, с мертвым телом на тротуаре, с половиной Скотланд-Ярда вокруг, это воспринимается иначе.

— Разумеется, инспектор, — соглашается Эмма, но в голосе ее явственно слышится: «Мы еще вернемся к этому разговору, и кстати — пошел нахер!»

***

Слова Эммы будто открывают какую-то плотину. Ему кажется теперь, что все только и говорят, что о нем и о Виктории. Ее действительно зовут миссис Мельбурн, а его — принцем-консортом.

Он много лет был объектом сплетен и слухов, но всегда игнорировал бесполезную ерунду, никогда не переживал — как минимум, нарастил такую толстую кожу, что слова не способны больше задевать его. И всё же он не может перестать думать о том, что слышал урывками — всё вранье, конечно, вранье, и совершенно несправедливо по отношению к Виктории, которая никогда даже мельком не упоминает свою семью и трудится как пчелка, стараясь доказать свою профессиональную пригодность.

Виктория замечает, что он не в духе. Конечно, замечает. Она ведь профессиональный следователь, а они столько времени проводят вместе. Они сидят в его кабинете, изучая свидетельские показания, и она вдруг спрашивает:

— Что-то случилось, Уильям?

Он читает одну и ту же страницу, кажется, уже несколько часов, и хоть убей не вспомнит ни слова из прочитанного.

— Да нет, всё нормально. А что?

Она выгибает бровь. Он замечает, что несколько выбившихся из прически локонов падают на ее лицо, что ее голубая блузка измята, ее пиджак аккуратно сложен на стуле, его стол усеян докладами и пустыми стаканчиками из-под кофе. Они работают уже много часов подряд, и у нее слева от подбородка размазано какое-то пятно, вроде черного порошка, и Уильяму достает мужества самому себе признаться, что ему хочется ее поцеловать. Прямо сейчас, прямо здесь, в его кабинете.

Поразительно — он ведь до сегодняшнего утра и не подозревал, что его влечет к Виктории. Это, помимо всего, крайне неуместно: они напарники, но он выше ее по должности, он технически ее начальник.

— С Эммой всё в порядке? — спрашивает она нерешительно. За всё время, что они работают вместе, она ни разу не задавала ему личных вопросов.

— Всё нормально. — Кажется, один из них что-то не так понял. Эх, не побиться ли головой о стол — так, из принципа…

— Здорово. Я за тебя рада — она вроде бы хороший человек.

Надо бы сказать ей, что Эмма просто подруга, надо. Но он только мычит:

— У тебя на лице клякса.

Она трет пятно салфеткой, но чуточка всё равно остается, и, снова наблюдая будто со стороны — будто смотришь, как летят навстречу столкновению два поезда, и ничего не можешь поделать, только смотреть — он тянется к ней и стирает пятнышко большим пальцем.

Они встречаются глазами. Он профессионал, он вроде бы хороший детектив, что могут подтвердить его рекомендации и показатели раскрываемости преступлений — но сейчас он чувствует себя полным идиотом.

Да, он совершеннейший идиот.

Еще он по уши влюблен в свою напарницу и, по всей видимости, заметил это позже всех на свете.

Нет. Нет, не так — Виктория еще не заметила. И не должна заметить. Никогда.

***

Он почти готов пересмотреть свои агностические взгляды, потому что только по какому-то божественному вмешательству никто не видел, как он нежно стирает пятно с лица Виктории. Дверь в его кабинет открыта, и к нему постоянно кто-нибудь да забегает, так что это маленькое чудо.

Виктория потрясенно таращится на него своими громадными голубыми глазами и запинаясь бормочет, что она куда-то опаздывает. Схватив пиджак и записную книжку, она пулей вылетает из кабинета.

Дверью при этом она не хлопает, но у Уильяма всё равно грохот стоит в ушах.

Вот пиздец.

***

— Черт! — бум — Черт! — бум — Черт! Ай! — Виктория массирует лоб. Едва она оказалась в безопасности в собственной машине, ее посетила отличная идея побиться головой о руль.

Ну, не такая уж отличная, как выяснилось.

Она поворачивает ключ в замке зажигания и — несмотря на непонятное настроение и начинающуюся головную боль (не глупо ли было думать, что она может решить что-либо, поколотившись башкой о руль?) — невольно улыбается, думая о том, что говорил Уильям о ее машине, и о том, что она и правда соскучилась по вождению в Лондоне.

Но улыбка ее быстро вянет — Господи, ну что же ты натворила?

Оборотная сторона того, что большинство членов ее семьи заняты в политике, полиции и секретных службах, — все они в тот или иной момент решают, что она нуждается в их советах и предостережениях. В последнее время все предостерегают ее по поводу Уильяма.

Мать, чьими величайшими жизненными достижениями были два ее брака, сначала с отцом Виктории, затем с отчимом Виктории, предупредила ее первой.

— Будь осторожна, Дрина, он известный соблазнитель.

Виктории ненавистно, что при этом мать назвала ее глупым детским прозвищем.

Соблазнитель. Уильям — соблазнитель. Уильям. Мой Уильям.

Да они же не знают его.