Она не может сейчас биться головой, она же ведет машину, но пальцы ее непроизвольно крепче стискивают изгибы руля. Мой Уильям? Да ладно?

Она никогда не обращала внимания на сплетни и слухи, но сейчас она признает, что до встречи с Уильямом Мельбурном она была настороже. Теперь об их первой встрече она помнит только то, как забавно он выглядел, смотря на нее с этим удивленным выражением лица. Его удивление уже было большим прогрессом — обычно люди переставали принимать ее всерьез, как только слышали ее фамилию.

С Уильямом — ничего подобного: он быстро оправился от первого шока и с тех пор доверяет ей как профессионалу и как напарнику.

Напарники заботятся друг о друге — и они заботились друг о друге с самого первого дня: она доверилась ему под прикрытием, и он ее не разочаровал.

Напарники проводят много времени вместе — такая работа, это естественно. И они проводят вместе большую часть времени: он показал ей, что к чему, что значит быть копом в Лондоне. Он честный, порядочный, умный и самый терпимый человек из всех, кого она встречала. Он умеет сочувствовать, он остался человечным, хотя прослужил в полиции большую часть своей взрослой жизни.

Он уважает ее — не из-за ее семейных связей, не потому что должен, а потому что ценит ее как коллегу.

Между напарниками возникает прочная связь — при том количестве времени, что они проводят вместе, это естественно.

— И тут я бац! и всё испортила! — громко восклицает она в пустом автомобиле.

В Уильяме живет какая-то неизбывная печаль — одиночество, которое она заметила еще в самом начале их совместной работы. Он никогда не рассказывал ничего о себе, и она уважала его личное пространство: право слово, это меньшее, что она может сделать.

Он никогда не спрашивал, с чего ей вообще пришло в голову стать копом, когда она могла просто тратить семейные деньги или анализировать данные для разведки, чего от нее и ожидали, учитывая ее происхождение и образование.

Она заметила, что в его кабинете нет личных вещей, но от вопросов удерживалась и принципиально отгораживалась от всех касающихся его сплетен, и дяде сказала, что нет, она не станет читать личное дело своего напарника, да, серьезно, если дяде вздумается прислать ей эти документы, она всё сожжет к чертовой матери, и нет, он к ней не подкатывал.

Впервые в жизни она чувствовала себя комфортно. Работая с Уильямом, она чувствовала, что может быть той, кем ей хочется быть, чувствовала себя свободной — вот к этой свободе она так стремилась, что подалась работать на Интерпол в самой заднице Европы, подальше от семьи. Сейчас она терпит жизнь в Лондоне, так близко к ним, потому, что чувствует себя тут на месте, чувствует себя дома, и всё это — заслуга Уильяма.

Напарникам не полагается испытывать друг к другу романтические чувства. Абсолютно запрещается. Это против правил, против элементарного здравого смысла.

Она не слепа. Она явственно помнит, как взглянула на него в первый раз, в кабинете шефа, и подумала, что эти скулы и эти зеленые глаза с длинными темными ресницами необходимо объявить вне закона — а ведь он еще не успел даже заговорить или сдвинуться с места.

Она помнит, как изображала девочку по вызову во время их кратковременной работы под прикрытием в самый первый день, помнит, каково это было — идти рядом с ним, его ладонь на ее пояснице, помнит собственнический огонек, вспыхнувший в его глазах, когда один из объектов решил, что имеет полное право потискать ее за грудь, и как в глубине души ей понравилось это выражение лица. Уильям лишь вздернул бровь, когда через несколько часов она якобы случайно заехала русскому коленкой прямо в пах.

Границы, они необходимы. Правила, они не просто так. И Виктория верит в долг. Ее семья много поколений служит олицетворением короны и отечества — а она взяла да и влюбилась в своего напарника.

Час поздний, движение не очень оживленное. Виктория паркуется перед дверью своей квартиры и сидит некоторое время, не двигаясь. Она влюблена в Уильяма.

О них судачили с самых первых дней, она это знает. Когда ей стало известно о некоторых подобных сплетнях, первой ее мыслью было: лишь бы Уильям не узнал. Он презирает сплетни не меньше, чем она сама, это отчасти из-за сплетен он потому так скрытен в отношении своей личной жизни. И некоторые слухи о нем настолько гнусны, что только призвав на в подмогу всю свою дисциплинированность, ей удается не ринуться его защищать — это в итоге лишь навредит ему. Последнее, что нужно Уильяму Мельбурну, — это чтобы «Ее Величество» поспешили ему на помощь.

У него репутация соблазнителя, но с ней он всегда профессионален до кончиков ногтей, ни разу не приставал к ней — да и вообще ни к одной встречавшейся им женщине. Он джентльмен, и джентльмен обаятельный, когда они одни, но границы никто не отменял. К тому же, не похоже, что он ею интересуется.

Половина Скотланд-Ярда думает, что они спят друг с другом, и никто понятия не имеет, что она в него влюблена и до сего момента этого даже не осознавала. Половина Скотланд-Ярда думает, что они занимаются жарким страстным сексом при любом удобном случае — но никто, очевидно, не слышал и не видел, как Уильям разговаривает с Эммой Портман.

Никто, видимо, не заметил близость между Уильямом и Эммой, не заметил, как возмущен он был, лишь услышав одну из прозвищ Виктории: «миссис Мельбурн».

Никто не видел, какой ужас стоял в его глазах, когда он, стерев пятно с ее лица и взглянув на нее, наверняка понял, что она вот-вот поцелует его, прямо там, в его кабинете, послав к чертям собачьим протокол, долг и правила.

Спрятав лицо в ладонях, она издает сдавленный вопль. Я не могу его потерять.

А еще он, наверное, встречается с доктором Портман.

Ей так нравится работать с ним — благодаря ему она стала лучше как профессионал, ей нравится эта товарищеская непринужденность между ними, нравится, как летит время, когда они вместе, как они заботятся друг о друге, как их методы работы, такие разные, дополняют друг друга.

Ей нравится, что сидя в пробке, они могут болтать обо всем на свете — о ТВ, о книжках, которые они читали или хотели бы прочесть, а однажды, она никогда не забудет, это было через несколько недель после начала их партнерства, из рядом стоявшей машины донесся обрывок Space Oddity Дэвида Боуи, и у обоих поползли мурашки.

Она не может его потерять. Просто не может.

***

С Эмминым диваном у него давние отношения. На этом чудовище он спал чаще, чем хотелось бы. Диван удобный, диван хорошо знакомый, и это именно то, что сейчас ему нужно. К тому же, он медленно, но верно пьянеет и знает, что Эмма терпеливо ждет, чтобы он либо заговорил, либо вырубился.

Сам он предпочел бы отключиться, честно говоря, но Эмма ведь всё равно в конечном счете всё из него вытянет. Ей надо было стать детективом, допрос она умеет вести не хуже матерых следователей. Решив не оттягивать неизбежное, Уильям мужественно произносит:

— Мне пиздец.

Она издает непонятный звук, держа в руках свою бутылку пива — первую и единственную за вечер. Он-то уже потерял счет, сколько бутылок влил в себя с тех пор, как ввалился в квартиру Эммы вскоре после ухода Виктории.

— Не, правда.

— Эх, Уильям… — Эмма качает головой.

Сколько всего в этих двух простых словах: дружба длиною в жизнь. Она видела, как разваливается на куски его жизнь, как он теряет надежду, становится язвительным и циничным. Она помогала ему организовать похороны — двое похорон, когда он только и хотел, что просто не существовать, она несколько недель кряду укладывала его на своем диване, потому что мысль о том, чтобы вернуться в свою квартиру, казалась ему непостижимой. Она помогала ему собрать вещи и продать эту квартиру, она была рядом, когда он едва мог функционировать.

Она говорила ему, что нужно жить дальше, а он не отваживался ответить: «Жить дальше? Как? Какой в этом смысл?»

Она сказала ему однажды, что ей жаль, что его репутация соблазнителя не имеет под собой основания — будь слухи правдой, это означало бы, что он вернулся к жизни.