Помни, кто ты есть, Виктория.
Так сказал дядя, объяснив серьезность ситуации. Уильям тревожится, она это видит, и ей тревожно тоже: мутная давящая пелена окутывает ее сердце с тех самых пор, как она увидела тело мисс Коннелли.
— Надо бы встать… — бормочет она.
— Это верно, надо, — отвечает Уильям, но прижимает ее к себе еще крепче.
Так они скоро замерзнут, нагие, липкие — но оба еще долго не двигаются с места.
Если есть на свете совершенство — то ближе, чем сейчас, к нему подойти невозможно.
***
Посреди ночи он вздрагивает и просыпается, сердце его с грохотом бьется от ребра, качая в вены адреналин и страх. Он моргает в темноте, на мгновение сбитый с толку.
Он двигается бесшумно — не разбудить бы Викторию; мелькает иррациональная мысль, что если он останется в кровати, она почувствует — увидит то, что ему приснилось.
Он давно смирился с тем, что кошмары стали частью его жизни — от них всегда больно, всегда страшно, но тот вечер в его старой квартире, когда он нашел Каро и Огастаса в гостиной, — такая же часть его жизни, как и всё остальное.
Но этот сон был другим — он был с Каро, не с той женщиной, которой она стала под конец, а с девушкой, которую он встретил на вечеринке много лет назад: юной, яркой, полной жизни, девушкой, чьи демоны еще тщательно таились и спали. Он пытается открыть дверь в свою квартиру, в их старую квартиру, а она накрывает его руку своей ладонью, и на тыльной стороне ее ладони он видит кровь, но это его не останавливает.
«Не надо!» — говорит она, и перед ним уже женщина, пытавшаяся вскрыть себе вены посреди ужина в гостях — она пытается помешать ему открыть дверь, и он видит, как открываются резаные раны на запястьях. «Пожалуйста, не надо!» — умоляет она.
Но он открывает дверь — и видит, и хочет сдвинуться с места, отступить, убежать, но не может. Он видит Огастаса, своего первенца, своего любимого мальчика, лежащего с открытыми невидящими глазами, тоненькое тельце в луже крови из перерезанного горла.
А потом он видит Викторию, видит, как на ее белой рубашке расцветает пятно крови, как кровь струится вниз по ее рукам, и он не хочет двигаться, не хочет видеть — но движется и видит все равно, и его будто разрывает на части. Страх и тоска взрываются в его легких, в его сердце, и он наконец просыпается.
И в темноте у него перед глазами еще стоит ее окровавленная фигура, хотя он знает, что Виктория спит рядом, что она жива, что с ней всё в порядке, что она в безопасности.
Он неслышно выходит из спальни, обхватив себя за плечи, дрожа — не от холода. Он даже не находит в себе сил улыбнуться при виде бардака на кухне: на полу его скомканные рубашка, галстук и пиджак, посуда в раковине, фотографии на столе.
Он пьет — воду, с огромным трудом поборов искушение выпить чего-нибудь покрепче. Нужно быть в форме, нужно трезво соображать, нужно, черт возьми, держать себя в руках на работе. Не шуметь. Виктория проснется, Виктория будет волноваться.
Босиком он проходит в гостиную, открывает окно и делает глубокий вдох.
Сон, просто сон — не первый и не последний в его жизни кошмар.
Он пьет воду, и прохладным воздухом легче дышать: вдох и выдох, вдох и выдох.
Он сразу замечает припаркованную рядом с домом черную машину и двоих мужчин внутри. Разрываясь между облегчением и страхом, он выбирает злость.
— Эй… — шепчет за его спиной Виктория. Он не слышал, как она подошла, но не удивился.
Он закрывает глаза. Он так не хотел, чтобы она проснулась. Не хотел, чтобы она увидела — поняла (а она поймет, просто посмотрит на него и поймет, что он до смерти напуган дурацким кошмаром), что он чувствует, что он увидел и почувствовал.
Он оборачивается и улыбается, и она идет к нему, на ней одна только его рубашка, и волосы торчат в разные стороны, и он, кажется, никого так не любил, как любит ее. Это пугает его — и это лучшее, что когда-либо с ним случалось.
— Я… — начинает он, но замирает, не зная, как закончить.
А она идет к нему, и его руки сами обнимают ее, и это успокаивает его колотящееся сердце, уравновешивает его.
Если она и замечает черный автомобиль снаружи, она ничего не говорит. Даже сквозь майку он чувствует ее почти невесомый поцелуй прямо над сердцем.
— Так тихо… — говорит она.
Ничего не тихо — но он не может сказать ей.
— Пойдем в постель, прости, что разбудил, — говорит он.
Склонив голову набок, она смотрит на него, и он видит в ее глазах беспокойство, но она молчит — за что он безмерно ей благодарен.
— Ага, пойдем, — соглашается она. Она не спрашивает, всё ли нормально. Сейчас не всё нормально, и они оба это знают.
Ему трудно дышать от всё сжимающегося в желудке комка страха. Он не суеверен, он никогда не был суеверен — но (и об этом он не говорил никому, даже Эмме) в последний раз он ощущал нечто похожее прямо перед тем, как включил свет в своей старой квартире и увидел Огастаса и Каро — и это, пожалуй, пугает его сильнее всего.
Взяв его за руку, Виктория ведет его обратно к кровати, она целует его в лоб, она ничего не говорит, ей не нужно ничего говорить. Они редко разговаривают в действительно важные моменты.
Он долго смотрит на нее спящую — сам он уснуть уже и не пытается.
Она теплая, настоящая в его объятиях. Она — живая. И он твердит себе: сон, просто сон.
И больше в ту ночь не смыкает глаз.
***
Он ничего не планировал. Виктория гуляет с Эммой, что само по себе уму непостижимо — столкнулись его прошлое и настоящее, дав начало чему-то новому и прекрасному. Он останавливается у витрины. По пятам за ним следует черный автомобиль — его так и подмывает подойти, постучать в стекло и переброситься с этими двумя парой слов, но он держится.
Он входит в магазин и видит его, это кольцо — и видит его на безымянном пальце левой руки Виктории: неброское (она не носит драгоценности, только серебряный браслет, принадлежавший, как оказалось, ее отцу), но бриллиант в центре изящного орнамента переливается мягким блеском. Из магазина Уильям выходит с кольцом в кармане.
Они не говорили о будущем, не обсуждали, что делать с жильем — они просто проживают свои жизни вместе. В том-то и весь смысл, так ведь? Он знает, что в его жизни не будет больше никого другого — не может быть в его жизни никого другого.
Он хочет провести остаток жизни с Викторией, и он старомоден: его не особенно привлекает мысль просить руки Виктории у ее отчима, к тому же, попытайся он, и она его просто распнет, но встать на одно колено и сделать ей предложение? Это он может. Он хочет.
Просто нужно выбрать подходящее время.
Но время, как выясняется позже, не на их стороне.
***
Всё происходит как в замедленной съемке. Так он будет вспоминать это впоследствии, зная даже, что в реальности прошло всего несколько секунд.
Он будет помнить кровь, он будет помнить — и это будет скорее ощущение, чем реальное воспоминание — как он не слышал ни звука, после того как всё потемнело, и он ничего острее и страшнее не чувствовал за всю свою жизнь. Даже тогда, когда вошел в квартиру и обнаружил тела сына и жены.
Всё начинается с обычного уточняющего опроса на месте пятого преступления. Тот факт, что преступник не серийный убийца, а человек, систематически истребляющий правительственных агентов, мало что меняет: они должны его остановить.
Погода стоит прекрасная, даже солнце выглядывает разок, в машине по дороге она рассказывает о том, как провела год перед поступлением в университет, как впервые в жизни заработала солнечный ожог, путешествуя по Италии.
Она улыбается, когда он смеется над ней, а потом он рассказывает, что делал перед университетом сам, она смеется — он рассказывает ей, как выпил воды со льдом в Египте и какой дрянной идеей это оказалось.
Они пьют свой привычный один на двоих огромный стакан кофе, передавая его друг другу, улыбаются друг другу, он для разнообразия сам ведет машину, у нее на носу солнечные очки, она просматривает их заметки.
