После возвращения с места преступления Виктория исчезла почти на весь день, ничего не объяснив толком, небрежно бросила только: «Нужно кое-что проверить».

На ней старые пижамные штаны и его футболка, она на скорую руку состряпала ужин, но лицо у нее бледное и усталое.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает он.

Ему почему-то не по себе. Виктория взрослая женщина, она не обязана сообщать ему о каждом своем телодвижении. Он безоговорочно ей доверяет. Возможно, дело лишь в том, что он весь день провел с этим тяжелым липким комком страха в желудке, просматривая фотографии с места преступления, слишком остро ощущая ее отсутствие. А может быть, он просто патологически зависимый от нее идиот. Кто знает.

— Всё нормально, — отвечает она. На столе разложены всё те же фотографии, стоит открытый ее ноутбук. Она выглядит как угодно, только не нормально.

И он хочет спросить ее, где она была, хочет знать, почему у него такое чувство, что она что-то от него скрывает — и Виктория видит его насквозь. В конце концов, она его напарник. Она его возлюбленная, его любовница, его лучший друг, она — причина, по которой он не допился до алкогольной комы.

Но он ничего не может с собой поделать — он беспокоится.

— Серьезно, Уильям, всё хорошо. Это просто… сложно объяснить, — говорить она. — Это относится к делу.

Он садится, и на ее лице читается облегчение.

— Мисс Коннелли, последняя жертва. Я ее знала.

— Что? Откуда? — Комок страха тяжелеет. Почему она не сказала сразу?

— Она работает… работала на правительство. — Вот и ответ на его вопрос. Сделав глубокий вдох, она продолжает: — Я провела кое-какие исследования сегодня днем, и оказалось, что все жертвы имеют отношение к МИ-6 и одной текущей программе.

Она не называет эту программу, и хотя у него в голове крутится миллион вопросов — для начала, к примеру, с каких это пор она работает на МИ-6 — первый его вопрос связан с их делом.

— Что насчет миссис Тейлор и ее сына?

Явно расслабившись, она запускает пальцы в волосы.

— Вот тут и кроется сложность — миссис Тейлор и ее сын к правительственной службе отношения не имели — но мистер Тейлор? Уильям, моей категории допуска недостаточно, чтобы заглянуть в его файл. — В ее голосе слышится разочарование.

— И давно у тебя есть категория допуска? — спрашивает он. У него голова идет кругом.

Она моргает, и выражение ее глаз велит ему сосредоточиться на деле, потому что остальное может подождать. Уильям вздыхает.

— Ладно. Ты дядю своего спрашивала?

— Спрашивала. Он наотрез отказался сообщать мне что-либо о мистере Тейлоре. Он знал — он всё это время знал. Он почему-то хочет, чтобы мы рассматривали это дело как серию убийств, но я не думаю, что это серийный убийца.

Он замечает ее красные веки. Сколько она просидела за файлами, проводя собственное расследование? Однако за себя она как будто не переживает.

Что ж, Уильям достаточно переживает за них обоих. Теперь от давящего страха трудно дышать.

— Виктория, ты тоже работаешь в этой программе?

Он не хотел, чтобы его слова прозвучали так резко, так зло, совсем не хотел — но он сердит, он встревожен.

— Да, — признается она после секундного колебания, — в незначительной роли.

Он не думал, конечно, что она всё ему рассказывает. Видит Бог, есть вещи, которые и он держит при себе, которыми не может поделиться ни с ней, ни с кем-либо еще, но он не может понять, почему она не сказала ему об этом ни слова. Боялась, что он проявит свою женоненавистническую шовинистическую натуру и запретит ей делать то, что ей хочется? Боялась, что он не поймет и не поддержит?

Он не думал, что она ему лжет — Виктория хреново врет, если это нужно не по работе. Однако же она солгала ему, и он невольно чувствует, что она продолжает ему лгать.

— Как давно? — У него есть и другие вопросы, некоторые из которых нужно бы задать в первую очередь, потому что у них на руках, МИ-6 не МИ-6, пять нераскрытых убийств, но у него, видимо, все приоритеты смешались.

Может быть, думает он, пока Виктория еще не ответила, может быть, она работала там всё это время, с того дня, когда они познакомились. Он понимает принцип «служебной необходимости». Он уважает субординацию, инстанции и всё такое прочее. В конце концов, семья Виктории была влиятельной и служила короне за несколько веков до того, как были созданы МИ-5 и МИ-6.

— Уильям… — Она не хочет отвечать.

— Как давно? — спрашивает он снова, не веря, что первая ссора — вот об этом. Нормальные пары ссорятся о вымышленных или настоящих любовниках, об обыденном, он помнит, как в пух и прах разругался с Каро в самом начале отношений — о стирке.

— С Праги, — наконец отвечает она, — но там всё…

— Сложно. Да. Ты говорила. — Он весь немеет внутри. Не то чтобы Виктория ему изменила — он знает измену, измена ощущается совсем по-другому, но и сейчас больно. Ему больно говорить, но под всей этой болью он по-прежнему переживает за любимую женщину.

— У меня не было выбора, — говорит она, — ни тогда, когда меня попросили в первый раз, ни позже. И это секретная информация, я не могла и сейчас не могу говорить об этом, меня просто попросили перевести несколько телефонных звонков и проанализировать данные, прости… — тараторит она бессвязно.

Он никогда не видел ее такой, такой — очаровательно лепечущей, и его злость немного стихает, вернее, меняет направление, потому что он быстро соединяет все точки. Он ведь хороший детектив.

— И как именно дяде удалось тебя убедить?

Она не удивляется его словам, не удивляется, что он сделал верные выводы: они уже слишком долго работает вместе. Она знает его. А он знает, что она знала, что он быстро обо всем догадается. Они работают, как слаженный механизм.

Она тянет к нему руку через стол, и он берет ее, нет, он хватается за нее, потому что в глубине души он боится, так боится, и пульсирующий комок страха в желудке всё пухнет и давит, и он представить не может, как дядя Виктории мог подвергнуть ее такой опасности. Человек, утверждавший, что сделает всё, что в его власти, чтобы Виктории ничто не навредило!

— Он предложил мне заняться семейным делом, иначе…

— Иначе? — Кажется, он знает ответ, и ответ ему не понравится, но он должен это услышать.

— Иначе когда наши с тобой отношения перестанут быть самой известной тайной Скотланд-Ярда, тебя с головой обмакнут в грязь. Я серьезно, — произносит она, явно стыдясь. Ей стыдно за дядю, за ее влиятельную семью. Стыдно за то, что она не была с ним полностью откровенна.

— Виктория, — мягко произносит он. — Меня уже валяли в грязи… ничего нового.

— То-то и оно! Ты этого не заслуживаешь, ты потерял бы работу, и я не могу позволить, чтобы это произошло по моей вине!

— Это всего лишь работа, — пожимает он плечами, продолжая держать ее за руку, переплетая свои пальцы с ее. Наверное, он должен быть зол на нее, но он не может.

— Ты обожаешь свою работу…

— Это всего лишь работа, — повторяет он. Было время, когда он не мог представить себе иной жизни, без работы, без того единственного, что держало его на плаву, хотя бы автоматически. Но всё изменилось, и он сходит с ума от мысли, что Виктория оказалась в хоть сколь-нибудь опасной ситуации из-за него.

И черт побери, почему он не может сказать эти три слова? Вот же они, на кончике его языка, их давно нужно было сказать…

— У меня в жизни, — говорит он наконец, — есть вещи поважнее. Ты должна была мне сказать.

Он безнадежен. Правда, безнадежен. Эмма, наверное, шмякнула бы его по башке, будь она здесь. Он не может сердиться на Викторию. Просто не может.

Виктория смотрит на него, и в ее взгляде он видит что-то такое, чего он, кажется, не видел там раньше.

— Прости.

Он верит ей — и на миг, на краткий миг ему становится откровенно, по-настоящему страшно от того, какой властью над ним обладает эта необыкновенная молодая женщина. Она могла бы уничтожить его, если бы захотела, уничтожить целиком и полностью. Тем не менее, в его сердце, в его голове, в его душе нет ни капли сомнения, что она никогда не сделает ему больно намеренно.