— Я должна это видеть!
Они с Уильямом выходят из кухни и застывают при виде развернувшейся перед ними сцены.
Не может быть. Он немедленно замечает источник музыки: айпод в док-станции (Рут), посреди комнаты Эмма и Виктория, Эмма, потому что она выше, обнимает рукой Викторию за плечи, обе размахивают пивными бутылками, распевая (калеча, будем откровенны) «Without You», в унисон с Гарри Нилссоном. Уильям в ужасе и шоке, Уильям не смог бы заставить себя перестать улыбаться, даже если бы от этого зависела его жизнь, и когда Виктория, раскрасневшаяся, переводит на него взгляд, вопя во всю мощь своих маленьких легких, он влюбляется в нее заново.
Он столько раз влюблялся в нее заново, что уже потерял счет.
I can’t live if living is without you
I can’t live, I can’t give anymore
I can’t live if living is without you
I can’t give, I can’t give anymore
— Она от тебя без ума, знаешь? Повезло тебе, Уилл… — говорит Рут, а потом подходит к Эмме и Виктории и подхватывает вместе с ними. Уильям почти слышит собачий вой где-то на улице — так хреново дамы поют, но он не может оторвать взгляд от Виктории и от сияющей для него улыбки.
Ты и представить себе не можешь… думает он.
Его улыбка растет до ушей, когда через несколько минут начинается другая песня, и вполне естественным кажется протянуть руку, приглашая ее на медленный танец — в этой самой комнате с этим самым диваном, на котором столько раз он валялся пьяный и/или парализованный горем, и не сосчитать.
Она не совсем твердо держится на ногах, и он подхватывает ее прежде, чем она успевает споткнуться (чертовы каблуки, надо поговорить с ней на эту тему), и прижимает к себе. Она выглядит такой счастливой, а он всё никак не может поверить, что всё из-за него.
— Я бы танцевала с тобой каждую ночь, — бормочет она в его грудь. Она восхитительно пьяна, и Уильям улыбается, не обращая внимания на взгляды Эммы и Рут. Он понимает, что эти двое не устанут напоминать ему об этой сцене, но ему плевать.
Он прижимает Викторию к себе еще крепче и шепчет, не зная, слышит ли она его слова: «Я хочу этого больше всего на свете…»
И каждый слог в каждом слове — правда.
***
Масштабы насилия, творимого этой нелюдью, растут. Они были правы — а как они надеялись ошибиться…
Записи с камер наблюдения совершенно бесполезны. Они прочесывали их часами, и всё без толку.
Пятую жертву нашли в ее собственной ванне, с отрубленными головой и руками. Тело женщины было обнаружено ее матерью — та зашла к ней, обеспокоенная, что дочь не отвечает на звонки. Бедняга вне себя от горя, и лишь взглянув на нее, Виктория уводит ее прочь с места преступления. Уильям знает, что она осторожно выведает, что произошло.
Квартира выглядит, как зона военных действий, но в ванной даже хуже: там мало места и столько крови, осколков костей, жидкостей организма, что даже Эмма с ее многолетним опытом в судебной медицине невольно кривится.
Он рад, что Виктории здесь нет, по крайней мере, пока — она, конечно же, к ним присоединится, как только проследит, чтобы мать жертвы отвезли домой, но к тому времени, надеется он, тело уже уберут.
— Господи боже мой… — бормочет Эмма, собирая образцы, — это кошмар — вот эта кровь на плитке, смотри, она наверняка была еще жива, когда он рубил руки…
Не имея причин не доверять мнению Эммы, он судорожно вздыхает. Он не из слабонервных, просто у него еще стоят перед глазами миссис Тейлор и ее сын и выражение ужаса на их лицах, то, как мерзавец выстроил всю сцену. Они обсуждали методы серийного убийцы — а отрицать, что это серийный убийца, больше невозможно — есть ли сексуальная подоплека в его действиях, и прочая подобная никчемная чепуха, но факт остается фактом: эта тварь убивает людей, и с всё растущим размахом. Будет только хуже. Всегда становится только хуже.
Эмме чуть ли не пинками приходится выставить его из ванной, и он без удивления обнаруживает Викторию на лестничной площадке. Держа в левой руке рацию, она слушает сообщение констебля… она, может быть, и ниже ростом, чем ее собеседник, но требует безраздельного внимания и получает его.
Не говоря ни слова, она вручает Уильяму свои заметки и прощается с констеблем, оставив тому точные инструкции не допускать в здание прессу и гражданских, а также проверить «гребаный подвал».
— Дело дрянь? — произносят они в одно и то же время.
— Ага… — говорит она. — Я предвижу пресс-конференцию в нашем будущем. Ах да, еще предвижу, что никто ничего не видел и не слышал. Удивительно, да?
— В ванной самая настоящая бойня, — только так он может описать то, что видел.
Она кивает, глаза ее мрачны. Она тоже не неженка, но это место преступления просто жуткое, одно из худших, что Уильяму доводилось видеть, а он видел тела жертв терактов в 2005 году.
И да, она права: соседи ничего не слышали или делают вид, что не слышали, и будет пресс-конференция — журналисты и стервятники захотят знать, какого черта происходят, и как бы они оба ни ненавидели эту сторону своей работы, этого теперь явно не избежать.
Они переглядываются. У них есть рабочая теория, не пользующая популярностью у коллег: ключ к убийце — двойное убийство Тейлоров. Не то чтобы коллеги им не верили, просто этому нет никаких веских подтверждений, и всё же с этим двойным убийством что-то не так: исполнитель, вероятно, тот же, но способ и выбор жертв…
— Пойду проверю, пока Эмма не упаковала тело, — говорит Виктория, обрывая его раздумья.
Он просматривает ее заметки, в пол-уха слушая рапорт констебля, допрашивавшего соседей: кто-то ничего не слышал, кто-то решил, что мисс Коннелли под музыку передвигает мебель посреди ночи. Уильям вздыхает. Они с Викторией оказались правы. Паршиво быть правым в таких вещах.
Интуиция подсказывает ему, что это конкретное место преступления и это убийство отличаются от прочих; он не может объяснить, чем именно, по крайней мере, не может объяснить рационально — это инстинкт, и он сам понимает, что не может руководствоваться одним только инстинктом, потому что это не кино и не сериал, где можно раскрыть преступление нюхом и интуицией, и всё же отмахнуться от этого чувства никак не удается.
Но есть и еще что-то, какое-то ощущение ужаса, засевшее у него глубоко в желудке свинцовым грузом с того самого момента, когда их вызвали на место преступления.
Он так и стоит на лестничной площадке в одиночестве, когда Виктория выходит из квартиры, бледная, хмурая, со скрещенными на груди руками.
— Виктория?
Она поднимает глаза, ее руки до сих пор в нитриловых перчатках, и выглядит она задумчивой.
— Ты был прав, — говорит она каким-то не своим голосом.
— С тобой всё нормально? — спрашивает он — как напарник, как старший по званию.
Кивнув, Виктория снимает перчатки.
— Просто воздуха глотнуть бы.
Такого с ней никогда не было, даже на самом первом ее месте преступления.
Он не может пойти за ней: она не ребенок, и если ей нужна передышка, если увиденное так сильно подействовало на нее… что ж, не она первая. В конце концов, каждый из них просто человек. Он не может пойти за ней, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке, потому что не может оставить место преступления, пока тело не увезут в морг, пока они не закончат осмотр. Такова процедура, и он здесь главный.
Она уходит, и он ее не останавливает. Он, кажется, начинает понимать, для чего существуют правила, не поощряющие близкие отношения между коллегами.
Позднее он будет вспоминать об этом, понимая, что ничего тогда не заподозрил. Совсем ничего.
***
Придя домой, он обнаруживает ее на кухне. Дом сейчас — это место, где они могут быть вместе, неважно, его это квартира или ее. У него есть запасной ключ от ее квартиры, у нее — запасной ключ от его квартиры, в их спальнях и ванных выделено место для вещей друг друга.
Это происходило постепенно, так же, как развивались их рабочие отношения — видимо, им хорошо удается заполнять вакуумы друг друга. Они не живут вместе, они не обсуждают будущее, но он купил еще подушек для своей кровати, а Виктория купила новую эспрессо-машину в его кухню, в его гостиной лежат ее диски, на прикроватной тумбочке в спальне Виктории лежат его книги. Дом теперь — это нечто большее, чем просто четыре стены.
