Он не знает — и он будет ждать, пока она сама не расскажет — сколько боли причинил ей в прошлом этот человек.

— Ты обычный бухгалтер с красивой должностью, — закипает Виктория, — и ничего больше. Не смей даже делать вид, что знаешь что-либо о моей семье!

Она гордится своей фамилией, гордится семейной историей, понимает Уильям. Она просто выбрала иной способ служить своей стране, делать мир лучше.

— Я твой… — начинает Конрой, но Викторию уже не остановить. Если этот человек и правда думал, что может пристыдить ее, явившись без предупреждения и застав их с Уильямом вместе, он явно ее не знает.

— Ты ничего не знаешь о моей семье, — неистовствует она, — ты просто трахаешь вдову моего отца, и ближе к Кентам тебе не стать никогда!

Уильям никогда раньше не слышал, чтобы Виктория ругалась. Она очень эмоциональна, но за то время, что он ее знает, он успел понять, что она обычно держит свои эмоции под надежным замком. Поразительно, какая ненависть сейчас в ее голосе.

— Дрина… — лепечет Конрой, шокированный ее вспышкой.

— Виктория. Дрина — это маленькая девочка, которую ты услал в Уикэм на следующий день после похорон ее отца!

— Я смотрю, ты всё считаешь себя диккенсовской горемычной сиротой, — мрачно произносит отчим. — Напомнить, что ты только что сказала мне про гиперболы?

Виктория оборачивается:

— Уильям, ты не мог бы оставить нас вдвоем на минутку?

Она улыбается, но Уильям видит, что она сдерживает со слезами. Кивнув, он стискивает ее плечо.

Он не хочет уходить, не хочет оставлять ее наедине с этим человеком. У него ужасное чувство, что Конрой обидел ее сильнее, чем она это показывает, но Виктория продолжает улыбаться и говорит:

— Всего на минуту.

Он выходит из гостиной и потому не знает, что именно Виктория говорит Конрою. Сидеть в ее спальне ему как-то диковато, пусть они и спят друг с другом, но это единственная комната, куда он может пойти, чтобы дать ей остаться наедине с отчимом.

Понятно, почему она постоянно таскает у него подушки: на ее кровати подушек добрая сотня. На тумбочке фотография в рамке. Уильям садится на кровать, берет рамку в руки и улыбается: Виктории тут, наверное, лет десять, она радостно улыбается, сидя верхом на лошади вместе с мужчиной с темными волосами и такими же, как у нее, голубыми глазами.

Со вздохом он возвращает фотографию на место. Ему не слышна беседа в гостиной — у Виктории наверняка есть собственные демоны, о которых она еще не готова с ним говорить. Он не слышит, как Конрой уходит, и не знает, сколько он уже сидит в этой спальне, а потом просто чувствует, что Виктория не появится сама на пороге комнаты, не придет за ним после этого разговора.

Уильям обнаруживает ее в ванной, на полу, с мокрым лицом — значит, плакала, а потом умывалась.

— Виктория…

Она поднимает глаза и произносит дрожащими губами:

— Он назвал меня шлюхой.

Уильям вздыхает. Его руки трясутся от ярости, но его собственные чувства подождут. Он опускается на пол рядом, тоже прислонившись спиной к ванне, берет ее ледяную руку.

— Ты не шлюха!

Ее губы опять дрожат, глаза наполняются слезами, и его сердце болезненно сжимается. Он понимает, что дело не в словах Конроя — причина глубже, причина в тех шрамах, на которые ему только сейчас было позволено мимолетом взглянуть.

Она утыкается лицом в его шею, и он кожей чувствует ее слезы.

Он молчит, сжимая ее в объятиях: она кажется такой маленькой, слишком маленькой даже для собственного миниатюрного тела и, против обыкновения, совершенно беззащитной.

— Ему по-прежнему удается меня задеть… — бормочет она.

Виктория запрокидывает голову, кладя подбородок ему на плечо.

— Прости…

— Не извиняйся, — отвечает он хриплым голосом, ему больно, что она чувствует потребность извиняться перед ним за произошедшее. — Это ты прости меня. Я виноват.

Она стирает руками слезы с лица, качая головой.

— Ты лучшее, что когда-либо случалось со мной.

Она действительно так думает: он видит это в ее глазах, слышит в ее голосе. Он целует ее щеки, кончик носа, ямочки, губы.

Он не может сказать это вслух — как бы ему ни хотелось, но она улыбается и искренне смеется в ответ на его:

— Наверное, твой дядя мог бы устроить так, чтобы он исчез…

— Не искушай меня, — говорит она, — только не сейчас…

Они не двигаются с места, хотя пол холодный, и обоим не особенно удобно. Он слышит ее дыхание, ощущает, как ее тело, прижимающееся к нему, расслабляется, и думает, что мог бы провести остаток своей жизни вот так, рядом с ней.

Правда, мог бы.

Он этого хочет.

========== Глава 3 ==========

Этого не может быть: он либо пьянее, чем думал (и этого тоже не может быть: с тех пор, как они с Викторией стали любовниками, он употребляет в разы меньше), либо в стельку пьяны его лучшая подруга и его любимая женщина, что, пожалуй, возможно. Тем не менее…

Да, он действительно нервничал по дороге к Эмме; Виктория не знает или великодушно притворяется, что не знает, каким прыжком в неизвестность был на самом деле для него этот вечер.

Эмма знает его прошлое: хорошее, плохое, неприглядное и откровенно ужасное, и поскольку его родственники по тем или иным причинам разбросаны по всему земному шару, Эмма заменяет ему семью.

Это свидание, и поэтому Виктория любезно пустила его за руль: для него оказалось сюрпризом, что оба они старомодны в отношении некоторых вещей.

Она по-прежнему не позволяет ему платить за нее, когда они едят не дома, особенно в рабочее время, но так приятно было ждать ее у ее квартиры, открыть для нее дверцу автомобиля и сказать, как великолепно она выглядит.

Виктория тоже нервничала, в машине она призналась, что какое-то время ревновала его к Эмме.

— Что, правда? Не замечал, — врет Уильям, отчаянно моргая.

— Господи, ты паршиво врешь, знаешь? — рассмеялась она, нащупывая его руку на рычаге переключения скоростей.

Виктория и Эмма отлично ладят, и для него это огромное облегчение, однако к его искреннему ужасу, Эмма начинает делиться байками об их кембриджских деньках. Она искусно редактирует свои истории, вырезая из них Каро, но он-то знает, что Виктория прекрасно умеет читать между строк. Он видит, как Эмма изучает Викторию, и одобрение в глазах подруги его обнадеживает.

Потом Эмма смущает их обоих сплетнями о них самих — сначала Уильям сидит ни жив ни мертв, но Виктория льнет к нему, ее пальцы под столом вырисовывают затейливые узоры на его правом бедре, а кое-что из той чепухи, которую болтают о них люди, звучит откровенно забавно, и реакция Виктории бесценна.

— Погоди… — говорит Виктория (Эмма только что выдала особенно грязную фантазию умов человеческих не откуда-нибудь, а из отдела бухгалтерии), — это вообще физически возможно? Потому что…

— Ну, если верить сплетням, он тот еще жеребец, — иронично комментирует Эмма.

Он сто лет так не смеялся.

Несколько часов спустя он с Рут, партнершей Эммы (почти двадцать пять лет вместе), моет посуду на кухне, болтая о теннисе (вернее, говорит Рут, а он просто кивает в нужных местах), и вдруг оба резко замирают, когда Эмма и Виктория взвизгивают в один голос, как маленькие девочки.

— Боюсь узнать, в чем там дело, — говорит Рут, но при этом улыбается. Уильям споласкивает очередную тарелку, качая головой. Всё это так… нормально, так по-домашнему: он ужинает с давними близкими друзьями и своей девушкой — так непривычно. С Каро всё всегда было так драматично, так напряженно, так остро, что, пожалуй, впервые за всю его взрослую жизнь у него спокойно на душе.

Он тоже улыбается. В последнее время ему трудно не улыбаться, трудно не думать, как невероятно, что всё это происходит с ним. Он по-прежнему считает, что не заслуживает этого, сколько бы Виктория ни повторяла, что она с ним, потому что хочет быть с ним.

Рут улыбается еще шире, слыша доносящееся из гостиной вступление знакомой песни, качает головой: